Мир существует благодаря праведникам. Если бы набралось десять праведников в Сдоме, он бы не был разрушен. Будь ещё один человек в Иерушалаиме, подобный р. Цадоку, римлянам бы Город разрушить не удалось — говорит р. Иоханан. Потому что можно и должно уничтожить Сдом, но нельзя уничтожить праведный Город.
ИЕРУШАЛАИМ В ЕВРЕЙСКОЙ ТРАДИЦИИ
(продолжение. Начало в №1/2025 и сл.)
-
Сухой инжир рабби Цадока
С тремя просьбами обращается к властителю р. Иоханан бен Закая, которого Традиция считает спасителем еврейства после гибели Иерушалаима: дать ему Явне, сохранить род раббана Гамлиэля и послать лекарей вылечить рабби Цадока. В Явне будет создана знаменитая академия. Род раббана Гамлиэля будет сохранён, из него выйдет кодификатор Мишны Иеѓуда Ѓанаси. Рабби Цадок? Это имя несколько раз встречается в талмудических текстах, всё больше в историях, из которых невозможно представить хотя бы в какой-то степени видимый образ. Это и главное — его имя (от «цедек», справедливость, праведность), свидетельствуют: рабби Цадок — собирательный образ, имя его —литературное. Рабби Цадок — «литературное вторжение» в текст, претендующий быть повествованием о событиях исторических. Образ принадлежит к фольклорному слою вместе с хозяином пира и Бар Камцы. Если первый — воплощение особого гостеприимства, а второй оказывается предателем, то рабби Цадок — воплощённая праведность, символ возрождения вместе с р. Иохананом. Но тот — историческое лицо, и возможности автора по отношению к нему ограничены. Потому необходим условный рабби Цадок, литературный символ, природа которого такова, что самые величественные исторические факты не способны ему противостоять. Может быть, и потому автору необходим рабби Цадок, что реальный рабби Иоханан отнюдь не идеально вписывался в нарисованную картину. Он, просящий у Веспасиана сохранить род раббана Гамлиэля, был с тем не в безоблачных отношениях, что выразилось в смене духовного лидера академии в Явне, где примерно десять лет после её появления р. Иоханана уже не встречаем, зато видим раббана Гамлиэля, не без труда утверждавшего свой авторитет, о чём свидетельствует ряд рассказов в Талмуде о его спорах и столкновениях с явненскими мудрецами.
Ещё раз — почему именно рабби Цадок?
Мир существует благодаря праведникам. Если бы набралось десять праведников в Сдоме, он бы не был разрушен. Будь ещё один человек в Иерушалаиме, подобный р. Цадоку, римлянам бы Город разрушить не удалось — говорит р. Иоханан. Потому что можно и должно уничтожить Сдом, но нельзя уничтожить праведный Город. К справедливости, праведности взывали пророки, видя погрязший в грехе Иерушалаим. А в небесном Храме и после разрушения земного продолжаются жертвоприношения. Что же приносят в жертву? Души праведников.
Можно ли кого-нибудь из героев цикла поставить рядом с р. Цадоком? Богачей со значимыми литературными именами, чьи запасы могли бы, но не спасли Город? Или праведного прозелита Онкелоса? Но он стал евреем, когда уже не было земного Иерушалаима. Самого р. Иоханана? И он «не выдерживает конкуренции» с р. Цадоком, в отличие от которого не наделен даром пророчества. «Рабби Цадок сидел сорок лет постясь, чтобы не был разрушен Иерушалаим», подкрепляя силы свои соком сухого инжира. Когда он ел, видно было, как пища проходила через горло его» (Гитин 56а). Даже не засушенный инжир — плод не самый сочный!
В первой части цикла р. Цадок упоминается трижды. Один раз — в просьбе р. Иоханана, второй — в рассказе о Марте дочери Байтуса, третий — когда сообщается, как лечили его водой, отрубями, мукой. Что же сообщают читателю эти вкрапления, не влияющие на развитие основного сюжета? По одной версии Марта умирает от навоза, прилипшего к её ноге. По другой — от отвращения, съев сухой инжир рабби Цадока! Почувствовав приближение смерти, она разбрасывает золото и серебро — «для чего оно мне?» Сравним: «На улицы вышвырнут серебро, золото будет нечистым, ни серебро, ни золото не смогут спасти в день неистовства Господа, души свои им не насытят, живот не наполнят» (Иехезкэль 7:19). Жизненные ценности Марты и иерусалимской элиты: богатство и власть ценою любой. Им противопоставлен аскетизм и отказ от власти — любою ценой рабби Цадока. Если гибель предрешена домом Байтуса, то жизнь — деяниями р. Цадока. Однако не только Байтусам противопоставлен р. Цадок, но и — что неожиданно — р. Иоханану. Его младшие современники считали, что при встрече с Веспасианом совершил рабби ошибку, не попросив спасти Иерушалаим. Он должен был не только попросить Явне, но и спасти Иерушалаим. По одной из версий этот упрёк (может быть, обвинение) принадлежит р. Акиве, человеку, верившему в скорое мессианское спасение, связывая его с восстанием Бар Кохбы. Этот затушёванный в тексте выпад против р. Иоханана соседствует с рассказом об излечении единственного идеального героя — р. Цадока. Сопрягая выпад представителей молодого поколения мудрецов Явне с рассказом об исцелении р. Цадока, автор намекает: не постившийся сорок лет р. Иоханан не столь уж и праведен и в определённой мере принадлежит к виновным в крушении Города. И если прямо автор-редактор не хочет, возможно, не может это сказать, тем не менее его приглушённый временем и обстоятельствами голос доносится до читателя.
Цикл о беспричинной вражде — это и обвинение превратившим пост Великого коѓена в предмет междоусобной с доносами и вооружёнными столкновениями борьбы. Хасмонейские цари не уступили требованиям отказаться от этого поста, а при Ѓордосе он переходит к семьям выходцев из диаспоры Фьяби и Боэтус (Байтус). Непримиримыми противниками этой олигархии были ессеи и близкие к ним «сыны света» — Кумранская община коѓенов, противопоставивших себя, как они считали, сынам тьмы, коѓенам незаконным. «Сыны света» от погрязшего в грехе Храма отмежевались. Своим духовным лидером они считали Учителя праведности (Море ѓацедек), имя которого не могло не вызвать ассоциации с прошлым: Великим коѓеном при царе Шломо Цадоком, родоначальником династии, завершившейся во время вавилонского изгнания, или с Великим коѓеном по имени Шимон Ѓацадик, которого талмудические источники именуют последним из Великого Собрания, легендарной личности начальной эпохи эллинизма в Израиле. В заключительной части книги Бен Сира (Книга Премудрости Иисуса сына Сирахова, гл. 50) содержится панегирик ему, народному вождю и человеку святому. Ожидавшие в конце дней прихода Учителя праведности, свой идеал и истоки сыны света нашли в глубоком прошлом — легендарном Цадоке. Между Учителем праведности и рабби Цадоком, инжир которого убивает Марту, нет никакой доказуемой связи. Есть только имя. Но этого достаточно мудрецам.
В одном из поздних сборников мидрашей Седер Илияѓу раба мы вновь встречаем рабби Цадока. Мидраш этот посвящён горестному плачу по разрушенному Иерушалаиму:
Мизмор Асафа.
Боже, народы в удел Твой пришли,
святой Храм осквернили,
Иерушалаим обратили
в руины.
Трупы рабов Твоих отдали
в пищу птице небесной,
плоть верных Твоих —
зверю земному.
Как воду, вокруг Иерушалаима лили кровь,
а могильщика нет.
Стали позором соседям,
потехой и глумлением окружающим.
Доколе, Господь, навеки гневаться будешь?
Будет пылать, как огонь, Твоя ревность?
(Восхваления 79:1-5)
Сказано в мидраше: «Однажды рабби Цадок вошёл в Храм, увидел Храм разрушенным. Сказал: ‘Отец мой небесный, Ты разрушил Свой Город и сжёг Свой Храм’. Немедленно сон овладел рабби Цадоком. И увидел он Святого благословен Он в трауре и ангелов служения, траур вместе с Ним совершающих» (Седер Элияѓу раба 28).
…На пиру, когда был жестоко оскорблён Бар Камцы, среди приглашённых не было самого необходимого участника — рабби Цадока.
- Злодей Тит, Бейтар и праведный прозелит Онкелос
За два года до разрушения Иерушалаима умирает император Нерон, ставший после смерти героем еврейских рассказов. Пустил Нерон стрелы в четыре стороны, все упали остриём в одну — в сторону Иерушалаима. Первого встречного еврейского мальчика Нерон спрашивает, какой стих из Писания тот сейчас учит. Ответ: «Отдам мщение Моё над Эдомом в руку Израиля, Моего народа, они сотворят с Эдомом по Моему гневу и ярости» (Иехезкэль 25:14; Традиция отождествляет Эдом с Римом). Из этого ответа делает вывод Нерон, что именно его Бог выбрал орудием наказания Риму. Что сделал? «Пошёл, принял иудаизм, и был его потомком рабби Меир» (Гитин 56а).
Что подвигло выбрать Нерона героем рассказа? Его смерть незадолго до трагических событий? Предсказание, переданное Светонием: Нерон должен был быть свергнут в Риме, но воцарится… в Иерушалаиме. Задача талмудического рассказа не историческая правда, его цель иная. Если зло способно порождать только зло, если бесконечна цепь трагедий, можно ли рассчитывать на спасение? Нет, отвечает рассказ, зло не бесконечно, ведь даже один из величайших мудрецов наших, один из пяти выдающихся учеников рабби Акивы — потомок Нерона.
Праведные прозелиты — один из ответов иерусалимского цикла трактата Гитин на вопрос: что противостоит трагедии, в чём залог спасения еврейского народа? Другой ответ можно выразить одним словом — Бейтар, ибо этот город стал символом мужества евреев, защищавших не только свою жизнь, но и право оставаться евреями. Именно они, праведные герои и праведные прозелиты, и противопоставлены злодею Титу.
Истово и методично великая римская империя сокрушала Иерушалаим. Удостоенные триумфа, Веспасиан и Тит, отец и сын Флавии, представили римской черни осколки окутанных мистической таинственностью святынь. Четыре года римляне не только стремились завоевать Иерушалаим, но и спасти честь непобедимых римских легионов. Об одном из эпизодов войны рассказал Иосиф Флавий. Рассчитывая запугать евреев, Тит приказал провести трёхдневный парад. Семьдесят тысяч пеших, десять тысяч конных воинов, тысячи осадных орудий проходили вдоль стен Города. Евреи… шумно приветствовали их. Взбешённый Тит приказал атаковать. Через две недели осадные орудия взломали стену, и легионеры устремились в Город. Однако евреям удалось их вытеснить, и осада продолжалась ещё год. Однако в конце концов Титу удалось подтвердить правоту Тацита: «Они превращают всё в пустыню и называют это умиротворением». В мире Эдома Тита ожидал триумф и императорский венец. Евреи нарекли его злодеем и осквернителем. «Что сделал? Взял за руку блудницу и вошёл в Святое святых, развернул свиток Торы и согрешил на нём. Вытащил нож, изрезал завесу — случилось чудо: кровь брызнула и потекла. И решил: убил Его Самого» (Гитин 56б). Семь лет терзала мозг Тита простейшая тварь — комар, нигде злодей-осквернитель не мог покой обрести. Почувствовав приближение смерти, попросил сжечь тело и над семью морями пепел развеять, чтобы не нашёл его Бог евреев и на Свой суд не представил. Согласно преданию, у племянника злодея Тита иная судьба. Приняв иудаизм, он стал праведным прозелитом, перевёл Учение на арамейский язык. Онкелос — его имя. Судьбы Тита и Онкелоса, сынов Эдома, — символы злодейства и праведности, смерти и возрождения, и в этом качестве они перекликаются с важнейшей темой цикла, с трагедией-возрождением, что запечатлено в народной памяти и сохранено на страницах Талмуда.
Почему так настойчиво звучит в этих рассказах тема прозелитизма? Исследователи полагают: в первом веке н.э. прозелитизм был распространённым явлением. Иудаизм, преследуемый и гонимый, притягивал многих граждан Римской империи. «А между тем, обычай этого преступнейшего народа возымел такую силу, что принят уже по всей земле: побеждённые дали свои законы победителям». Это Сенека (кон. 1 в. до н.э. — 65 г. н.э.). Печально знаменитый декрет императора Адриана, согласно которому было запрещено обрезание как вид кастрации, спровоцировавший восстание Бар Кохбы, был направлен против перехода в иудаизм.
Временные рамки нашего цикла не ограничиваются годами, непосредственно примыкающими к разрушению Города. Апофеоз трагедии относится к падению Бейтара, последнего оплота евреев во время восстания Бар Кохбы (132-135), которое Традиция рассматривает как несчастье, равное гибели Храма. Пал Бейтар Девятого Ава 135 г. Третья часть цикла, в которой повествуется о падении Бейтара, содержит тексты на тему прославления Всевышнего ценой собственной жизни. Среди них рассказ о четырёхстах еврейских детях, бросившихся в море, чтобы не стать игрушкой в римских «домах позора», рассказ о гибели семерых сыновей и их матери, в котором возрождается мотив, впервые встречающийся во Второй книге Макаби (гл.7). Сыновья отказываются служить римским богам, смерть выбирая. Наступает черёд умереть, прославив Господа, самого младшего, мать просит палачей подвести сына — поцеловать, и говорит, обращаясь не только к ещё живому, но и ко всем: «Сыны мои, идите и скажите Авраѓаму, вашему праотцу: ‘Ты принёс одну жертву, а я семь жертв принесла’. Затем поднялась на крышу, бросилась вниз и умерла. Раздался Небесный Голос: ‘Мать сыновей веселится’» (Восхваления 113:9)» (Гитин 57б(.
Тексты иерусалимского цикла составляют цельное религиозно-философское, историческое и дидактическое произведение. Место создания — Страна Израиля, время — после разрушения Иерушалаима. Простая композиция, контрастная структура рассказов свидетельствуют: в устном бытовании они не были достоянием духовной элиты. Рассказы эти самодостаточны, их понимание не требовало знания исторических реалий, деталей Закона. Но время шло, что было понятно их слушателю, потребовало от читателя другой эпохи интеллектуальных усилий. Так, в период составления Талмуда (3-5 вв.) тексты, некогда бывшие достоянием «массовой культуры», становятся элитарными. Почему трактат Гитин (гет — разводное письмо, документ о разводе) дал им приют? Изгнание народа из Страны Израиля, происходящее после разрушения Города-Храма, — это развод Всевышнего со Своею избранницей. Заключая союз, Бог вручает избранному народу Страну и Город. Изгоняя неверную жену, Господь их отбирает.
Место иерусалимскому циклу в трактате определено в главе «Ущерб и вред». Почему? Сказано: «Если, занявшись, огонь охватит колючки, и сгорит скирда или хлеб на корню, или поле,// за поджог уплатит, заплатит тот, кто поджёг» (Имена 22:5). Кто поджёг? В мистерии жертвоприношения Тит — лишь нож в руке Авраѓама, исполняющего веление Господа. Поджёгший — уплатит, заплатит. Волей Творца Город разрушен, волей Творца Город будет строиться вечно.
Гибель Иерушалаима Традиция связала с рабби Иохананом бен Закая, на смертных носилках вынесенного из мёртвого и первым вошедшего в живой вечный Иерушалаим.
История, уловляющая людей и народы в причинно-следственную сеть, разрушила множество мифов. Разрушая одни, она очищает место другим.
Если у народа отбирают вечность, зачем ему время?
4
Смех рабби Акивы
Я отниму у вас голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты
(Ирмеяѓу 25:10).
«С того дня, когда был разрушен Храм, небосвод не видели ясным» (Брахот 59а): надо было выбирать не только будущее, но и прошлое. Вместо взноса на Храм — платить налог в пользу Юпитера Капитолийского: римляне полагали, что боги завоёванного народа переселяются в Рим. Вместо половины шекеля — оскорбительные две драхмы, о чём свидетельствует Светоний (Domitianus 12,2). В Иеѓуде римляне поголовно население истребили. Тысячи погибли во время войны, тысячи были взяты в плен и проданы — в рудники, на галеры, брошены на растерзание диким зверям на аренах цирков. Города и селения были разрушены. Таким было послание Рима еврейскому миру. По свидетельству Плиния, евреи, не желавшие, чтобы драгоценные бальзамовые деревья попали в руки врага, сами вырывали их с корнем. Тяжелейшая альтернатива встала перед евреями не только в выборе будущего, но и связанная с ней альтернатива в выборе прошлого — коллективной памяти. Известны случаи, что летоисчисление велось не с сотворения мира, а с разрушения Города. На надмогильных надписях византийской эпохи, обнаруженных в Цоре, на южном побережье Мёртвого моря, дата смерти приводится в соответствии с годом после разрушения Иерушалаима.
Преодоление смерти — в обретении смысла жизни.
Гибель Иерушалаима отразилась в ряде текстов, созданных вскоре после трагедии. Среди них Видение Баруха (Варух) и Видение Эзры (так называемый Эзра-четвёртый) — апокрифические сочинения, написанные на иврите, однако на языке оригинала не сохранившиеся и известные по переводам: на сирийский — Видение Баруха, на латинский и другие языки — Видение Эзры. В обоих видениях звучат не только плачи по погибшему Иерушалаиму, но и утешение и надежда. Так, в Видении Эзры — обращение к женщине, скорбящей о внезапной смерти сына во время свадьбы, увещевая её вернуться в город к мужу: «Утешься ради скорби Иерушалаима. Ибо ты видишь, святилище наше опустошено, алтарь наш ниспровергнут, Храм наш разрушен» (10:20-21). Трагедия не только уничтожает, но и возрождает. Эзра получает от ангела толкование притчи, которое завершается видением «города Всевышнего». В притче Иерушалаим — это жена, тридцать лет не рожавшая сына. «Я знал, что Всевышний покажет тебе это; для того и повелел, чтобы ты пришёл на поле, где не положено основания здания. Ибо не могло дело человеческого созидания существовать там, где начинал показываться город Всевышнего. Итак, не бойся, и да не страшится сердце твоё, но войди и посмотри на светлость и великолепие созидания, сколько могут видеть глаза твои» (10:44-48, 52-55).
Преодолевая смерть-разрушение, евреи обретали смысл жизни, созидая первоосновы нового бытия. Подобно воде и земле, воздуху и огню, первоосновами становятся Учение и Иерушалаим, истинность которых отныне больше, чем может вместить история — бесконечное прошлое и бесконечное будущее. Течение жизни рабби Акивы удивительно точно совпало с великим и трагическим течением жизни народа. Поэтому эпоха преодоления смерти и обретения смысла жизни, воссоздания первооснов бытия — эпоха рабби Акивы.
Трагедия не только уничтожает, но и возрождает. Рассказ о рабби Акиве и его спутниках, совершающих восхождение в разрушенный Иерушалаим, известен из ряда источников: Эйха раба, Макот и более поздние сборники мидрашей. Обычно характер источника в значительной степени определяет судьбу конкретного текста, приспосабливая его «под себя». У нашего текста судьба исключительная. Кочуя из книги в книгу, он не претерпел сколько-нибудь значительных метаморфоз, начиная с варианта из Сифрей (конец 4 — начало 5 вв.), по всей вероятности, наиболее древнего, в этой книге превалируют имена учеников рабби Акивы, широко используются герменевтические методы, характерные его школе.
Уже приближались раббан Гамлиэль и рабби Иеѓошуа, и рабби Элазар бен Азарии, и рабби Акива к Риму. Услышали шум городской в Питиулисе, за сто двадцать миль. Начали они плакать, а рабби Акива смеяться. Сказали ему:
— Акива, почему мы плачем, а ты смеёшься?
Сказал им:
— Почему вы плачете?
Сказали ему:
— Как не плакать нам, если иноверцы, язычники, которые приносят жертвы божкам и преклоняются перед истуканами, живут благополучно, спокойно и безмятежно, а Дом, подножие ног Бога нашего, отдан на сожжение огню и стал жилищем диких зверей?
Сказал им:
— Потому смеялся я: если дал Он это гневящим волю Его, тем более (даст) исполняющим Его волю.
В другой раз шли они в Иерушалаим. Когда дошли до (горы) Цофим, разорвали они одежды свои. Когда дошли до Храмовой горы, увидели лису, выходящую из Святого святых. Начали они плакать, а рабби Акива смеяться. Сказали ему:
— Всегда ты удивляешь, Акива, мы плачем, а ты смеёшься.
Сказал им:
— А вы плачете почему?
Сказали ему:
— Как не плакать нам о месте, о котором написано: «приблизится чужой — погибнет» (В пустыне 1:51)?! Ведь лиса выходит оттуда! Исполняется: «От этого угнетено наше сердце,// от этого глаза потускнели. Пустынна гора Сион,// лисы там бродят» (За что? 5:17-18).
Сказал им:
— Потому я смеюсь, что написано: «Будут свидетельствовать Мне свидетели верные:// Урия коѓен и Зхарйяѓу сын Иеверехйяѓу (Захария сын Варахиина)» (Иешаяѓу 8:2). Что общего у Урии и Зхарии? Что сказал Урия? «Так сказал Всемогущий Господь: Сион, как поле, будет распахан, Иерушалаим руинами станет, Храмовая гора — холмами лесистыми» (Ирмеяѓу 26:18). Что сказал Зхарья? «Так сказал Всемогущий Господь: Ещё будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима,// у каждого посох в руке от обилия дней» (Зхарья 8:4).
Сказал Господь:
— У Меня двое верных свидетелей этих. Если осуществились слова Урии — осуществляться слова Зхарии, а если упразднены слова Урии — слова Зхарии упразднятся.
Радовался, что осуществились слова Урии, ибо слова Зхарии на том же языке должны осуществиться.
Сказали ему:
— Акива, утешены мы (Сифрей Дварим, Экев 11:15).
Рассказ состоит из двух частей: «римской» и «иерусалимской». Структура частей идентична: описание события (многоголосый шум; вид разрушенного Храма и осквернённого Святилища); плач и смех как реакция на увиденное; объяснение сторон (простое в «римской» части и сложное в виде мидраша — в «иерусалимской»); заключительная «утешительная» фраза, относящаяся ко всему тексту. Шум — знак цветущего Рима. Лиса — знак разрушенного Иерушалаима. На иврите одно слово обозначало и лису (Vulpes vulgaris), и шакала (Canis aureus), селящихся в развалинах. Однако не зоологическая точность важна. Лиса — символ хитрости, с ней часто связан мотив искушения, как в знаменитой притче рабби Акивы о рыбах (евреях), рыбаках (римлянах) и лисе, искушающей выйти рыб из воды. Р. Иоханан бен Закая знал много басен о лисах (Сука 28а), р. Меир, ученик рабби Акивы, таких басен знал триста (Санѓедрин 38б).
Поэтика рассказа резко контрастна: Рим и Иерушалаим — знаки противоположных миров. Рим — синоним зла. Мудрецы называли римлян сыновьями Эсава-Эдома, бывшего для них символом войны и грубого материализма. Римляне были хозяевами положения на всей территории Земли Израиля, а евреи — не только частыми гостями в Риме: многие там проживали. В городе было немалое еврейское население, были и синагоги. В 19 г. н.э. евреев Рима изгнали: реакция на обращение в иудаизм знатной римлянки. Основным районом, где селились евреи, был единственный квартал на правом берегу Тибра — квартал ремесленников: гончаров, кожевенников, рыбаков, застроенный insulae — многоэтажными домами. Вероятно, именно там и останавливались еврейские делегации, посещавшие Рим. Картина религиозных культов и верований Рима была очень пёстрой: старая римская религия, подвергшаяся сильной эллинизации; восточные культы Изиды и Сераписа, персидского Митры; культ умерших и живых императоров, распространённый особенно в армии; первобытные религии отдельных провинций, не выходившие за пределы своих территорий. И, конечно, иудаизм и не отделившееся от него христианство. Отношение мудрецов к римской культуре широко отразилось на страницах обоих талмудов и сборников мидрашей. Они считали латынь языком, годящимся для войны (Иерусалимский талмуд, Мегила 1:11, 71б). Мудрецы запрещали посещение театров, стадионов, цирков. Отвечая р. Иеѓуде, говорившему: римляне строят рынки, мосты и бани, р. Шимон бар Иохая: строят рынки — посадить проституток, бани — чтоб наслаждаться, мосты — налоги взимать (Шабат 33б). Р. Гамлиэль говорил, что римская власть «питается» четырьмя вещами: налогами, банями, театрами и пошлинами (Авот дерабби Натан А, 28). Корысть, беззаконие, культ силы и денег — таким виделся Рим мудрецам, для которых иноверец, как правило, римлянин. «Не находись среди иноверцев, чтобы их поступкам не научиться» (там же 26), — предупреждал рабби Акива. Римляне не оставались в долгу. В их глазах шабат и обрезание были наиболее странными еврейскими обычаями, о чём свидетельствует Тацит. Евреи высмеивались в сатирических произведениях Ювенала и Марциала, современников рабби Акивы.
Итак, место действия первой части рассказа — Рим, к которому приближаются мудрецы. Услышав шум города, трое заплакали, а рабби Акива смеётся. Трое плачут: поклоняющиеся истуканам живут безмятежно, а подножие Господа уничтожено. Почему смеётся рабби Акива? Если Господь даёт счастье преступающим Его волю, тем более Он даст счастье её исполняющим.
Антиримское восстание 132-135 гг. было последней безуспешной героической попыткой обрести независимость. Родилось восстание из веры в скорое мессианское возрождение. Во время восстания его лидер Шимон бар Косвы получил имя Бар Кохба (сын звезды, арамейский) и был признан многими, в том числе и в первую очередь рабби Акивой, Мессией (Иерусалимский талмуд, Таанит 4:7, 68д). Последней каплей, переполнившей чашу терпения и приведшей к восстанию, стал декрет императора Адриана о смертной казни за обрезание и начало или планы строительства на месте Иерушалаима римского города Элия Капитолина. В том, что важной причиной восстания было строительство Элия Капитолина, был убеждён римский историк Дио Кассиус (Dio Cassius, Historia LXIX, 12). Новый город назвали в честь Юпитера Капитолийского и императора, носившего имя Publius Aelius Hadrianus. Поэтому не будет большой натяжкой сказать, что император Адриан также является героем рассказа.
Паломничество в Иерушалаим было распространено и после разрушения Города. Но если раньше оно было праздничным, полным веселья восхождением всего Израиля, то теперь становится уделом немногих — печально траурным ритуалом,
Мы мало знаем о жизни рабби. Мы не может представить его физический облик, в отличие от императора Адриана, чей бюст, хранящийся в Лувре, запечатлел черты мужественного, сильного и своей силой гордого, воинственного римлянина — повелителя мира. Еврейская традиция даже в слове (не в камне!) не сохранила внешний облик рабби Акивы. Всё, что знаем: рабби был лыс. Нет никаких оснований полагать, что Адриан знал о существовании рабби Акивы. Но судьба безвестного рабби с судьбой повелителя была связана тесно. Мидраш рассказывает о споре императора с философами, которых в своей божественности убедить ему не удалось (Танхума ѓанидпас, Брешит 7, Шофтим 12). В последние месяцы перед смертью (умер в Байях 10 июля 138 г.) Адриан, испытывавший страшные мучения, предлагал золото и безнаказанность тому, кто отравит или убьёт кинжалом. Жизнь императору стала невыносимой, это напоминает последние годы императора Тита, разрушителя Храма. Угрозами и обещаниями Адриану удалось уговорить Мастора, верного раба своего. В 132 г. по повелению Адриана было начато строительство его мавзолея на берегу Тибра, завершившееся в 139 г. уже после смерти. Это было величественное сооружение, окружённое коринфской колоннадой и множеством статуй, увенчанное колоссальной статуей Адриана. Став императором, Адриан воевал, раскрывал заговоры и казнил заговорщиков, действительных и мнимых, раскаивался и совершал новые преступления, разбирал судебные дела, к которым испытывал особую охоту, и был мелочно придирчив в вопросах этикета, совершал трудные походы и был любознателен. Заслуживший прозвище императора-путешественника, он объездил империю вдоль и поперёк, был строителем храмов, дворцов, театров, водопроводов и галерей. Супружеская верность не относилась к добродетелям, которыми был наделён. Свою капризную супругу повелел, в конце концов, отравить. В 132 г. пережил драму, потеряв Антиноя, который по его приказу был обожествлён, были построены многочисленные храмы в честь нового бога, несколько городов стали носить имя императорского фаворита. Знание языков, сочинение стихов, исторических трактатов, пение, игра на музыкальных инструментах, лепка, занятия медициной, геометрией — просвещённый император всё знал, всё умел. Среди его добродетелей мягкость и доверчивость также не значились. Подозрительный и жестокий, он настороженно относился к сенаторам, массовыми казнями которых завершился земной длиной в 62 года путь Адриана. В отличие от его еврейского современника, нам известно множество фактов блестящей и бурной императорской жизни, завершившейся тем, что после смерти сенат объявил проклятие его имени. Адриан многое совершил, но, похоже, у совершённого им было больше прав на жизнь, чем у него самого.
Шум Рима мудрецы слышат издалека. Иерушалаим их встречает мёртвым молчанием. С горы Цофим (дословно: обозрение), нависающей над Иерушалаимом, город виден как на ладони. Храмовая гора лежит в руинах, возможно, перед ними действительно распаханное поле. Увидев Город, все четверо в знак траура разрывают одежды (см.: Иов 1:20, 2:12).
Сказано в Мишне (Брахот 9:5): «Напротив Восточных ворот нельзя вести себя легкомысленно — они на одной линии с (входом в) Святое святых». Что такое «напротив Восточных ворот»? Относится это к находящемуся рядом? Речь о бесконечной линии, соединяющей человека, обращённого к Восточным воротам, следовательно, к Святому Святых (Брахот 61б). Стоящий на горе Цофим обращён к Святому святых. Здесь же содержится спор, в каком направлении может справлять естественные надобности человек, находящийся в различных местах — Иеѓуде, Галилее, вне Страны Израиля. Наиболее ужесточающая точка зрения: в любом месте, даже вне Страны Израиля человек не может этого делать по направлению к Святому святых. Это мнение рабби Акивы.
очему два рассказа о рабби Акиве и его спутниках оказались столь тесно связанными друг с другом, что Традиция, склонная к различным модификациям сюжетов и их перетасовке, эти тексты ни разу не развела? Почему каждый из рассказов столь друг в друге нуждается, что без второй половины оказался совсем не востребованным? Зависимость римского рассказа от иерусалимского очевидна. В нём ни одного стиха из ТАНАХа, что делает шансы на включение в книгу мидрашей минимальными. Нет и упоминаний законов, что делает шансы на талмудическое обсуждение совсем незначительными. Но главное, парадоксальный смех в римском рассказе — слишком сильное орудие, чтобы с его помощью доказывать: если счастливы язычники, тем более избранный народ счастья достоин. По всем статьям римский рассказ не проходит испытание на самодостаточность. Вопрос сложнее: зачем иерусалимскому римский рассказ?
В обоих одни и те же герои. Почему именно они собираются вместе? Если в римском рассказе это может быть отражением факта: даже самые непримиримые противники объединяются для исполнения национальной миссии. Но собраться вместе, чтобы взойти в разрушенный Иерушалаим? В обоих рассказах смех и плач героев разделяют-объединяют. Более понятное путешествие в Рим служит прецедентным обоснованием восхождения именно в таком составе в Иерушалаим. Иными словами, римский рассказ — своеобразная легитимация персонажей иерусалимского и его репетиция.
Римский смех не понятен спутникам рабби Акивы и подлежит объяснению. Иерусалимский не только не понятен — кощунствен: простого объяснения здесь недостаточно. Функция римского смеха — создать модель поведения. На более простом «материале» спутники рабби Акивы убеждаются в его возможности. Повествование резко контрастно: смех — плач, Иерушалаим — Рим, Святое святых — лиса, рабби Акива — трое мудрецов.
В мидраше автор различными путями толкует стихи Учения. В нашем рассказе нет такого стиха, но есть традиционная схема, в которой действительность по-разному осмыслена (смех — плач) и становится предметом герменевтического исследования, исполняя роль толкуемого стиха. Тем самым действительность сакрализуется. К этому новшеству на более простом материале готовит слушателя-читателя автор рассказа.
Последнее предложение римской части содержит выражение «тем более», это герменевтический термин. В рассматриваемом тексте римская часть является тем утверждением, убедившись в истинности которого, можно сказать: тем более истинно последующее, сходное с предыдущим. Этот приём — один из самых представленных в герменевтической практике рабби Акивы.
Поэтика рассказов жанра деяния мудрецов — поэтика действия, жеста, поступка. В них нет психологических мотивировок, внутренних монологов, личность мудреца проявляется только вовне. В иерусалимской части четверо, следуя закону, разрывают одежды, поступок ясный и однозначный. Подъём на Храмовую гору — это восхождение от закона к осмыслению бытия. Можно и должно нормировать новую жизнь в формах, доступных каждому человеку. Но осознать мир после крушения можно лишь адекватно абсурду трагедии — абсурдным и парадоксальным поступком, потрясением, мгновенным ошеломляющим озарением, в победу превращающим поражение, смерть — в саму жизнь. Четверо (символ целостности, полноты) в горе едины. Своим парадоксально-провокативным смехом рабби Акива себя отделяет. Этот смех — внезапное озарение, намёк на иную реальность, вспышка истины, обычным способом не уловимая. Здесь к месту вспомнить и смех рабби, идущего на казнь (Иерусалимский талмуд, Брахот 9:5).
Смех — самая необъяснимая эмоция, проявляемая намного чаще других. Сотни определений не способны исчерпать это психологическое и культурное явление, подобное взрыву, высвобождающее эмоциональное напряжение. Смех — реакция на комическое, а оно — результат противоречия: безобразное — прекрасное (Аристотель), ничтожное — возвышенное (Кант), нелепое — рассудительное (Жан-Поль, Шопенгауэр), бесконечная предопределённость — бесконечный произвол (Шеллинг), ложное, мнимо основательное — значительное, прочное, истинное (Гегель). В нашем случае ситуация не комична. У этого смеха основа иная. Он выражает радость овладения противоречиями действительности. По Аристотелю, смех есть кульминация, фиксирующая внезапный концептуальный сдвиг в сознании. Смех рабби Акивы — обретение точки опоры, результат самоотстранения от ситуации и себя самого. Потребность смеяться человеку свойственна изначально, она сравнима разве что с инстинктом самосохранения. Слёзы — реакция на горе (в нашем тексте именно слёзы уместны), смех — реакция на радость. Чему же радуется герой? Исследователи говорят о когнитивном смехе, вызываемом вскрытием логического противоречия: ошибочный ход мысли прерван, и — озарение. Человек способен реагировать смехом не только на внешние проявления, но и на собственные мысли. Мир уцелел, потому что смеялся. Смеюсь — ergo sum.
У мудрецов немало противоречивых высказываний о смехе. Рабби Акива, о котором сказано, что умел рассеять смехом грусть и отчаяние, далеко не всегда о смехе говорил положительно. Но мог ли человек, веривший, что Учение содержит ответы на все вопросы во все времена, мог ли он не соотнести свой смех с важнейшими его проявлениями в священном тексте: с рассказами о праотце Авраѓаме, где смех играет чрезвычайную и, что существенно, амбивалентную роль? Оскорбивший их смех звучит, побуждая вспомнить самый знаменитый смех в Учении — смех великого старца, обрадованного известием о рождении сына (Вначале 17:17), и смех усомнившейся Сары (там же 18:12). Понятно, кто из четверых может быть отождествлён с Авраѓамом, а кто с не поверившей Сарой. Смех рабби Акивы призван пробудить в сознании спутников весь комплекс мотивов, связанных и с Ицхаком (дословно: засмеётся), само имя которого — знак смеха родителей.
Перечитав иерусалимскую часть текста, попробуем разобраться в цитатном споре троих мудрецов с рабби Акивой. Их толкование базируется на стихе: «При отправлении обиталища левиты будут его разбирать, на стоянках обиталища левиты будут его устанавливать,// приблизится чужой — погибнет» (В пустыне 1:51). Только выделенная часть прозвучала в рассказе. Но знатокам нет необходимости напоминать всё. Что говорят они рабби Акиве? Процитировав, они отделяют себя от него. В Переносном храме и Храме могли служить лишь коѓены и левиты, к которым он, кощунственно смеющийся, не принадлежит. Этим стихом они говорят: ты — чужой, ты — человек ниоткуда, без родословной, что тебе наши страдания при виде разрушенного Святилища. Они повторяют прозвучавшее, когда отвергли его в качестве главы мудрецов (Брахот 27б). Комментаторы всех вариантов текста ссылались на стих из книги В пустыне (1:51), где он звучит в довольно нейтральном контексте. Но запрет «чужому, не из семени Аѓарона», приближаться «воскурение пред Господом воскурять» в другом месте звучит гораздо сильней: чтобы «не стал подобен Кораху и сообществу его» (там же 17:5). В нашем тексте сравнение с преступным Корахом не прозвучало, но это не значит, что оно не услышано! В глазах спутников рабби Акива совершает тягчайшее преступление. Он их оскорбляет. Они не способного их чувства понять (лиса бродит на месте Храма) отвергают. Цитируемые ими стихи из книги За что? направляют к заключительной главе этой книги, откуда приходит вызов оскорбительному смеху рабби Акивы:
Верни, Господь, нас к Себе — возвратимся,
как в древности, наши дни обнови
(За что? 5:21).
Этот стих предпоследний в книге. За ним:
Даже если презрел, возненавидел,
на нас очень разгневался
(там же 22).
Подвергающий сомнению трагедию, на самом деле утверждающий её двойственность, оскорбляющий скорбящих, на самом деле парадоксальный смех рабби Акивы провокативностью подобен началу лучших образцов искусства мидраша. Кроме главного героя, в тексте три персонажа. Является ли каждый из них фигурой самостоятельной? Несмотря на разницу в возрасте, происхождении, многочисленные столкновения между собой, есть обстоятельство, их прочно объединяющее, — принадлежность к храмовой аристократии. Раббан Гамлиэль II принадлежит к старинному роду, шестеро представителей которого носило высший титул раббан, наш учитель по-арамейски. Одна из просьб р. Иоханана бен Закая, исполненная Веспасианом, была сохранить род Гамлиэля. Согласно традиции (опровергаемой исследователями), род этот восходит к легендарному Ѓилелю. Отношения рабби Акивы с Гамлиэлем II были отнюдь не безоблачными, что добавляет ещё один штрих к противостоянию рабби троим своим спутникам. Источники свидетельствуют о жёстком отношении раббана Гамлиэля к рабби Акиве, в котором он, вероятно, видел соперника (Брахот 4:15, Демай 5:24; Сифрей Дварим 1:1; Иерусалимский талмуд, Рош ѓашана 1:6, 57б). «Безродный» рабби Акива чужой, хотя он наиболее цитируемый из всех мудрецов в Мишне, обоих талмудах и мидрашах; хотя его слова для современников были истиной в последней инстанции; хотя он был членом делегации в Рим, ходатайствующей об отмене декрета императора Домициана, запрещавшего изучение Торы. Оскорбивший и оскорблённый, рабби должен свой смех объяснить. Он приглашает свидетелей. Роль судей назначена спутникам.
Римский смех объяснён достаточно просто. Для объяснения иерусалимского требуется сложное герменевтическое построение. Урия предсказал: «Сион, как поле, будет распахан». Сбылось! Согласно римским обычаям, ритуал закладки нового города включал вспахивание борозды — будущей границы, что и ассоциировалось с пророчеством Урии, свидетельство которого необходимо принять. Пророчество Зхарии («Ещё будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима») обращено в будущее.
В суде в первую очередь проверяют свидетелей. В данном случае необходимо установить связь между свидетельством Урии и свидетельством Зхарии. Сказано Богом о них: «свидетели верные». А раз пророчество Урии осуществилось: Сион распахан, значит, осуществится и пророчество Зхарии о возрождении. Трое судей на развалинах Города принимают правоту рабби Акивы. Свобода выбора дана всем. А рабби Акиве дано и прозрение. «Судьи» утверждают, услышав его толкование: «Акива, утешены мы», включая в контекст самые знаменитые «утешительные» слова:
Утешайте, утешайте народ Мой,
— ваш Бог говорит
(Иешаяѓу 40:1).
Они поняли и приняли толкование рабби, его утверждение об избавлении, ведь «радовался, что осуществились слова Урии, ибо слова Зхарии на том же языке должны осуществиться». «На том же языке» — на языке Учения в толковании рабби Акивы.
Важнейшее в противостоянии рабби Акивы противникам — представителям старой храмовой аристократии, представление о мессианстве. Большинство современников связывало мессианское освобождение с множеством условий и не видело возможности его скорого осуществления. Взгляды Иеѓошуи бен Ханании отражаются в рассказе, где речь об известии: римский император разрешает отстроить Храм. Р. Иеѓошуа бен Ханании приводит по этому поводу известную притчу о льве, в горле которого застряла кость, и птице, эту кость вытаскивающей и требующей награды. Награда, которую предлагает лев, — с миром уйти. Лев в притче — римляне, птица, требующая награды, — Израиль (Брешит раба 64:9). Р. Иеѓошуа бен Ханании был противником восстания, полагая, что оно приведёт к сокрушительному поражению. Мессианская эпоха, по мнению многих современников, — время, исчисляемое тысячелетиями. Р. Иоханан бен Торты: «Акива, вырастет трава на щеках твоих, и всё еще не придёт сын Давида» (т.е. Мессия; Иерусалимский талмуд, Таанит, 4:7, 68д). По рабби Акиве, мессианская эпоха ограничена сорока годами и, подобно царствованиям Давида и Шломо, умещается в продолжительность жизни одного поколения. В отличие от многих своих современников, он считал: избавление можно ускорить, если поколение будет достойно (Эдуйот 2:9; Тосефта Эдуйот 1:14). Таким счёл рабби поколение Бар Кохбы, а его самого — мессией-предтечей из рода Иосефа, который, согласно распространённой традиции, призван предуготовить приход Мессии из рода Давида.
Нет оснований полагать, что рабби Акива принимал непосредственное участие в подготовке восстания. Его многочисленные поездки в общины диаспоры с целью пробудить национальное сознание, привлечь силы и средства были совершены намного раньше. Однако связь этих поездок с его мессианскими настроениями сомнения не вызывает. Воззрения рабби Акивы на мессианский характер эпохи находят выражение в Мишне (Псахим 10:6), где обсуждается текст, который читают в пасхальную трапезу. Противник рабби Акивы в этом споре р. Тарфон предлагает текст («Который спас нас самих и спас отцов наших…»), констатирующий Спасение бывшее. Благословение рабби Акивы утверждает не только бывшее, но и будущее Спасение: в отстроенном Иерушалаиме, в Храме будут приноситься пасхальные жертвы, будет царствовать веселье, будут воспеты песни благодарения Господу за Спасение. Парадоксально, но текст рабби Акивы, который ошибся в своих надеждах на скорое Спасение, принято и сегодня. Там, где рабби Тарфон предлагал поставить точку, рабби Акива продолжил.
Все четверо — духовная элита народа, они вместе идут в Иерушалаим, разрывают одежды, у них общее горе. Но плачут они, смеется же он. Мёртвой хваткой держит их мёртвый, рабби Акиву мёртвый, поддерживая, в будущее всматриваться побуждает.
Анализ дошедших до нас сведений об отношениях между спутниками рабби говорит о том, что каждый из них был в гораздо большей степени противником друг другу, чем рабби Акиве, который выступает против общего мнения и тем самым их против себя объединяет. Его правота осмысляется не в конкретном историческом измерении: его Мессия оказывается лжемессией. Его разрывание одежды, соединённое со смехом, символом жизни, есть вечная истина, тогда как их разрывание одежды (или — их всех разрывание одежды) — знак только смерти.
Errata humanum est — человеку свойственно ошибаться. У великих и ошибки великие. Казалось бы, разгром восстания Бар Кохбы должен был быть осознан сокрушительным поражением самого рабби Акивы, однако парадоксально оно обернулось победой человека, для которого страдания — неотъемлемая часть его жизни. Если любовь к Творцу есть высшая форма служения Ему, то высшая форма выражения любви — принятие как награды страданий.
Увидев жену Тунус Руфуса, язычницу, рабби Акива смеётся и плачет (Авода зара 20а). Плачет — ибо пришла она в мир из смердящей капли (в данном случае, в отличие от Авот 3:1, это — знак её языческого прошлого). Смеётся рабби, ибо прозревает будущее — её переход в иудаизм. Смеётся, радуясь её красоте, плачет, ибо не избежит красота эта тлена. В жизни обычного человека, в том числе спутников рабби Акивы, смех и плач несовместимы. Для рабби Акивы смех-плач — единая цельность.
Свобода выбора — дана человеку.
Всё предвидено — Всевышним.
Рабби Акива прозревает предвиденное, а прозревая — смеётся. Сомнительно, что в годы, предшествовавшие восстанию, старый рабби обладал достаточно громким голосом докричаться до современников. Он обладал мудростью — до них досмеяться.
(продолжение следует)
