ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

 Правда, была одна «загогулина», как любил выражаться спустя сорок лет президент Ельцин: на лбу человека не написаны сведения о его интеллекте, для этого необходимо хотя бы минимальное общение. Но тут вступает в дело так называемая теория внешнего облика.

Эдуард Малинский

ВЕХИ НАШЕЙ ЖИЗНИ

(продолжение. Начало в № 7/2024 и сл.)

Один любопытный эпизод из событий того времени. На сцене Гомельского ДК железнодорожников гастролировала концертная бригада Пражской филармонии. Обычно эстрадные коллективы такого уровня комплектуются по одному шаблону: парочка ярких солистов, имеющих международную известность, в роли коренников, а это была певица Гелена Лоубалова, пластинка которой с песней «Красную розочку, красную розочку я тебе дарю…» имела в Союзе репутацию песенного шлягера, и степпист-чечёточник Зденек Достал, а роль пристяжных выполняли не известные за пределами страны обитания артисты. Но конферанс вёлся довольно остроумно, на русском языке. И прозвучало, вызвав положительную реакцию зала, следующее:

 «Наша Геленочка Лоубалова выражает своё восхищение производственными мощностями советской текстильной промышленности, которая в состоянии удовлетворить потребности ваших мужчин в такой ширине своих брюк…»

Но вернемся к описанию моего гардероба: брюки клеш, «бобочка», что имело распространение в середине 50-х годов, и лыжного костюма для занятий спортом.

Это было всё, что осталось у меня в наличии: в случае случайного повреждения какого-либо предмета я становился «лишенцем» возможности посещать даже занятия. Меня это, естественно, абсолютно не устраивало: нужно было что-то срочно предпринять. Но что именно?

Выйдя из отделения милиции, мы отправились домой через привокзальную площадь, с которой обычно автобусы отправлялись в райцентры области. И тут мне на глаза попался автобус с трафаретом «Гомель – Речица».

Решение созрело мгновенно: потащил Давида в автобус, и мы успели вскочить в него. Ничего не понимающему, но не сопротивляющемуся, ибо он чувствовал свою вину, спутнику, я объяснил, что мы едем к родителям его брата с целью выбить из них хоть какую-то толику денег, достаточную для покупки пары брюк.

В Речице Давид довольно красноречиво объяснил возникшую ситуацию, и то положение, в котором я оказался. Родители вора, приличные, как оказалось, люди, вошли в моё положение, и собрали, с помощью соседей, все, что имели на тот момент – при своём очень скромном достатке: – половину запрашиваемой суммы наличными, а на оставшуюся половину написали долговую расписку с обязательством погасить задолженность в течение трёх месяцев. В сущности, речь шла не об очень уж больших деньгах: в ценах до денежной реформы 1961 года немногим больше одной тысячи рублей. Так завершилась эта финансовая операция.

Забегая вперед, скажу, что из милиции никакой информации о воре не поступило, а вторую половину суммы от родителей вора я тоже не получил, но и я никаких дополнительных действий не предпринимал, потому что напряженность ситуации постепенно уменьшилась И слава богу!

Отношения же с Давидом из разряда приятельских перешли просто в добрососедские. Ничего не поделаешь: такова жизнь!

Первый семестр на втором курсе завершился благополучно сданной сессией и каникулами. Но второй семестр оказался богатым на события.

Прежде всего, 20-й съезд партии с заключительной речью Н.С. Хрущёва по разоблачению культа личности И.В. Сталина. Эту речь в формате закрытого письма ЦК зачитали нам в заполненном под завязку актовом зале.

Очень не просто сейчас, спустя почти семь десятков лет, передать свое впечатление от этой речи: слишком много дополнительной информации о событиях, рассказанных там, получили мы за это время.

Что осталось в памяти?

Некоторые слушали, открыв рты от изумления и не закрывали их, пока сменяемые друг друга в течение двух часов чтецы доносили речь до слушателей. Но были и скептики, правда, в явном меньшинстве. Я, уже имея опыт критического осмысления обвинений против Берии, и не забывая об опасности перегибания палки в таких случаях, относился скорее к последним.

Ну, как можно было всерьёз воспринимать информацию о том, что главковерх планировал военные операции по глобусу, или судил о положении в сельском хозяйстве страны по кинофильму «Кубанские казаки»? Глупость несусветная!

Глупость… или сработал принцип: «Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в неё верят». Принцип, авторство которого принадлежит Гитлеру. Именно он таким образом осуждал за пропаганду то англичан, то евреев, то коммунистов.

Это событие произошло в феврале.

А месяц спустя, в марте 1956 года произошло событие, заставившее меня заглянуть в потусторонний мир. Вообще – то, 9 мая 1945 года я уже побывал одной ногой на том свете, но не по своей воле, когда попал под машину, по трагическому стечению обстоятельств.

Но сейчас речь пойдёт не о трагических обстоятельствах, а о собственной глупости.

В первый раз это случилось, кажется, когда я учился в классе восьмом. Одно время я взял себе за правило спрыгивать с трамвая, не дожидаясь его полной остановки. Тогда вагоны трамвая с автоматическим открыванием дверей только начали появляться, преобладали же вагоны ещё довоенной конструкции, с ручным открыванием дверей.

Начинал я с малого, когда трамвай почти останавливался. Постепенно входя во вкус, я начал прыгать уже почти на ходу. И вот однажды, проезжая по ул.Константиновской, на Подоле, я спрыгнул, когда трамвай пересекал ул. Хоревую, где жила моя тётя, хотя до остановки было не больше ста метров. Прыжок оказался неудачным: во время пробежки после прыжка я споткнулся о булыжник, и плотно впечатался в проезжую часть дороги. Над правым ухом раздался скрежет тормозов грузовика, едва меня не раздавившего и отчаянный мат шофёра, перекрывший трель милицейского свистка. В горячке я, не почувствовав боли от ушиба, вскочил и бросился наутёк по направлению к дому тети. Только вбежав в её квартиру и буквально упав на стул, я увидел разорванную одежду и разбитые в кровь ноги, и руки. Около часа тётя приводила меня в порядок, чтобы я мог выйти на улицу.

С тех пор такие прыжки стали для меня табу. Урок пошел впрок и – слава богу! –  обошлось без особых последствий.

Не буду описывать другие подобные случаи, расскажу, что случилось в марте. А случилось вот что.

На втором курсе, когда появилось больше свободного времени, вследствие адаптации к учебным нагрузкам, я увлекся лыжными прогулками, которые стали продолжением обязательных занятий на кафедре физвоспитания. Занятия эти проводились в черте города, но на левом берегу реки Сож.

В то время еще не было моста через реку в районе городского парка (о наличии моста я узнал только в 80-е годы, когда приезжал в город на встречи выпускников), и для выхода на лыжную трассу, проложенную в мелколесье левобережья, на местности под названием Мельников луг,  следовало перейти реку по лыжне, проложенной по льду.

И вот второго марта (эту дату я хорошо запомнил!), закончив прогулку, я, возвращаясь в город, пошел через реку не по той лыжне, по которой обычно всегда ходил, а по другой, и метрах в тридцати от берега, угодил в затянутую тонким ледком прорубь, причем лыжня вела прямо в неё.

И вот представьте себе «картину… маслом»: мартовские сумерки, абсолютно безлюдный берег Сожа, так что звать на помощь бесполезно, я судорожно хватаюсь за края полыньи, но тонкий лед обламывается, и я продолжаю свой ледовый рейд. После преодоления нескольких метров, наконец, нащупал более твердый лед, но выбраться из полыньи мешали лыжи с жесткими креплениями «Rottefella», которые прочно фиксировали ботинки к лыжам. Лихорадочно ищу выход из положения: поворачиваюсь спиной к краю полыньи, опираюсь руками на края пробитого мною «хода» во льду, и рывком выбрасываю тело спиной на лёд. Лыжи уже в вертикальном положении беспрепятственно выходят из воды, я поворачиваюсь на бок, лыжи – полностью на льду, и я отползаю от проруби.

Остальное, как говорится, дело техники: бросок к берегу, там освобождаюсь от лыж, беру их на плечо и… бегом домой. Быстрый бег помог не замерзнуть.

Во всяком случае, назавтра не было даже кашля, к моему удивлению. Уже гораздо позднее, прочитав в мемуарах Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» описания быта военных в окопах зимою, я понял, что, благодаря мобилизации жизненных ресурсов организма в экстремальных условиях, люди становятся не восприимчивыми ко всякого рода простудам и инфекциям. А вот в условиях обычной жизни этот защитный механизм уже не срабатывает. Писатель довольно оригинально подает эту ситуацию, возникшую уже после войны, после военного напряжения, в условиях мирной релаксации: «Газеты зачернели некрологами…».

Когда на следующий день я объяснил лаборанту кафедры физвоспитания причину задержки возврата лыж, он эмоционально воскликнул: «Да черт с ними, с лыжами! Мы бы их списали! Главное, что ты живой!» Не менее эмоционально я ответил, что если бы смог снять их в воде, то лыжи пришлось бы-таки списывать: просто я не смог этого сделать чисто физически. На этом инцидент был исчерпан.

…В ДК железнодорожников Гомеля, помимо проводимых там зрелищных мероприятий, были отлично организованы кружки по интересам и спортсекции.

Одно время я посещал занятия по обучению игры на гитаре. Правда, дальше умения подбирать аккорды для сопровождения песенного исполнения дело не пошло: попыткой освоить простейшие музыкальные композиции типа «Во саду ли, в огороде…» приобщение к музыке завершилось. Правда, память музыкальная у меня и по сей день отменная, да и объём знаний музыкальной классики не малый: по небольшому отрывку могу определить название произведения и автора. Так что польза от этих занятий какая-то всё-таки была. Конечно, решающее значение здесь сыграло стремление к музыкальному самообразованию: никогда не упускал возможности прослушать оперу или симфоническую классику.

До сих пор с благодарностью вспоминаю цикл лекций по музыке Гершвина, прочитанный у нас в институте на втором курсе лектором, – кстати, отличным концертмейстером – приглашенным из Рижской филармонии.

Что же касается занятий в спортсекции… На том же втором курсе возникло желание вспомнить ещё школьное увлечение борьбой самбо. Подговорил товарища по группе (по имени — Гена, а фамилии, – увы! – не помню), и пришли мы на первое занятие: оказалось, самбо в ДК не культивируют, есть только классическая борьба. Остались, не уходить же сразу!

В спортивных первичных организациях такого уровня издавна существует демократия: поставили сразу нас, как и остальных, разминаться. И говорю я своему товарищу: «Давай, удивим ребят!» Он согласен.

Я объясняю ему, как провести бросок через себя, применяя приём из самбо, оставшийся в памяти ещё из прошлых лет: беру в руки края его борцовки, падаю на спину, увлекая его за собой, но мягко при этом упираясь правой ногой в его живот. Результат: я лежу на спине, на лопатках, что равносильно поражению в классической борьбе, но абсолютно безнаказанно в вольной и в самбо, а соперник перелетает через меня и буквально распластывается на борцовском ковре, не имея возможности при падении даже элементарно сгруппироваться. Очень эффектное зрелище!

Застенчивый Гена, смущенный всеобщим вниманием к этому приёму, не нашел ничего более умного, как громогласно заявить: «Это мы с ним договорились заранее так сделать!», чем просто смазал всё впечатление от броска.

Почему я так подробно вспоминаю этот, казалось бы, пустяшный эпизод?

Он вспомнился мне много-много лет спустя, в 2012 году, когда в России состоялась очередная «смене караула»: Медведев, отбыв четыре году на посту президента страны – Путин, будучи президентом два срока подряд – с 2000-го по 2008-й год, должен был, согласно Конституции РФ, сделать перерыв, уступив этот пост другому лицу – сложил с себя эти полномочия. А на очередных выборах президента Путин вполне ожидаемо одержал победу. И вот при передаче Путину своих полномочий, Медведев выдал на-гора ту самую цитату Гены: «Это мы с ним договорились заранее так сделать!»

Ну что тут скажешь? Правда, известный афоризм времен античного Рима о дозволенном для Юпитера и запретном для быка придется изрядно подкорректировать: «Что позволительно сказать для 17-летнего мальчишки, не пристало озвучивать государственному мужу!»

Вообще, 1956 год оказался богатым на события как местного, так и международного масштаба. О местных событиях поговорим позднее, а сейчас вспомним о более значимом. В основном, события пришлись на ноябрь.

 Олимпийские игры в Мельбурне.

На них советский футбол, представленный, в основном, московским «Спартаком», добился самого внушительного для себя успеха, завоевав чемпионский титул. Победный гол в финальной игре с Болгарией, забил всеобщий любимец Эдуард Стрельцов. (Эх, как же его не хватало нашей команде два года спустя, на чемпионате мира в 1958 году в Стокгольме!) Так как замены по правилам того времени были запрещены, получивший травму киевлянин Сабо не ушел с поля, и бегал с привязанной к туловищу сломанной в матче рукой, посильно помогая команде выстоять в жесткой борьбе.

Владимир Куц в суровом единоборстве с англичанами Чатауэем и Пири победил на дистанциях пять и десять км, установив олимпийские рекорды.

Поль Андерсон, штангист, был особенно интересен нам, занимающимся в институтской секции тяжёлой атлетики. Кроме его собственных поражающих воображение нас, юношей, габаритов (только его собственный вес был больше полутора центнеров!), сумма поднятых в троеборье килограммов больше 500! Ожидаемо он стал олимпийским чемпионом, но… странное дело! – его соперник набрал такую же сумму, а Андерсон занял первое место благодаря – внимание! – меньшему собственному весу?! Ну, не чудеса ли?

В эти же дни проведения Олимпиады в Мельбурне, в центре Европы, в столице Венгрии, произошло вооруженное выступление народа против режима Матиаса Ракоши. Нам в то время был доступен только один источник информации – Московское радио. Соответственно, мы все были под его идеологическим влиянием, но переживали почему-то особенно за судьбу венгерского комического актера Кальмана Латабара (как раз в то время в СССР демонстрировался фильм с его участием «Новички на стадионе»).

А олимпийская футбольная команда Венгрии отказалась возвращаться в Венгрию. Некоторые её игроки, например, Пушкаш и Хидегкути были с распростёртыми объятиями приняты в мадридском «Реале».

А восстание венгров было подавлено советскими войсками. Повторюсь: в то время мы, живущие в общежитии, получали информацию только от Московского радио. Поэтому в памяти остались такие подробности, как восставшее население охотилось за сотрудниками правительственных органов: в частности, переодетых работников спецслужб распознавали по особому фасону обуви и прямо на улицах устраивали на ними самосуд.

Волнения в столице продолжались неделю: правительство Имре Надя то просило ввести в Будапешт советские войска, то требовало их вывести.

Наконец, очутившийся во главе верховной власти Янош Кадар, опираясь на поддержку СССР, усмирил бунтовщиков, и благополучно руководил страной в течение чуть ли не последующих сорока лет.

Чем же еще запомнился так богатый на события ноябрь 56-го года?

Ставший президентом Египта, после свержения короля Фарука генералом Нагибом в 1952 году полковник Гамаль Абдель Насер, объявил о национализации принадлежащего англо-французской компании Суэцкого капала.

Реакция Англии и Франции была ожидаемой: их морской десант, при поддержке Израиля захватил город Суэц. Начались военные действия, так называемая Синайская военная кампания.

В том, что Хрущёв пригрозил союзникам ракетным ударом (кажется, это был первый случай озвучивания подобной угрозы: своего рода, предтеча первого искусственного спутника Земли, запущенного позднее, 4 октября 1957 года), не было ничего удивительного, но выступление президента Эйзенхауэра в том же духе, удивило. Как видно, сказались традиционные противоречия великих держав: боязнь чрезмерного усиления одних стран в ущерб интересам других. Ведь не зря же в своё время премьер-министр Англии лорд Пальмерстон изрёк, выступая в парламенте:

 «У нас нет вечных союзников и у нас нет постоянных врагов; вечны и постоянны наши интересы. Наш долг — защищать эти интересы».

Синайская кампания завершилась уходом англо-французских и израильских войск.

Но и этим события этого уж очень длинного месяца не завершились: точку поставил Указ Президиума Верховного совета СССР от 5 октября 1956 года «О приобщении к труду цыган, занимающихся бродяжничеством», предусматривавший серьезные наказания для уклоняющихся от его исполнения.

Правда, мы в Гомеле об этом Указе оказались осведомленными лишь в первых числах ноября, когда стали свидетелями почти двухчасового «последнего парада» на улице Кирова: город покидал большой цыганский табор.

Впрочем, была абсолютная уверенность в том, что кочевая жизнь народа рома с выходом в свет этого Указа не прекратится, потому что еще в 30-е годы предпринимались подобные административные меры, подкрепленные художественными средствами: на экранах кинотеатров даже демонстрировался фильм «Последний табор» с душещипательной арией главного героя:

«Прощай мой табор,
Пою в последний раз…»

Нужно сказать, что прощание с кочевой жизнью этого оптимистичного народа несколько затянулось: даже в настоящее время на оседлый образ жизни перешли разве что артисты московского театра «Ромэн».

Вспоминается, что лет пятьдесят назад – когда человек проживает очень длинную жизнь, у него появляется возможность манипулировать такими временнЫми категориями – присутствуя на спектакле «Живой труп» по мотивам пьесы Льва Толстого в Киевском театре им. Леси Украинки, я услышал приглушенный разговор двух сидящих сзади женщин.

В эпизоде, когда главный герой пьесы Федя Протасов слушает цыганский хор, одна из женщин спрашивает:

 – Как ты думаешь, это действительно цыганки?

 – Глупости… Ты что, не видишь: типичные еврейки…

И подумал я с некоторой долей горькой иронии: «Однако… До какой же степени востребован в современном обществе мой народ!».

Но наше повествование забежало далеко вперед, коснувшись ноябрьских событий. Придется отмотать ленту времени назад, до апреля 1956 года, когда мне, наконец-то, предоставили место в общежитии. Устроив процедуру прощания с хозяевами квартиры на Рогачевской улице и с моим компаньоном по аренде жилья Давидом, я, собрав свои небогатые пожитки, перебрался в общежитие по ул. Кирова, расположенном наискосок от институтского учебного корпуса.

Началась новая жизнь, в смысле быта. Я оказался пятым жильцом в комнате, моими соседями были ребята из группы С-22, все как один уроженцы сельской глубинки Гомельской области. Пришлось заново налаживать контакты, уже на бытовом уровне, что существенно отличается от обычных учебных взаимоотношений.

Но приобретённый на протяжении почти двух лет опыт самостоятельного проживания помог довольно быстро и безболезненно войти в новую сферу обитания. Причем, я сохранил почти все свои привычки, в том числе и утренние физкультурные занятия.

Правда, поначалу они меня и подвели: воспользовавшись наличием душевых, я, после утренних пробежек, начал закаливание, и переборщил: недостаточно остыв, полез в чересчур холодный душ, и в результате – ОРЗ, т.е. острое респираторное заболевание.

Фельдшер из медпункта при общежитии поместила меня в изолятор, что даже сыграло положительную роль: начиналась экзаменационная сессия, и лучшего места для подготовки к экзаменам трудно было сыскать. При условии, конечно, отсутствия уж очень явных болезненных симптомов.

Правда, первый экзамен по ТММ – теории механизмов и машин – пришлось сдавать при температуре порядка 38 градусов. Но обошлось: отметку «хорошо» я всё-таки получил – очень уж не хотелось переносить экзамен на более поздний срок, хотя справка от врача на этот счет имелась

Остальные экзамены тоже завершились с благополучным исходом: второй курс был успешно завершен и предстояла геологическая практика.

Выше я уже писал об очень широком, почти универсальном, имеющем почти полуторавековую историю до описываемого времени, спектре образования инженера-путейца. И это себя оправдывало даже при работе как проектировщика в промышленном и гражданском строительстве. Усвоение курсов Механики грунтов и Геологии и гидрогеологии давало возможность настолько критически относиться к заключениям отдела изысканий проектного института и территориального института ТИСИЗ, что нередко, по нашим рекламациям, они пересматривали свои заключения.

Практика по геологии протекала очень спокойно, ночевали мы у себя в общежитии, были выезды за город, но без ночёвок в полевых условиях. Вооружили нас геологическими молотками скорее для проформы, т.к. в окрестностях города не было скальных пород.

Основным занятием было ручное бурение скважин, извлечение образцов грунта, описание этих образцов и простейшие лабораторные исследования по определению свойств грунта, в частности, его несущей способности. Продолжительность практики была не более месяца. Наступала пора каникул.

     Часть 4. Студенческие годы (глава 2)

Итак, наступил август, пора каникул. Не надо было гадать, как их провести: всё было расписано заранее, довольно скрупулезно. Уж не помню точно, с чьей подачи, я в месткоме института добыл путевку на туристский маршрут Приозерск–Репино по Карельскому перешейку в Ленинградской области. Всего было восемь туристских путёвок, из них на этот маршрут только две. Вторая досталась тоже второкурснику, но с другого факультета – эксплуатация движения поездов фамилию которого уже не помню, но звали его Леонид. Раньше я не был с ним знаком, предстояло познакомиться поближе.

Мы выписали себе железнодорожные проездные документы по маршруту Гомель-Приозерск с остановкой в Ленинграде, а так как в этом городе ни он, ни я раньше не бывали, то решили отвести на знакомство с ним 3 дня.

Обговорили все детали нашей поездки, и я уехал домой, в Киев, буквально на пару дней: время поджимало.

Так как из Киева в Гомель я всегда добирался поездом Киев – Ленинград, то на гомельском вокзале меня уже поджидал Лёня с билетами до Ленинграда: пришлось только перейти в другой вагон этого же поезда.

Итак, после почти суток нахождения в пути мы высадились на Витебском вокзале в Питере и сунулись в гостиницу тут же на площади Восстания, впрочем, без всякой надежды на успех, ибо повсеместный дефицит в этой отрасли ни для кого не был тайной за семью печатями.

Но нет безвыходных ситуаций: у гостиницы уже стояло несколько пожилых женщин с предложениями для жаждущих получить ночлег. Мы выбрали предложение остановиться на ул Марата, т.к. изучив предварительно путеводитель по городу, вполне представляли себе, где она находится.

Три дня мы весьма плодотворно посвятили знакомству с городом: Эрмитаж, Петергоф (туда – поездом, обратно – морем), экскурсия по городу, и даже ухитрились побывать на концерте польского «Блакитни джаза», т.е. Голубого джаза, где впервые услышали в оригинале уже известный в СССР их знаменитый шлягер «Тиха вода».

 И вот в конце нашего пребывания в городе, ночным поездом с Финляндского вокзала мы отправились в Приозерск, расположенный на западном побережье Ладожского озера. Турбаза располагалась на одном из островов.

После двухдневных организационных мероприятий образованная группа двинулась в двухнедельный шлюпочно-пешеходный поход по маршруту Приозерск–Репино, что на берегу Финского залива.

 Я впервые участвовал в турпоходе, и мне многое было в диковинку, поэтому происходящее всё вокруг воспринимал с большим интересом. Впечатлений было много, в основном, положительных, что, в немалой степени, способствовало тому, что в течение дальнейшей учебы в институте я еще дважды принимал участие в туристских путешествиях: в горном маршруте «двойке», т.е. второй категории трудности, через перевалы Западного Кавказа и по тому же Карельскому перешейку, но уже в зимнем, лыжном варианте.

 Скажу больше: интерес к кочевой жизни был настолько велик, что сказался даже на выборе будущей профессии: после окончания института я некоторое время проработал на изысканиях железных дорог – в районе Братска по выносу участка железной дороги Тайшет-Лена из зоны затопления будущим Братским морем, и на изыскании новой магистрали к Усть-Илимской ГЭС: ст. Хребтовая – Усть-Илимск.

 Но не будем слишком уж забегать вперёд. Вернемся к туристским впечатлениям.

Первое, что бросалось в глаза: преобладание девушек – примерно, в полтора раза – над контингентом ребят.

Чем объяснить эту разницу в наличии? Однозначно ответить трудно: может быть, жаждой к приключениям, или более авантюрным складом характера, или более прозаичной причиной – шанс найти свою половинку: ведь в условиях походной жизни люди раскрываются полнее и быстрее, чем в обычной рутине.

Интересна и география места проживания туристов: она была очень представительна, туристы были буквально со всех концов страны, в т.ч. в нашей группе была девушка даже из далекого Хабаровска. Но больше всего было москвичей и это было не только здесь, но и в других случаях: на мой взгляд, этому даже есть вполне правдоподобное объяснение, потому что столичному жителю легче приобрести турпутевку.

Инструктором нашей группы был студент физкультурного института им. Лесгафта, эстонец, по имени Вилли. Он со своим своеобразным акцентом сразу стал любимцем женской части нашей группы.

Итак, строевой расчет – 20 человек, включая инструктора: 8 ребят и 12 девушек, которые разместились на четырех гребных лодках типа «фофан». Лодка двухвесельная, экипаж 5 человек. Масса лодки – 85 кг, габариты 4.5 на 1.5 м.

 Почему я так подробно останавливаюсь на этих характеристиках? Очень просто: в пути было 5 «волоков», когда приходилось и лодку, и все её содержимое перетаскивать посуху, на своих плечах. Так что и массу лодки, и ее габариты мы прочувствовали, как говорится, на своём горбу…

 О подобном эпизоде нашего путешествия свидетельствовал фрагмент летописи сложившегося в пути эпоса:

А еще тяни – тяни,
Знай: четыре впереди…

  Особенное впечатление производили на нас ночёвки своей экзотикой и романтикой. После довольно утомительного дневного, ну, не перехода, а, скажем так, переплыва, (все – таки, мы – парни, хотели выглядеть рыцарями в глазах девушек, и сидели почти всё время на вёслах, так что уставали порядком.

 Забегая вперед, скажу: второй раз меня ждало такое «весельное» испытание спустя 27лет, когда в возрасте уже почти под 50 лет со своим 11-летним сыном я поехал в турпоход по Телецкому озеру на четырехвесельных морских «ялах», и мне пришлось грести две смены: и за себя и «за того парня», т.е. за сына, потому что сын, в силу своего возраста, просто физически не мог совладать с огромным веслом, которое было под силу удерживать двумя руками только взрослому человеку. Именно тогда, на Алтае, я достоверно почувствовал значимость выражения «труд на галерах») до чего ж приятно было «хоть немного посидеть у костра» и прочувствовать всю красоту окружающей нас природы.

 Впечатление было настолько сильное и неотразимое, настолько долгосрочное, что даже спустя семь лет, уже став убежденным патриотом Сибири, основав там свой отчий дом и семью, но услышав песню Александра Колкера на слова Кима Рыжова в исполнении так рано ушедшей в лучший мир Лидии Клемент, я так отчётливо представил себе воспроизведенную в песне картину карельской природы, что как будто видел её только вчера.

Ну, прямо стоит перед глазами:

 И не понять
То ли в озеро небо упало
И не понять
То ли озеро в небе плывет

Долго будет Карелия сниться
Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озер.

 И буквально преклоняюсь перед автором этих слов, потому что подобное не сочинишь, сидя за столом в кабинете городской квартиры: такую картину природы можно воссоздать силой только своего воображения, пропустив через себя ту картину, которая возникает под неотразимым впечатлением от эстетического отношения к природе. Чего стоит только одна метафора:

 Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озер.

 Итак, первая ночевка в полевых условиях после начала похода. Маршрут проходит по водоёмам –реки и озёра – водной системы Вуоксы. Её специфику очень достоверно характеризует фольклор такими словами:

Нет реки причудливее, чем Вуокса,
И на север и на юг течёт она…

 

Потому что её истоки находятся на возвышенном плато, и питается она за счет многочисленных родников, образующих озёра ледникового происхождения.

 Развели костер, приготовили ужин: это обязанность ежедневно возлагалась на «дежурных по быту», но были и назначаемые т.н. дежурные сторожа, которые по ночам охраняли безопасность своих спящих товарищей, причем, исходя из гендерного состава нашей группы, и «ночной дозор» тоже был смешанного состава.

В первую же ночевку староста группы назначил дежурить меня и девушку из экипажа другой лодки.

Сделав запас хвороста из расчета на всю ночь, мы уселись у костра и завели неспешный разговор «за жизнь»

. Беседа явно не клеилась из-за разницы интеллектов, впрочем, у девушки некий дефицит его с лихвой компенсировался пышностью её форм, что сочетание этих двух факторов придавало мыслям явно греховный оттенок…

 Мысли перешли в «дела», что меня вполне устраивало.

В общем, получило подтверждение мое предположение, высказанное двумя абзацами выше, почему в турпоходах женский контингент количественно преобладает.

 Через два дня в число дежурных попала девушка из нашей лодки и парень с другой, но у него разболелся зуб, и я добровольно вызвался заменить его.

 На то был ряд причин: она была на пять лет старше. а меня всегда привлекали подобные личности, потому что у них, правда, не у всех, интеллект был помощнее. чем у моих ровесниц: с такими собеседницами было просто интереснее проводить время.

 Правда, была одна «загогулина», как любил выражаться спустя сорок лет президент Ельцин: на лбу человека не написаны сведения о его интеллекте, для этого необходимо хотя бы минимальное общение. Но тут вступает в дело так называемая теория внешнего облика.

Хочу ещё раз напомнить: я воспроизвожу психологию юноши, не достигшего даже двадцатилетнего возраста. Поэтому прошу читающего эти строчки учитывать такой нюанс.

А теория эта гласит, что завязывать знакомства рекомендуется только с теми, кто понравился внешне. А здесь может встретиться много неожиданностей.

Поэтому самый беспроигрышный вариант – общение в компании, на работе, в учёбе и т.д. И одна из возможностей – в турпоходе.

Всё это пространное отступление от темы понадобилось для того, чтобы объяснить моё желание вне очереди подежурить вместе с девушкой из экипажа нашей лодки: общение в рабочих условиях похода в течение нескольких дней убедило меня, что с ней будет интересно быть вместе.

 Мои ожидания оправдались. Она рассказала – для удобства изложения назовем её М – что только что закончила Ленинградский мединститут, получила диплом педиатра, т.е. детского врача и назначение в маленький городок Райчихинск в полутораста километрах от Благовещенска в Амурской области, куда ей и надлежит отбыть в самом ближайшем будущем. Я заметил, что в начале августа все выпускники, согласно регламенту, уже должны быть на своих рабочих местах, на что в ответ услышал оглушительную, по откровенности, информацию.

Оказалось, её отец, доктор, уже не помню, каких наук, находится в стадии развода с матерью М, актрисой, исполнительницей ролей второго плана: её последняя роль — к тому времени – жена портного, сшившего шубу Акакию Акакиевичу Башмачкину в кинофильме «Шинель» по мотивам Н.В. Гоголя.

Так вот, отец ушёл из семьи к… своей племяннице, и в настоящее время он находится в загранкомандировке, где-то на Балканах. И поехал он в эту командировку с условием, что её, М, не пошлют по распределению до его возвращения из-за границы.

 Я был ошеломлен услышанным настолько, что лишился дара речи. У меня было впечатление, будто бы я воровским образом заглянул за кулисы какого-то театра абсурда и увидел сцены из жизни обитателей вертепа. Все было необычно для меня, рядового обывателя в сфере семейных отношений, а физическая близость дяди и племянницы вообще представлялась мне чуть ли не инцестом.

Чувство сострадания, возникшее по отношению к М, оказалось настолько сильным, что я невольно обнял её: мне вдруг захотелось защитить и оградить её от этих всех напастей судьбы.

Её ответная реакция: она доверчиво прильнула ко мне, и вдруг… словно электрический разряд прошёл через нас обоих: мы припали друг к другу в долгом поцелуе.

А в голове у меня крутились так внезапно возникшие в памяти шекспировские строчки из «Отелло»:

«Она меня за муки полюбила,
А я её – за состраданье к ним.»

 

хотя здесь многое перемешалось: муки, безусловно, испытывала она, а состраданье к ним демонстрировал я, но в те мгновенья было не до этих тонкостей.

Так мы и просидели, обнявшись, у костра, пока нас не сменили. Утром, перед посадкой в лодку, мы обменялись взглядами, и я понял, что у меня возникло не ведомое ранее мне ощущение близости к человеку: «А если это любовь?»

Я не стану подробно развивать эту тему сейчас, в настоящем формате, ибо тема первой любви заслуживает более подробного освещения, чем это возможно в данном повествовании, посвященном теме: «Как я провел свои каникулы»?

Водная часть маршрута кончалась в поселке Лосево, в 80 км от побережья Финского залива, куда – а именно в небольшой населенный пункт Репино – нам и надлежало двигаться, уже в пешем порядке.

В пути мы так же, как и в водной части маршрута, устраивали ночевки в лесу, в палатках, у костра.

Маршрут был разработан с учетом посещения развалин укреплений так называемой линии Маннергейма. Эти, даже разрушенные, подземные казематы представляли собой настолько внушительное зрелище, что сразу же возникала мысль: «Как же оказалось возможным преодолеть эти преграды во время зимней кампании финской войны 1939-1940 годов при более чем метровой толщине снега?» Уже гораздо позже, спустя почти полувека, эти мысли обрели практическую окраску при знакомстве с описанием этой войны у Виктора Суворова.

А тогда вспомнился эпизод из истории более чем трёхсотлетней давности, которым я сразу же поделился со всей группой.

Поляки, построив на Днепре крепость Кодак, пригласили группу казаков из Запорожской Сечи, своих потенциальных противников, ознакомиться с неприступными, как им казалось, ее бастионами. Цель показа была очевидна: внушить казакам мысль, что пытаться овладеть таким крепким «орешком» просто невозможно.

Среди «экскурсантов» был и молодой, в то время, сотник Богдан Хмельницкий. Во время осмотра он заметил: «Что построено руками человека, этими же руками может быть и разрушено!».

И подумалось мне, глядя на взорванные глыбы железобетона, о справедливости этого постулата.

…Во время пешеходной части маршрута мы с М шли все время рядом, и немного отстав от группы, чтобы избавиться от лишних ушей, все время вели неторопливую беседу на самые разные темы. Эти разговоры духовно нас очень сблизили, и это, конечно же, не осталось не замеченным и другими участниками маршрута.

Так что по прибытии в Репино нас уже считали четко определившейся парой, и никого не удивляло, что мы с утра уезжали в Ленинград и только вечером возвращались на турбазу.

Несколько слов о конечном пункте маршрута.

Поселок, а это именно поселок: население его тогда не превышало 2,5 тыс. человек, расположен на расстоянии 50км от Ленинграда, примерно на полпути до ставшего впоследствии знаменитым Комарово, и получил свое название благодаря проживанию в нем знаменитого художника Ильи Репина до своей смерти в 1930 году. После революции поселок оказался под юрисдикцией Финляндии и назывался он на финском языке Куоккала.

Говорили, что художник уехал из России из-за обиды на советскую власть, которая конфисковала его банковские вклады.

В результате финской кампании 1939-1940 гг. эта территория перешла к Советскому Союзу и в 1948 году поселок стал называться Репино.

Квартира на Петроградской стороне была свободна: мамаша М была в очередной киноэкспедиции, где-то на Валдае.

Целыми днями мы ходили по городу, что для меня было особенно интересно, в смысле познавательном. Так я узнал, почему на Петроградке две стороны одной улицы имеют разные названия: линии с разными номерами.

Оказывается, Меньшиков, будучи губернатором столицы, приказал на некоторых улицах района прорыть каналы, отсюда и появились разные номера линий по обе стороны канала. Потом, по какой – причине каналы засыпали, но разные наименования сторон одной и той же улицы остались. Такова история.

…Однажды утром, проснувшись довольно поздно, мы включили радио, и услышали в эфире странный шум: оказывается, в эти последние дни августа 1956 года город встречал индонезийского президента Сукарно, о чём и рассказывал репортаж.

Репинская турбаза вызывала некоторое удивление тем, что только небольшая часть её обитателей занималась собственно туризмом: встречные маршруты до Приозерска, радиальные двух-трёхдневки в окрестностях. Основная же масса, представленная, кстати, весьма пожилым, как казалось нам тогда не очень взрослым людям, контингентом, уже в те времена получившим почётное наименование «пижамники», предпочитала проводить дни в покое, не очень-то себя утруждая физической активностью.

Я, зная на собственном опыте, как трудно получить турпутёвку истинным любителям этого активного отдыха, разговорился с одним представителем этого племени. Но едва я завёл речь о несоответствии формы и содержания этого явления, как он меня осадил: «Да я бы с бОльшим удовольствием поехал в дом отдыха или санаторий, но у нас в профкоме были только путевки на турбазы.»

И я вынужден был признать справедливость библейской заповеди: «Не судите, да и не судимы будете!»

Нужно признать, что я любил писать о наболевших вопросах в молодёжные газеты, в том числе, разумеется, в первую очередь, конечно же, в «Комсомолку». И этот случай не стал исключением. Уже вернувшись к занятиям – третий курс! – я не изменил своим обычаям и поделился своими мыслями с газетой об организации активного туризма в стране. И, нужно признать, моя заметка получила много откликов, что вылилось, к моему немалому удовлетворению, в большую редакционную обзорную статью об этой проблеме.

Я даже, полушутя, вспомнил слова Маяковского:

Моя фамилия в поэтической рубрике.
Радуюсь я: мой труд
Вливается в труд
Моей республики.

Подошло к концу и наше пребывание на Репинской турбазе. Наша, несколько поредевшая группа, вечерней электричкой отбывала в Ленинград. Возникшее поначалу не очень комфортное настроение в ожидании скорой разлуки очень быстро перешло в бесшабашное веселье, когда кто- то завел, а остальные подхватили очередной туристский шлягер:

Как старик свою старуху
Обменял на молодуху,
Это не чудачество,
А борьба за качество.

Не удивительно, что это вызвало не совсем одобрительную реакцию пожилого контингента пассажиров.

На вокзале все попрощались в последний раз, и мне это почему – то напомнило расставание дружины Язона после похода аргонавтов за Золотым Руном в Колхиду: задание было выполнено, овечья шкура с крупинками золота добыта, и надобность в дружине отпала.

Наша группа тоже в последний раз собралась для прощания на Финляндском вокзале, прощание закончилось троекратным «физкульт–ура» в адрес иногородних, которые направились к Московскому и прочим городским вокзалам, а ленинградские аборигены – по своим домам.

Действительно, «всё проходит» – так было записано на внутренней поверхности перстня царя Соломона, о чем рассказывает библейская легенда, содержание которой я узнал гораздо позднее.

Мы поехали уже по знакомому маршруту на Петроградку, а мой коллега по институту Леня со своей пассией отправился куда-то в район Крюкова канала на ее квартиру.

Здесь как раз к месту сказать несколько слов об этом весьма оригинальном субъекте. Странный этот всё-таки парень был. Его поведение во многом напоминало поступок годовалого ребенка, который, справив большую или малую нужду в неположенном месте, с виноватым видом, выражая полное раскаяние своим поступком, ведёт взрослого члена семьи к этому месту.

Чтобы была более понятна эта ремарка, поясню на примере одного поступка Лёни.

Казалось бы, кроме чувства благодарности к девушке за все содеянное для него, любой нормальный человек не может испытывать, по определению.

Но не таков Леня! Уже спустя пару месяцев после возвращения из Ленинграда он дает мне почитать письмо этой девушки: сказать, что оно дышет обидой и негодованием, значит – ничего не сказать. «Ну что я тебе плохого сделала, сто ты мне платишь таким свинством?»

И на мой удивленный вопросительный взгляд, он с виноватым видом нашкодившего ребенка, описанного абзацем выше, поведал о том, что, вернувшись в Гомель, рассказал своему дяде, какой-то шишке из идеологического отдела гомельского обкома партии, о своих приключениях.

Уж не знаю, под каким соусом он преподнёс это блюдо своему дяде, но, судя по реакции последнего: письмо в родственный отдел питерского обкома из Гомеля с просьбой обратить внимание на моральный облик женской особы имя рек, для героини нашего случая это «дело» завершилось не очень комфортно.

Но что интересно: если бы речь шла о неблаговидном поступке парня по отношению к девушке, здесь было бы всё понятно. Но ведь в данном случае всё было с точностью до наоборот!

Какие же должны были быть аргументы у «органов» для наказания «виновной»? Я сознательно «закавычил» это слово, потому что единственный логически оправданный аргумент – это построение ситуации, которую я однажды видел в журнале «Крокодил» в рубрике «Нарочно не придумаешь»: фотография афиши у сельского ДК о демонстрации кинофильма с перевранным названием «Соблазнённый и покинутый» вместо «Соблазнённая и покинутая».

Ситуация, скажем прямо, не совсем обычная, ну, под стать стихотворению из Анны Ахматовой:

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

 

Вот такие выращивал «стихи, не ведая стыда» и Леня, мой спутник по турпоходу. Но если оценивать его поступки объективно, без скидок на странности характера, а по «гамбургскому» счету, он, конечно же, больше соответствует застенчивому мерзавцу Альхену, шефу дома престарелых из Ильфа и Петрова.

И чтобы завершить эту грустную сагу, ещё два слова. В 1964 году, спустя 8 лет, будучи проездом в Ленинграде, я зашёл по знакомому адресу к этой девушке и с огорчением узнал, что она несколько лет спустя описываемых событий трагически погибла в турпоходе, где-то на Кавказе.

Правда, в своём изложении, я несколько забежал вперед. Поэтому вернемся к концу августа 1956 года, когда на Витебском вокзале Ленинграда мы прощались со ставшей нам столь близкой Северной Пальмирой и нашими двумя спутницами по турпоходу. Забросив свои рюкзаки в вагон, мы уединились, насколько это было возможно на полуночном вокзальном перроне и вполголоса спели свою прощальную «Сиреневый туман»:

Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит полночная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…….
Ещё один звонок, и смолкнет шум вокзала,
И поезд улетит в сиреневую даль.

Да, «все скрылось позади в сиреневом тумане, лишь светит, как маяк, полночная звезда»

Можно сказать, что очередная страница жизни была перевернута.

Небольшое отступление

Песня эта, «Сиреневый туман», мне очень пришлась по душе и потому хотелось узнать что-нибудь об авторах ее, но все попытки получали один ответ: «Это фольклор. Народная. Самодеятельность».

И ни разу не звучала она на официальных каналах радио или телевидения.

А услышал я ее по радио лишь спустя 35 лет, уже в Израиле, в 1992 году, т.е. в постсоветское время.

….Свою трудовую деятельность на исторической родине я начал через полгода (ульпан, разные курсы) после репатриации в маленькой слесарной мастерской в южном Тель-Авиве. Там вместе со мною насчитывалось всего пять человек: хозяин-ашкеназ; его помощник – сефард, уроженец Марокко; араб; бедуин; наш соотечественник, из Волгограда; и я. Каждый занимался порученной ему работой: я на небольшом станке очищал от окалины сварные швы на продукции, которую изготавливал волгоградец.

Рядом с его рабочим местом стоял небольшой приёмник, постоянно настроенный на волны «Радио Москвы».

И вот однажды, во время обеденного перерыва, из приемника зазвучал «Сиреневый туман» в исполнении Маркина.

Услышать здесь, в запущенном сарае, именуемом слесарной мастерской, спустя десятки лет, песню далекой юности! От нахлынувших эмоций я чуть не потерял сознание! Пришлось мобилизовать все силы, чтобы справиться с буквальным потрясением. Это была ситуация, описанная в «Горе от ума» одной фразой: «ум с сердцем не в ладу».

Но…пришлось пережить и это: жизнь-то продолжалась!

Уже позднее, в Википедии я отыскал автора этой песни: оказывается, ещё в 30-е годы слова и музыку её написал некто Юрий Липатов. Одной загадкой в жизни стало меньше. Но поставить в конце фразы восклицательный знак не решился: жизнь без загадок становится чересчур приземлённой.

Конец очередного отступления.

Итак, прощание на Витебском вокзале Ленинграда завершилось квартетным исполнением «Сиреневого тумана», и поезд «Ленинград – Киев» отбыл… «в сиреневую даль». Спустя сутки, на рассвете, в Гомеле, Леня сошел с поезда, а я проехал до конца маршрута: необходимо было вернуть нашему зятю позаимствованную у него для похода плащ-палатку.

Вечером того же дня я выехал в Гомель: время поджимало. Впереди ждали занятия на третьем курсе, который, как обычно, уже по традиции, начинался с отбывания трудовой повинности по уборке бульбы: так элегантно называется картошка на белорусском языке.

А сейчас, заняв уже по привычке, в плацкартном вагоне третью, багажную полку, хотелось привести в порядок мысли, навеянные событиями последней недели: я все еще пребывал в состоянии влюбленности.

Прошу учесть, что я описываю сейчас события без малого семидесятилетней давности, и в точности воспроизвести эмоции и ощущения того далекого времени очень сложно, тем более что в то давнее время я не знал, каков будет финал наших отношений

Можно сказать, что очередная страница жизни была перевернута.

Событие настолько значительное в жизни молодого человека, что заслуживает быть зафиксированным на уровне афоризма в мощной и вечной латыни: «avius pagina vitae verse est», что означает: «старая страница – это стих жизни».

 (продолжение следует)