Двести еврейских беженцев сошли на берег и в клубах пыли, которая не давала глазам смотреть, а легким дышать, под палящим солнцем, были отправлены в покинутый лагерь Французского Иностранного легиона на границе с пустыней Сахарой. У них было разрешение покинуть Францию, у них было разрешение на въезд в США, но у них не было возможности ни для первого, ни для второго, и у них не было надежды, что такая возможность им представится в ближайшее время...
КРОВЬ НА ПАРКЕТЕ
«Так говорил Господь: Ты убил и еще вступаешь в наследство?»
3-я Царств, 21:19
— Этого не может быть… не может быть! — повторял, как заигранная пластинка, Клод Кассирер, фотограф на пенсии, глядя на глянцевую страницу музейного проспекта. Он не мог отвести взгляда от фотографии одного из экспонатов музея Тиссен-Борнемиса — картины Камилла Писсарро «Улица Сент Оноре. Полдень после дождя».
— Этого не может быть…
Волнение Клода Кассирера было вполне объяснимо. Полотно знаменитого художника принадлежало семье Клода с тех пор, как было куплено у самого Писсарро. Картина была взята нацистами из дома бабушки Клода в 1939 году.
Клод смотрел на фотографию так долго, что не заметил, как в комнате стало темно; вечерние тени тихо вплывали через отрытые окна его дома в Сан-Диего, Калифорния, смешиваясь с воспоминаниями, тенями прошлого…
Кассиреры были семьей необычной. Кассирер означает кассир, и первый Кассирер был, вероятно, финансовым советником одного из немецких курфюрстов XVII-го или XVIII-го веков. Проходили века, и когда смятение и пыль наполеоновских войн улеглась в городах и странах Европы, евреи стали выходить из городских гетто — эмансипироваться. Не каждый становился Ротшильдом, но те, кто знал, куда приложить свои способности, энергию и трудолюбие, достигали немалых успехов в различных областях экономики и культуры. Среди них, а скорее впереди многих, оказались Кассиреры. К концу 19-го столетия они были на вершине самой верхушке деловой и культурной жизни Германии. По рождению они были евреями — они это знали, но не придавали этому никакого значения. По словам Людвига Ландауера, «их еврейство не мешало их немечеству». Скажем больше, их «немечество» шло впереди, их патриотизм, их гордость принадлежали Германии. Кассиреры были бизнесменами, музыкантами, издателями, владельцами картинных галерей. Они были первыми, кто познакомил немцев с искусством французских импрессионистов, постимпрессионистов, современных скульпторов. Ренуар, Дега, Сезанн, Роден — все они были личными друзьями. В 1897 году Юлиус Кассирер купил картину Писсарро «Улица Сент-Оноре. Полдень, после дождя» вскоре после того, как она картина была написана. После смерти Юлиуса картина попала к его сыну Фридриху. Фридрих Кассирер был дирижером в Берлинской Комической опере, а позже был приглашен в лондонский Ковент Гарден. Там он подружился с одним из величайших английских дирижеров, сэром Томасом Бичемом. Сэр Томас еще появится в нашей истории. Картина висела в берлинском доме Фридриха Кассирера и оставалась там после его смерти в 1925 и позднее, когда его вдова Лили вышла замуж за известного врача, Отто Нибауера. У Фридриха и Лили был сын, тоже Фридрих (где вы, еврейские традиции?). Фридрих младший женился рано. Его единственный сын Клаус родился за несколько месяцев до смерти своей матери, умершей от испанки, эпидемии, унесшей многие миллионы жизней. Когда Клаус немного подрос, он очень сблизился со своей бабушкой Лили и часто садился на поезд, идущий из Берлина, где он жил с отцом, в Мюнхен, где жила Лили.
У Фридриха, отца Клауса, были весьма своеобразные взгляды на воспитание детей. Он приводил Клауса на вокзал, помогал ему сесть в вагон и… уходил. Если поезд был прямой, мальчик мог проспать до утра, но иногда нужна была пересадка.
— Папа, что мне делать с багажом?
— Думай сам, — это был единственный ответ, — но постарайся ничего не потерять.
В то время это могло показаться в лучшем случае — эксцентричным, в худшем — жестоким. Но через несколько лет, когда подросток Клаус бродил по дорогам Европы, охваченной войной, ранняя зрелость и умение совладать с неожиданными ситуациями сослужили ему хорошую службу.
По дороге в ад
В 1933 году Кассиреры перестали быть немцами. И не только. После введения расовых законов они уже не были ни немцами, ни немецкими евреями, они превратились в евреев в Германии. Фридриха уволили с работы, он возглавлял отдел рекламы в крупной газете. Возможно, он не был первым евреем, покинувшим Германию, но он был, безусловно, в первом эшелоне. Он очень хорошо понимал предупредительные знаки, как, например, запрет на поездку с сыном в Швейцарию на каникулы. Их остановили на границе, посадили в грузовик и отправили обратно. Это было страшно. Штурмовики не избили их, но их форма, бряцание оружием и гитлеровские приветствия были серьезным предупреждением. В это время евреи еще могли уехать, взяв с собой почти все свое имущество. Фридрих и Клаус иммигрировали в Чехословакию, в Прагу.
Там Фридрих Кассирер основал свою газету.
Это была не очень хорошая идея — открыть немецкоязычную газету антигитлеровского направления в Чехословакии. Чехи не любили немцев и относились с подозрением к тем, кто читал газеты на немецком языке. Еврейские беженцы могли читать эту газету и им нравилось то, что они читали, но они не могли позволить себе читать газету открыто. Наконец, те, кто мог читать газету открыто, были судетские немцы, но их взгляды были фанатично пронацисткими и им совсем не нравилось то, что они читали в газете Фридриха Кассирера.
Здесь, в Праге, Клаус впервые познакомился с бытовым антисемитизмом. В школе, которую он посещал, никто не любил евреев — ни директор, ни учителя, ни ученики. Однажды, когда Клаус показал учителю рисования свой не очень хороший рисунок, тот с фальшивым сочувствием заметил:
— Не огорчайся. Ты же еврей, а евреи все плохие художники…
Клаус решил, что с него достаточно. Ему было 15 лет, и он был совершенно самостоятельным подростком. Он уехал в Англию. У его отца не было достаточно денег для оплаты образования сына, но у его бабушки и дедушки, которые жили в Германии на положении отверженных, были, и они были готовы помочь внуку. Они по-прежнему не хотели уезжать из Германии. Доктор Нибауер считал, что поскольку он уже не работает и не мозолит нацистам глаза, они оставят его и его жену в покое. Несколько раз в году Клаус навещал Прагу и каждый раз выбирал дорогу через Австрию, тогда еще не занятую Германией. Возле Зальцбурга посередине маленького небольшого моста было установлено заграждение из колючей проволоки, которое отделяло Австрию от Германии. Клаус подходил к этой «границе» и разговаривал с Лили, стоявшей по ту сторону. Обычно, Клаус останавливался в Зальцбурге на несколько дней и каждый день встречался с Лили. Скоро эти встречи закончились — немецкие пограничники, заподозрив, что Лили передает мальчику деньги, прогнали ее.
Мир, в котором жили евреи в Германии, сжимался с каждым днем. И все же многие евреи еще не желали покидать свой любимый Vaterland. С другой стороны, ни европейские страны, ни страны западного полушария не торопились протянуть руку помощи страдальцам. Они считали, что Гитлер не так уж плох, и если дать ему то, что он требует, он станет вести себя прилично (ох, как до тошноты знакомо!). До какой степени европейцы не понимали, что происходит в Германии, показывает визит сэра Томаса Бичема в Мюнхен в 1936 году. Он должен был дирижировать Филармоноческим оркестром, и приезд великого дирижера поднял огромную волну в нацистской прессе, которая расценила этот визит, как одобрение политики Гитлера. Лили Нибауер решила встретиться со старым другом. Но как? Евреям было запрещено посещать театры… Она вошла в театр через служебный вход, где ее никто не остановил. Знакомый шум во время антракта, веселые голоса, смех, цвета женской одежды, радуга драгоценных украшений — вкус и аромат жизни, когда-то такой знакомый, а теперь далекий и опасный…
А вот и сэр Томас! Но кто это рядом с ним? Ох, Боже! Ох, Боже!…
Эсэсовские офицеры в черных мундирах, и среди них бычья фигура Германа Геринга и рядом карикатурная фигурка Геббельса…
Бежать… скорее… пока сэр Томас Бичем не заметил ее…
Поздно.
С распростертыми руками он сделал шаг навстречу Лили и крепко обнял за плечи.
— Лили! — проревел сэр Томас своим глубоким музыкальным голосом, перекрывшим все другие голоса, так, что теперь вся толпа смотрела в их сторону.
— Какой приятный сюрприз, — продолжал знаменитый дирижер, не выпуская насмерть перепуганную женщину из объятий. — А мы тут… Поедем после концерта, пообедаем все вместе. Я познакомлю тебя с Герингом и Геббельсом…
Он не закончил фразы, как Лили сумела вырваться из его рук и выскочила из театра. Она не помнила, как добралась домой в страхе, что теперь ареста и концлагеря не миновать.
Но на этот раз все обошлось…
Потом по Германии прокатилась волна погромов — Хрустальная ночь, Кристалнахт. Поджоги синагог, разгром еврейских магазинов, избиения, убийства и массовые аресты. И все же, это был еще не Холокост… Евреев хотели выкинуть из Германии любым путем. Но чем сильнее нацисты выталкивали евреев, тем сильнее европейские и неевропейские страны старались их не впускать. Начальником Центрального Отдела по еврейской эмиграции назначили Гейдриха. Его помощником стал Адольф Эйхман. Эти двое знали, что делали. Они экспортировали евреев, а не их деньги. Прежде чем покинуть Германию, евреи должны были оставить все свое движимое и недвижимое имущество Третьему рейху. Разумеется, деньги, кроме необходимых для отъезда, также должны были остаться в Германии. Неимущих эмигрантов обеспечивали их более удачливые соплеменники, которых обложили специальным налогом. Уезжали все одинаково нищими. Национал-социализм, как и социализм советского образца, уравнивал всех. Расчет был прост и, к сожалению, точен. Бедные евреи, сидящие на шее налогоплательщиков в любой стране иммиграции, должны вызывать антисемитские настроения. Так оно и было.
Список предметов искусства из коллекции Кассиреров находился в руках нацистов с 1938 года. Это был довольно длинный список. Когда Лили и ее муж, наконец, решились на попытку покинуть Германию и подали заявление на выездные визы, их посетил некто Джейкоб Шейдвиммер, торговец произведениями искусств из Мюнхена. Он открыл свое дело сорок лет назад, правда, без особого успеха. Но теперь он почуял — его час пришел. Когда еврейские владельцы галерей были вытеснены из бизнеса, такие как Шейдвиммер заполнили образовавшийся вакуум. Бессовестные и жадные, они наживались на жертвах нацистского террора.
Герр Шейдвиммер не торопился. Медленно он обходил комнату за комнатой, осматривая картины, висящие на стенах. Иногда он останавливался, подходил поближе, внимательно изучая подпись художника. Краем глаза он наблюдал за Лили и ее мужем, наслаждаясь своей властью над ними. Наконец, он остановился перед Писсарро, жемчужиной коллекции. На полотне дождь только закончился и улица Сент Оноре со стороны гостиницы Гранд Лувр была полна света, отраженного мокрыми булыжниками. Экипажи, лошади, люди со своими будничными делами — мирная жизнь…
— Я дам вам за эту… картину… 900 рейхсмарок.
Ничтожная сумма, но, если учесть, что эти деньги выкупили две жизни, то это была самая высокая цена, отданная за полотно великого художника.
Свет в конце длинного туннеля
Лили с мужем уехали в Англию, но Клауса они не застали, к тому времени он перебрался во Францию. Его отец и мачеха (Фридрих женился во второй раз, когда Клаус уехал в Англию на учебу) смогли выскользнуть из Праги за несколько часов до немецкого вторжения в Чехословакию. Мы помним, что Фридрих издавал антигитлеровскую газету, правда, без особого успеха. Но неудачный бизнес не помешал гестаповцам включить имя Фридриха Кассирера в список разыскиваемых врагов рейха.
Однажды вечером в квартире Фридриха раздался телефонный звонок.
— Прошу меня простить,— прозвучал в трубке мужской голос,— я не могу назвать себя. Я работаю в правительственном аппарате Чехословакии и знаю точно, что через два дня немцы войдут в Прагу. Позаботьтесь о себе…
Фридрих Кассирер был человеком умным и практичным. Уже давно он обеспечил себя и свою жену въездными визами во Францию. Он не колебался ни минуты. Той же ночью они пересекли французскую границу.
Вот почему его сын Клаус, который стал называть себя Клодом, оказался во Франции — он хотел повидаться с отцом. Встреча затянулась на месяцы и, когда мальчик собирался вернуться в Англию, Гитлер напал на Польшу и началась Вторая мировая война. Все иностранцы с немецкими паспортами, большинство из которых имели на первой странице букву “J” — JUDE, были интернированы, как «враждебные иностранцы». Как мы знаем, войну с Германией Франция блистательно проиграла.
Понадобились два долгих года беспрестанной борьбы за получение выездных виз из Франции и въездных в США, но главными противниками эмиграции евреев были не фашисты и не вишисты. Они хотели избавиться от евреев, сделать Европу свободной от евреев — JUDENREIN. Но в то время, когда еврейские и не-еврейские организации использовали любую возможность, легальную или нелегальную, для спасения еще одной еврейской семьи, еще одного ребенка от депортации в лагеря смерти, заместитель Государственного Секретаря Соединенных Штатов Брекенридж Лонг рассылал секретный меморандум всем консульствам США в Европе. Вот цитата из этого послания:
«Мы можем задержать и временно, а фактически на неопределенное время полностью приостановить въезд иммигрантов в Соединенные Штаты. Мы можем сделать это, дав простое указание нашим консулам ставить всевозможные преграды их попыткам получить визы; требовать дополнительной информации и прибегать к различным административным уловкам, которые смогут задержать, задержать, задержать выдачу виз»…
Наконец, семья Кассирер получила визы на выезд из Франции и въезд в Соединенные Штаты. И тут не обошлось без ложки дегтя. Они должны были разделиться. Сначала в августе 1941 уезжал Клод. Он сел на пароход, идущий в Мартинику, так как прямого сообщения со Штатами из Франции не было. Когда пароход проходил Гибралтар, капитан получил распоряжение из Виши направиться в ближайший французский порт, потому что флот генерала Де Голля старался захватить все корабли, подчинявшиеся Виши. Так, путешествие закончилось в Касабланке. Двести еврейских беженцев сошли на берег и в клубах пыли, которая не давала глазам смотреть, а легким дышать, под палящим солнцем, были отправлены в покинутый лагерь Французского Иностранного легиона на границе с пустыней Сахарой. У них было разрешение покинуть Францию, у них было разрешение на въезд в США, но у них не было возможности ни для первого, ни для второго, и у них не было надежды, что такая возможность им представится в ближайшее время…
В добавление ко всем несчастьям, Клод заболел. Болезнь была серьезная, и в тех условиях, без медицинской помощи он мог умереть.
Но их не забыли. В Касабланку, пришло судно, перевозившее беженцев в США, чтобы подхватить измученных, потерявших надежду людей. Поднявшись по трапу на палубу корабля, Клод увидел улыбающегося врача.
— У вас все в порядке, молодой человек?
Клод, соскучившийся по нормальному человеческому сочувствию, ответил, не подумав:
— Нет, у меня малярия.
Врач перестал улыбаться. Малярия на корабле — это страшное дело.
Боясь за других пассажиров, врач потребовал, чтобы Клод немедленно покинул корабль.
Это был конец.
Еле держась на ногах, Клод попытался убедить врача дать ему шанс. В конце концов ему это удалось, хотя осталось неизвестным, что помогло больше, доводы Клода или его отчаяние и изможденный вид. Отсылать больного мальчика обратно в барак, значило убить его, и врач это понимал. Весь рейс Клод провел в какой-то каморке, куда заходил только врач, который приносил еду и давал какие-то лекарства. Но предстоял еще медицинский осмотр в Нью-Йорке, и убедить американского врача будет просто невозможно… Неужели, преодолев сотни препятствий, вытянуть счастливый билет с шансами значительно меньшими, чем в русской рулетке, и быть отвергнутым в самом конце пути? Ведь ему просто не дадут сойти на берег.
И все же чудо произошло. Американский врач в этот день не явился на судно. Серьезное нарушение, но чрезвычайно счастливое для Клода.
Человека, который встречал его на пирсе, звали Роман Вишняк. Легендарный фотограф, который перед самой войной объездил всю Прибалтику и Польшу и запечатлел мир, который должен исчезнуть навсегда — мир еврейских местечек. Он дружил с отцом Клода и с удовольствием выполнил поручение друга. Когда Роман увидел мальчика, он испугался. Клод буквально горел и был в почти в бессознательном состоянии. Вишняк отвез его в госпиталь, где Клод пролежал два месяца. Оказалось, что он ошибся в своем диагнозе: у него была не малярия, а тиф, что было не лучше.
Пока Клод лежал в больнице, до Америки добрался его отец с женой и семья воссоединилась.
Следующие шестьдесят лет жизни Клода Кассирера ничем не отличались от жизни иммигрантов, приехавших в Соединенные Штаты из стран, где их жизни угрожала опасность. Ежедневный труд, чтобы условия жизни семьи стали лучше, успехи, разочарования, дети, внуки, друзья — жизнь, обычная жизнь, которая когда-то казалась недостижимой, как звезды в ночном небе.
В 1956 умер муж Лили Нибауер, и она переехала из Англии в Кливленд, штат Огайо, где Клод жил тогда со своей женой Беверли и двумя детьми, Дэвидом и Авой. Умерла она в 1962 году. В 1958 году правительство Западной Германии выплатило Лили 120 тыс. марок, но не за картину, она продолжала официально считаться ее владелицей, а за пережитые страдания во время Шоа.
Картина не была найдена. Известно было, что она была продана в 1942 на секретном аукционе, устроенном гестапо. После этого все ее следы теряются. Пока… в 2000 году, один из друзей Клода не купил каталог музея Тиссен-Борнемиса в Мадриде. Зная историю картины, он послал каталог Клоду. Ведь именно там в комнате 32, на стене была она, «Улица Сент-Оноре», не изменившаяся, красивая, как всегда, полная жизни, воздуха и света после только что закончившегося дождя…
Охотники за сокровищами
Может показаться невероятным, но людоеды, правившие Германией с 1933 года, были любителями искусства. Гунны ХХ века, они рыскали по Европе в поисках полотен великих мастеров, чтобы создать небывалый музей в родном городе Гитлера — Линце. Они крали золото у людей, которых убивали, и грабили Европу, которую насиловали. Специальные зондеркоманды бродили по оккупированным странам, врываясь в музеи и картинные галереи в поисках итальянских, французских, голландских мастеров Возрождения и других периодов. Конечно, было еще «дегенеративное искусство», не отвечавшего художественным вкусам фюрера — картины Ван Гога, Гогена, Писсарро и других. Их брали тоже. Нет, не для музея. Их продавали, чтобы смазывать военную машину или для обмена на шедевры классического искусства. Удовлетворить страсть нацистских бонз к коллекционированию было невозможно. Они, не колеблясь, взломали сейф в банке Бордо, куда владелец (П. Розейнбергер) перед тем, как бежать от нацистов, поместил боле 160 принадлежавших ему полотен. Только в Австрии было ограблено 60 тысяч еврейских домов. Во Франции грабеж настигает рекордных размеров. Подсчитано, что около трети работ, находившихся содержащихся в частных руках, было отправлено послано из Парижа в Берлин. Грабители прекрасно понимали ценность награбленного. Их соучастники — владельцы галерей, директора музеев, в том числе и те, кто бы когда-то уважаем в мире искусства, полностью делят ответственность с нацистскими преступниками. Они продали свои души дешевле, чем Фауст, и многие из них возобновили свою деятельность после войны.
На одной из страниц интернета я увидел объявление мюнхенской фирмы, торгующей картинами. Она была основана в 1898 году. Чем ее владельцы занимались с 1933 по 1945 год? Мне не нужно было заглядывать в судебные документы, чтобы ответить на этот вопрос. Ее владелец носил то же имя, что и человек, укравший Писсарро — Шейдвиммер. Картины старых мастеров. Посещение галереи только по договоренности.
Я позвонил по телефону, приведенному в объявлении. Вообще-то я хотел спросить, есть ли в каком-нибудь уголке галереи картины, украденные во время войны. Но я только спросил у Оскара Шейдвиммера, не родственник ли он Джейкобу Шейдвиммеру.
Старческий голос, который немедленно вызвал в моем воображении образ человека, покрытого зеленоватой патиной, ответил мне на очень хорошем английском, что Джейкоб Шейдвиммиер был его дядей, который умер 30 лет назад, и что он, Оскар Шейдвиммер, не несет никакой ответственности за то, что происходило в Германии с 1933 по 1945 год. Никакой! Готовый ответ на вопрос, который, по-видимому, ему задавали не раз. Но этот ответ ничего не объяснял. Не несет ответственность перед кем? Перед законом? Перед людьми, у которых его родственник украл картину, что позволяет ему, человеку, отказывающемуся от ответственности, жить безбедно? Перед своей совестью?
Оставим его в покое. Ведь и я не знаю ответа.
Кровь на паркете
Давайте посмотрим на великолепное здание, в котором картина Писсарро обитает в наши дни — на музей Тиссена-Борнемисы в Мадриде. Общеизвестно, что семья Тиссен была непосредственно связана с восхождением к власти Адольфа Гитлера. Можно, конечно, возразить, что барон Фриц Тиссен протестовал против преследования евреев и христиан (хотя после введения расовых законов он послушно уволил всех работающих на его заводах евреев), что он бежал из Германии, был пойман и провел несколько лет в концлагере. Можно также вспомнить, что после войны его судили и дали тюремный срок за поддержку нацистской партии. Заплатил ли он свои долги? Только сам барон знает об этом, но я сомневаюсь, что он умер спокойно, зная, что наделал Гитлер с помощью его денег.
Главное другое. Сегодняшним наследникам семьи Тиссена-Борнемисы нет никакого дела до того, каким образом попали к ним картины. Они принадлежат им, даже, если совершенно очевидно, что они были украдены.
Когда Клод Кассирер узнал, где находится картина, он обратился к закону. Казалось, что никаких проблем не будет. Его право собственности было неоспоримо, и музеи уже знали, что все картины должны иметь неопровержимую историю владения. Все награбленное нацистами в Европе должно было вернуться тем, у кого оно было украдено. Или их наследникам. Уже было подписано несколько соглашений (в том числе Испанией) по этому поводу. Но эти соглашения касались только государственных музеев. Частных коллекций это не касалось. Этой уловкой воспользовалось испанское правительство, хотя музей никак не мог считаться частным, так как правительство в 1993 году купило его и назначило министра культуры Председателем Совета Директоров. Совет Директоров музея, в котором Тиссены сохранили свое влияние, со своей стороны вытаскивает статьи закона о сроках давности и заявляет, что даже если картина и принадлежала когда-то семье Кассирер, они давно потеряли на нее право. Пустые отговорки! Ведь преступления, совершенные во время Холокоста, не имеют срока давности.
— Хорошо, — говорят представители музея. — Они хотят по закону. Пусть обращаются в наш испанский суд. Он разберется.
Они прекрасно знают, если дело будет разбираться в Испании, даже до того, как начнется суд, Кассиреры потратят миллионы долларов, которых у них нет.
Годы идут. Картина не стареет, а люди…
Умер Клод Кассирер, не дождавшись возращения украденного. Факел борьбы перешел к его сыну, Дэвиду. Времена меняются, и разбирательство дела уже ведется на территории Соединенных Штатов. Бесконечные уловки и трюки адвокатов затягивают справедливое решение, но не могут его остановить.
А тем временем, поток туристов в музей не ослабевает. Но все, кто восхищаются картиной мастера, не знают, что на паркете, под ногами у них кровь. Она невидима, но она есть. Кто знает, сколько жертв Холокоста заплатили своими жизнями за то, чтобы полотна, украденные у них, попали на стены музея?
Страшная ирония судьбы состоит в том, что Тиссены, помогавшие Гитлеру захватить власть, теперь хотят стать наследниками замученных и ограбленных.
Им не должны это позволить.
Еще не эпилог
Прошло двадцать пять лет…
Четверть века — это жизнь целого поколения, но картина, украденная нацистами у семьи Кассирер, по-прежнему красуется на стене мадридского музея.
За эти годы дело о возвращении краденного имущества перешло из зала испанского суда в стены суда американского, что должно было быть победой, одержанной пострадавшей стороной.
Увы, американская фемида оказалась так же слепа, как и испанская.
Если вынести за скобки юридические хитросплетения, то доводы сторонников status quo сводятся буквально к следующему.
Нет сомнения, что картина Писсаро была у семьи Кассирер украдена. Однако, поскольку это произведение искусства было в течение долгого времени доступно для обозрения всех желающих, то передача картины законным владельцам нанесет больший вред музею, в котором эта картина выставлена.
Да, да, американский суд вынес решение, подтверждающее приговор суда испанского: поскольку украденное произведение искусства, пройдя через руки перекупщиков, достаточно долго находилось у теперешних владельцев, то оно им и принадлежит.
Справедливость получила еще один удар. Но тут в дело вступили законодатели Калифорнии (напомним, что первоначальный истец, Клод Кассирер жил в Сан Диего) и в сентябре 2024 года по предложению губернатора штата провели закон, по которому право на владение украденным имуществом остается за законным владельцем, независимо от количества рук через которые это имущество прошло после кражи. В соответствии с этим новым законом Верховный Суд отменил решение Девятого апелляционного суда и вернул дело для повторного рассмотрения, но уже в свете нового калифорнийского закона.
Было бы большой наивностью думать, что музей Тиссена, за которым стоит испанское правительство, наконец, честно признает свою неправоту и вернет картину законным владельцам. Нет, наследники воров будут стоять до последнего. Главные битвы еще впереди.
Также, как и эпилог этой истории.
Заметка автора
Разумеется, историей, рассказанной выше, не ограничивается поиск украденных фашистами художественных ценностей и борьба за их возвращение их законным владельцам, вернее, в огромном большинстве случаев — их наследникам.
Тем, кто заинтересуется более широкой картиной, рекомендую две книги из огромного перечня изданий по этой теме.
Литература
- Imperfect Justice, by Stuart E. Eizenstat, foreword by Elie Wiesel; Looted assets, slave labor and the unfinished business of Word War II, Public Affair, NY, 2003;
- Rescuing Da Vinci, by Robert M. Edsel; Hitler and the Nazis Stole Europe’s Great Art. America And Her Allies Recovered It, Laurel Publishing, LLC, Dallas, 2006.
