ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Когда на трибуну на парижском Конгрессе защиты мира поднялся Исаак Эммануилович и без листочка бумаги рассказал о том, как читают в колхозах, он показал душевную свежесть нашего народа. Когда он вышел, с места вскочил немолодой длинноволосый Генрих Манн и попросил: «Вы можете меня представить Бабелю?»

Елена Погорельская, Стив Левин

БАБЕЛЬ

(окончание. Начало в №4 альманаха «Еврейская старина» за 2021, затем в №1/2022 «Заметок» и сл.)

ЭПИЛОГ

Всего прочнее на земле печаль
И долговечней — царственное слово.
А. Ахматова. «Кого когда-то называли люди…»

Через два с лишним месяца после ареста Бабеля, 20 июля 1939 года, сестра писателя Мария Эммануиловна отправила своей подруге Л. Н. Лившиц в Москву коротенькое послание:

«Милая Люсенька, давно тебе не писала. Настроение очень плохое, мама все время болеет, и брат, видно, нездоров, т. к. давно ничего не пишет»[1].

Догадывалась ли она об истинных причинах молчания брата? Скорее всего, догадывалась. Но вот о расстреле, возможно, так и не узнала до конца жизни (умерла в 1987-м), потому что когда она впервые после эмиграции приехала из Брюсселя в Советский Союз в 1960 году, на ее вопрос: «Как умер мой брат?» — Антонина Николаевна, пощадив ее чувства, повторила одну из версий, в которую сама не верила, о смерти Бабеля «в лагере на скамье возле дерева»[2].

Не зная о том, что Бабеля давно расстреляли, жившая в Париже Нина Берберова в апреле 1941 года записала в дневнике:

«Меня больше волнует, что Бабель сидит в тюрьме, чем что потоплен крейсер со всем экипажем»[3].

Даже И. А. Бунин, известный резко негативными высказываниями о Бабеле, поинтересовался его судьбой у приехавшего в 1946 году в Париж Константина Симонова. Вот как об этой встрече в доме писателя Бориса Пантелеймонова, происходившей в присутствии Тэффи, вспоминает Георгий Адамович:

«В начале обеда атмосфера была напряженная. Бунин как будто „закусил удила“, что с ним бывало нередко, порой без всяких причин. Он притворился простачком, несмысленышем и стал задавать Симонову малоуместные вопросы, на которые тот отвечал коротко, по-военному: „Не могу знать“.

— Константин Михайлович, скажите, пожалуйста, вот был такой писатель, Бабель… кое-что я его читал, человек, бесспорно, талантливый… отчего о нем давно ничего не слышно? Где он теперь?

— Не могу знать.

— А еще другой писатель, Пильняк… ну, этот мне совсем не нравился, но ведь имя тоже известное, а теперь его нигде не видно… Что с ним? Может быть, болен?

— Не могу знать.

— Или Мейерхольд… Гремел, гремел, даже, кажется, „Гамлета“ перевернул наизнанку… а теперь о нем никто не вспоминает… Отчего?

— Не могу знать.

Длилось это несколько минут. Бунин перебирал одно за другим имена людей, трагическая судьба которых была всем известна»[4].

И в Москве близкие писателя, в первую очередь жена, не оставляли попыток узнать о его судьбе. Т. О. Стах вспоминала:

«Вначале все давало какую-то надежду. Все думалось, что это недоразумение, что это скоро разрешится, он писал записки, просил носки, белье, пасту, даже кофе, потом все прекратилось. Ничего не принимали, ничего не передавали. Пришел какой-то тип и сказал, чтобы ему передали для Бабеля теплое белье, теплые носки, шарф… Не знаю, что передала ему А. Н. — это было без меня. Но знаю, что это была последняя передача»[5].

Об этом же писала А. Н. Пирожкова:

Перед праздником 7 ноября к нам в Николоворобинский пришел молодой сотрудник НКВД и попросил для Бабеля брюки, носки и носовые платки. (Не помню, звонил ли он по телефону, прежде чем зайти.)

Какое счастье, что Эстер Григорьевне (Макотинской. — Авторы) во время обыска удалось перенести брюки Бабеля из его комнаты в мою! Носки и носовые платки имелись в моем шкафу. Я надушила носовые платки своими духами и все эти вещи передала пришедшему. Мне так хотелось послать Бабелю привет из дома! Хотя бы знакомый запах…

Раздумывая о визите сотрудника, мы с мамой пришли к выводу, что это — хороший признак, какое-то облегчение, как нам казалось. <…>

Деньги для него у меня принимали начиная с июня до ноября, а потом сказали, что он переведен в Бутырскую тюрьму и деньги нужно отнести туда. Там у меня брали деньги в ноябре и декабре 1939 года, а в январе 1940 года сообщили, что Бабель осужден военным трибуналом.

Знакомый адвокат устроил мне встречу с прокурором из военного трибунала, худым, аскетичного вида генералом. Он, посмотрев бумаги, сказал, что Бабель осужден на 10 лет без права переписки с конфискацией всего принадлежащего ему имущества.

От кого-то, еще до свидания с этим генералом, я слышала, что формулировка «10 лет без права переписки» означает расстрел и предназначена для родственников.

Я спросила об этом генерала, сказав ему, что «не упаду тут же в обморок, если он скажет мне правду». И генерал ответил: «К Бабелю это не относится»[6].

А потом был визит на Лубянку в приемную НКВД за официальным ответом. Антонину Николаевну сопровождала Т. О. Стах. Вот как ей это запомнилось:

«Мы вошли в приемную, потом нас, вернее, ее вызвали в кабинет. Кто это был, я не знаю. Вероятно, следователь. Он сидел за столом и пригласил нас поближе.

— А вы кто? — спросил он меня.

— Это мои друзья, — отвечаю я <sic!>.

— Тогда сидите вон там, — и указал мне на стул возле двери.

Он внимательно посмотрел на А. Н.

— Так что вы хотите?

— Хочу узнать о судьбе Бабеля.

Он еще раз пристально посмотрел на нее и придвинул к себе картотеку. Долго он перелистывал карточки с этими первыми двумя буквами алфавита, наконец его рука замерла. Нашел или сделал вид, что нашел, не знаю.

— Ваш муж преступник, — сказал он, — и опасный преступник. Забудьте его. Он не вернется никогда. Выходите замуж и стройте свою жизнь.

— А где он? Я хочу послать ему посылку.

— Он осужден на 10 лет без права переписки. Ему писать нельзя.

Я уже не помню, как мы распрощались с этим гражданином, как вышли на улицу. Слезы застилали мне глаза. Я шла, как с похорон»[7].

Не стерся этот эпизод и из памяти Антонины Николаевны.

«Помнится, — рассказывала она, — это был второй этаж небольшого, быть может, двух— или трехэтажного и весьма невзрачного здания, которое стояло на месте теперешнего „Детского мира“ на площади Дзержинского.

Помню мрачную приемную, из которой вела дверь в угловую комнату с картотекой. За столом сидел молодой курносый, очень несимпатичный человек и давал ответ на вопрос, предварительно порывшись в картотеке. После официального ответа, уже известного мне, он сказал:

— Тяжелое наказание… Вам надо устраивать свою жизнь…

Рассердившись, я ответила:

— Я работаю, как еще я должна устраивать свою жизнь?

И даже такой явный намек не убедил меня тогда в том, что Бабель расстрелян»[8].

И она вновь и вновь совершала попытки узнать о Бабеле:

«У членов семьи осужденных было еще одно право — каждый год один раз подавать заявление в приемную НКВД на Кузнецком мосту, 24, справляясь о судьбе заключенного, а потом в назначенное время приходить за ответом. Такие заявления опускались в ящик, висевший на этом здании, а за ответом приходили к окошку уже внутри помещения. И на мои заявления в 1940-м и весной 1941 года ответ был одинаковый: „Жив, содержится в лагере“»[9].

Такой же ответ Антонина Николаевна получила в 1944, 1945 и 1946 годах. А на запрос в 1947-м ей сообщили: «Жив, здоров, содержится в лагерях. Будет освобожден в 1948 году»[10]. В доме Бабеля стали готовиться к его возвращению. Но напрасно…

И это не было результатом случайной ошибки. Кому-то в конторе на Лубянке нужно было создать впечатление, что Бабель жив, а если даже и умер, то во вполне сносных человеческих условиях.

На первое указывал эпизод с появлением в августе 1952 года в доме А. Н. Пирожковой, но в ее отсутствие, «посланца» от Бабеля, его якобы солагерника Завадского с письмом к жене другого заключенного, где были такие слова: «Как будет огорчен Бабель, выйдя из больницы, что он потерял оказию послать весточку домой». В письме сообщалось, что Бабель «работает счетоводом, сидит в конторке, у них тепло, много пишет».

«Я была уверена, — вспоминала Антонина Николаевна, — что Бабель жив и находится в лагере на Колыме»[11]. Но больше вестей от Бабеля не приходило.

Однако подобные слухи продолжали распространяться и в год начала процесса реабилитаций и доходили они не только до жены Бабеля. Например, Борис Пастернак 30 июля 1954 года сообщал жене из Переделкина:

«Вчера зашел Федин и рассказал неожиданные вещи. Пересматривается „дело“ Бабеля, и есть сведения, что он жив и выйдет на свободу. Уверяет, что видели вернувшегося Чаренца, которого все считали расстрелянным[12]. Отчего не может этого случиться с Тицианом и Пильняком?»[13]

Потом появилась версия «благополучной» смерти Бабеля «где-то в лагере под городом Канском Красноярской области». По рассказу писателя К. писателю Евгению Рыссу, о котором узнала Пирожкова, Бабель якобы жил в лагере в привилегированных условиях — у него «была своя маленькая комнатка; работать его не заставляли, он много писал»[14]. Ему покровительствовал начальник тюрьмы в городе Канске, где содержался Бабель.

«Квартира начальника тюрьмы находилась рядом с камерой Бабеля и имела общий с ней балкон. И Бабель по этому балкону часто приходил к родителям [писателя К.], и мать кормила его пирогами. Именно у них в доме на черном клеенчатом диване Бабель однажды умер от разрыва сердца»[15].

Этот благостный рассказ о жизни Бабеля в камере с балконом по соседству с начальником тюрьмы, вероятно, вызвал сомнение Антонины Николаевны в его подлинности (недаром она заставила Евгения Рысса повторить то, что рассказал ему «писатель К.»).

Правда о смерти Бабеля раскрылась лишь четыре десятилетия спустя…

* * *

Процесс реабилитации жертв сталинских репрессий начался после смерти Сталина. Инициатором его выступил Берия, стремившийся таким образом укрепить свое положение и подставить под удар старых соратников Сталина. Однако реабилитация в этот период была ограничена узким кругом людей и не затрагивала жертв массовых репрессий 1930-х годов.

С укреплением лидирующего положения Н. С. Хрущева в партийно-властных структурах этот процесс пошел вширь и вглубь и принял массовый характер. В секретном письме от 1 февраля 1954 года на имя Хрущева, подписанном Генеральным прокурором СССР Р. А. Руденко, Министром внутренних дел СССР С. Н. Кругловым и Министром юстиции СССР К. П. Горшениным, о пересмотре дел осужденных за контрреволюционные преступления сообщалось о поступающих в ЦК КПСС сигналах

«от ряда лиц о незаконном осуждении за контрреволюционные преступления в прошлые годы Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым Совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами».

Были впервые названы конкретные цифры осужденных этими органами: за период с 1921 по 1953 год — всего

«3.777.380 человек, в том числе:

к В<ысшей> М<ере> Н<аказания> — 642.980 человек,

к содержанию в лагерях и тюрьмах на срок от 25 лет и ниже — 2.369.220 человек,

в ссылку и высылку — 765.180 человек»[16].

Подсчет, как следует из письма, был инициирован Хрущевым в связи с его указанием

«о необходимости пересмотреть дела на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления и ныне содержащихся в лагерях и тюрьмах»[17].

Авторы письма предлагали для этого образовать Центральную комиссию во главе с Генеральным прокурором СССР Руденко, включив в нее министров внутренних дел и юстиции СССР, а также ответственных работников МВД и прокуратуры.

4 мая 1954 года Центральная комиссия по пересмотру дел осужденных за «контрреволюционные преступления» была создана. В регионах были назначены подчиненные ей комиссии. Центральная комиссия пересматривала дела на лиц, осужденных Особым совещанием, Военной коллегией, коллегией ОГПУ, военными трибуналами за границей. Органы прокуратуры получили право затребовать из КГБ архивно-следственные дела, что позволило увеличить количество рассматриваемых персональных дел приговоренных в судебном порядке жертв репрессий. Прокурорам, следственным работникам, военным юристам полагалось провести так называемую проверку дела, в ходе которой собиралась разнообразная информация о репрессированном, вызывались свидетели, запрашивались архивные справки.

Все это имело непосредственное отношение к предстоящей посмертной реабилитации Бабеля. Антонина Николаевна вспоминает:

О возможности реабилитации заключенных я узнала одной из первых.

Главного инженера Мосметростроя Абрама Григорьевича Танкилевича судили по какому-то выдуманному делу вместе с сотрудниками Научно-исследовательского института железнодорожного транспорта. Его не взяли, он находился только под домашним арестом и должен был являться на заседания народного суда. <…> И вот как-то раз во время перерыва в судебном заседании Танкилевич случайно услышал разговор адвокатов между собой, из которого узнал, что создана комиссия под председательством Генерального прокурора СССР Руденко по реабилитации людей, осужденных в годы культа личности Сталина. Это было в январе 1954 года (ошибка памяти мемуаристки: комиссия, о которой идет речь, начала свою работу в мае 1954 года, о чем сказано выше. — Авторы). Танкилевич сейчас же позвонил мне и рассказал об услышанном разговоре. Я ничего не знала о такой комиссии и не имела представления о том, как нужно к ней обращаться, но сейчас же написала заявление такого содержания:

«Мой муж, писатель И. Э. Бабель, был арестован 15 мая 1939 года и осужден сроком на 10 лет без права переписки.

По справкам, получаемым мною ежегодно в справочном бюро МВД СССР, он жив и содержится в лагерях.

Учитывая талантливость И. Э. Бабеля как писателя, а также то обстоятельство, что с момента его ареста прошло уже 15 лет, прошу вас пересмотреть дело И. Э. Бабеля для возможности облегчения его дальнейшей участи.

А. Пирожкова

25.1.54 г.»

В дальнейшем в заявлениях, адресованных Руденко, люди прямо просили о реабилитации. Мне же тогда это слово было незнакомо. К нашему удивлению, через десять дней пришел ответ от Генерального прокурора, в котором сообщалось:

«Ваша жалоба от 5 февраля 1954 г., адресованная Генеральному прокурору СССР по делу Бабеля И. Э., поступила в Главную военную прокуратуру и проверяется. О результатах вам будет сообщено».

А через две недели, то есть 19 февраля 1954 года, — снова письмо из Прокуратуры СССР:

«Сообщаю, что ваша жалоба Прокуратурой СССР проверяется. Результаты проверки будут сообщены дополнительно».

Первое письмо было подписано военным прокурором Главной военной прокуратуры, а второе — прокурором отдела по спецделам.

Но прошло еще несколько месяцев, когда уже летом, быть может, в июне, мне позвонил незнакомый человек, назвался следователем Долженко и пригласил зайти к нему. Отделение прокуратуры, где принимал меня Долженко, помещалось на улице Кирова, недалеко от Кировских ворот.

Это был довольно симпатичный средних лет человек. Перелистывая какую-то папку, он задавал вопросы сначала обо мне, где работаю, какую должность занимаю, какая у меня семья. Узнав, что я работаю главным конструктором в Метрогипротрансе, он сказал:

— Это удивительно при ваших биографических данных.

Вопросы, относящиеся к Бабелю, касались его знакомства с Андре Мальро и с Ежовыми. Я спросила Долженко:

— Вы дело Бабеля видели?

Он ответил:

— Вот оно, передо мной.

— И какое у вас впечатление?

— Дело шито белыми нитками…

И тут я чуть не потеряла сознание. В глазах у меня потемнело, и я чудом не упала со стула, схватившись за край стола. Долженко даже испугался, вскочил, подбежал ко мне, дал стакан воды. Но я скоро пришла в себя.

Тогда он спросил меня, кто мог бы дать хороший отзыв о Бабеле из его знакомых. Я назвала Екатерину Павловну Пешкову, Эренбурга и Катаева[18].

В своем заключении, отправленном 13 ноября 1954 года в Военную коллегию Верховного суда СССР, военный прокурор отдела Главной военной прокуратуры подполковник юстиции Долженко сообщал:

«В процессе проверки дела БАБЕЛЯ были допрошены жена Максима Горького — Е. П. Пешкова, писатели Валентин Катаев и Илья Эренбург, которые охарактеризовали БАБЕЛЯ как советского патриота, талантливого писателя, которого знал М. Горький, высоко его ценил и рекомендовал молодым писателям учиться у него»[19].

«Уже зимой, в декабре, — продолжает Антонина Николаевна, — мне позвонил Долженко и сказал, что дело Бабеля окончено и я могу получить справку о реабилитации в Военной коллегии Верховного суда СССР на улице Воровского. Там мне выдали справку такого содержания:

„Дело по обвинению Бабеля Исаака Эммануиловича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР 18 декабря 1954 года.

Приговор Военной Коллегии от 26 января 1940 года в отношении Бабеля И. Э. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело о нем за отсутствием состава преступления прекращено“.

Я прочла эту справку и спросила о судьбе Бабеля.

И человек, который выдал мне справку, взял ручку, на полях лежавшей на столе газеты написал: „Умер 17 марта 1941 года от паралича сердца“ — и дал мне это прочесть. А потом оторвал от газеты эту запись и порвал ее, сказав, что в загсе своего района я получу свидетельство о смерти»[20].

В отношении даты смерти Бабеля Антонину Николаевну обманывали. Но эта дата попала, например, в Краткую литературную энциклопедию. Так же делалось и в отношении многих жертв сталинских репрессий 1930-х годов. Еще в начале процесса массовой реабилитации

«силовые министры и Генеральный прокурор СССР внесли предложение о выдаче родственникам расстрелянных и погибших в лагерях ложных справок, чтобы тем самым затушевать истинные масштабы и ход репрессий»[21].

Подтверждение этому — документ из следственного дела Бабеля: письмо председателя Военной коллегии А. А. Чепцова за № 4н-11441/54 от 24 января 1955 года, на имя начальника Главного управления милиции МВД СССР генерал-лейтенанта Н. П. Стаханова (копия — начальнику I спецотдела МВД СССР полковнику А. К. Сиротину, Главному Военному прокурору генерал-майору юстиции Е. И. Варскому):

«Прошу дать указание соответствующему отделу ЗАГС о выдаче гражданке ПИРОЖКОВОЙ Антонине Николаевне свидетельства о смерти ее мужа — БАБЕЛЯ Исаака Эммануиловича.

Сообщаю, что БАБЕЛЬ Исаак Эммануилович, 1894 года рождения, 26 января 1940 года был осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР и, отбывая наказание, 17 марта 1941 года умер.

Гражданка ПИРОЖКОВА Антонина Николаевна проживает по адресу: г. Москва, Б. Николо-Воробинский пер., 4, кв. 3.

Председатель Военной Коллегии Верховного Суда

Союза СССР генерал-лейтенант юстиции

/А. Чепцов/»[22].

Антонина Николаевна не поверила в истинность этой даты и написала письмо Чепцову, чья подпись стояла под выданной ей справкой о реабилитации Бабеля.

В письме она выражала сомнение в достоверности сообщения о самом факте смерти Бабеля:

«Считаю, что это сообщение не соответствует действительности, так как наша семья до 1948 года получала официальные устные ответы на наши заявления в справочном бюро МГБ — Кузнецкий мост, 24, что Бабель „жив и содержится в лагерях“. Такая последовательность ответов из года в год, свидетельствующая, что Бабель жив, полностью исключает достоверность сделанного мне 23 декабря с. г. сообщения о смерти Бабеля И. Э. в 1941 году.

Кроме того, летом 1952 года меня разыскал освобожденный из лагеря Средней Колымы человек и сообщил мне, что Бабель жив и здоров.

Таким образом, для меня совершенно несомненно, что до лета 1952 года Бабель был жив и сообщение о его смерти в 1941 году является ошибочным.

Прошу Вас принять все зависящие от Вас меры к розыску Бабеля Исаака Эммануиловича и, указав мне место его пребывания, разрешить мне выехать за ним»[23].

Не получив ответа, Пирожкова, по совету Эренбурга, обратилась к Александру Фадееву. Повторив свои аргументы против официальной даты смерти Бабеля, она просила Фадеева помочь ей

«добиться распоряжения об индивидуальном и срочном розыске Бабеля от кого-нибудь из членов правительства, например от Ворошилова, который, безусловно, знает и помнит Бабеля»[24].

После получения моего письма, — продолжает свой рассказ Антонина Николаевна, — Фадеев однажды позвонил мне домой; меня дома не было, и он сказал Лиде, что хотел бы поговорить со мной, но сейчас уезжает в санаторий в Барвиху, а когда вернется оттуда, то перезвонит.

Но звонка Фадеева я не дождалась и написала письмо Ворошилову.

Через какое-то время мне позвонили из приемной Ворошилова:

— Климент Ефремович просит передать Вам, чтобы Вы поверили в смерть Бабеля. Если бы он был жив, он давно был бы дома.

И только после этого, все еще сомневаясь, я пошла в районное отделение ЗАГСа за свидетельством о смерти Бабеля.

Более страшный документ трудно себе представить!

«Место смерти — Z, причина смерти — Z».

Документ подтверждал смерть Бабеля 17 марта 1941 года в возрасте 47 лет.

Можно ли было верить этой дате? Если приговор был подписан 26 января 1940 года и означал расстрел, то приведение приговора в исполнение не могло быть отложено более чем на год.

Я не верила этой дате и оказалась права. В 1984 году Политиздат выпустил отрывной календарь, где на странице 13 июля написано: «Девяностолетие со дня рождения И. Э. Бабеля (1894–1940)». Когда мы позвонили в Политиздат и спросили, почему они указали год смерти Бабеля 1940-м, когда справка ЗАГСа дает год 1941-й, нам спокойно ответили:

— Мы получили этот год из официальных источников…

Зачем понадобилось отодвинуть дату смерти Бабеля более чем на год? Кому понадобилось столько лет вводить меня в заблуждение справками о том, что он «жив и содержится в лагерях»? Кто подослал ко мне Завадского, а потом заставил писателя К. распространять ложные слухи о естественной смерти Бабеля, о более или менее сносном его существовании в лагере или тюрьме? <…>

Верить в смерть Бабеля не хотелось, но мои хлопоты о розыске его с тех пор прекратились[25].

На вопрос, кому понадобилось вводить в заблуждение жену Бабеля, можно ответить — государству. Именно государство не только развязало массовый террор против своих граждан, но и тщательно скрывало масштабы террора, сообщая родственникам осужденных и казненных ложные даты их смерти или вообще ничего не сообщая об их судьбе.

Это неведение создало почву для всякого рода слухов, домыслов и легенд вокруг обстоятельств заключения и гибели людей в сталинских тюрьмах и лагерях.

Так, родственникам мужа Марины Цветаевой Сергея Эфрона выдали справку о том, что он был осужден и, отбывая наказание, умер 1 октября 1944 года. На самом деле, приговоренный Военной коллегией Верховного суда СССР по ст. 58-1-а УК к высшей мере наказания, Эфрон был расстрелян 16 октября 1941 года.

А сколько вымыслов и легенд ходило вокруг лагерной жизни и смерти Осипа Мандельштама, и Надежда Яковлевна не смогла отыскать ни единого свидетеля смерти мужа![26]

Нельзя исключить возможность сознательной мистификации обстоятельств заключения и смерти Бабеля органами госбезопасности. Известно, например, что во время дела Еврейского антифашистского комитета Полю Робсону по его желанию устроили встречу в гостинице с проходившим по этому делу его давним другом поэтом Ициком Фефером (его привезли из тюрьмы), представив его как свободного и преуспевающего советского литератора (расстрелян вместе с другими членами Комитета 12 августа 1952 года)…

* * *

Поверив в смерть Бабеля, но, в глубине души, не смирившись с этим, Антонина Николаевна стала искать то, в чем могла продолжиться его жизнь, — рукописи его последних работ:

Я попыталась разыскать рукописи. В ответ на мое заявление в КГБ меня вызвали в какое-то полуподвальное помещение, и сотрудник органов в чине майора сказал:

— Да, в описи вещей, изъятых у Бабеля, числится пять папок с рукописями, но я сам лично их искал и не нашел.

Тут же майор дал мне какую-то бумагу в финансовый отдел Госбанка для получения денег за конфискованные вещи. Ни вещи, ни деньги за них не имели для меня никакого значения, но рукописи…

Год спустя после реабилитации Бабеля я обратилась в Союз писателей к А. Суркову. Я просила его хлопотать от имени Союза о розыске рукописей Бабеля.

Председателю Комитета государственной безопасности генералу армии Серову было направлено письмо:

«В 1939 году органами безопасности был арестован, а затем осужден известный советский писатель тов. Бабель Исаак Эммануилович.

В 1954 году И. Э. Бабель посмертно реабилитирован Верховным Судом СССР.

При аресте у писателя были изъяты рукописи, личный архив, переписка, фотографии и т. п., представляющие значительную литературную ценность.

Среди изъятых рукописей, в частности, находились в пяти папках: сборник „Новые рассказы“, повесть „Коля Топуз“, переводы рассказов Шолом-Алейхема, дневники и т. п.

Попытка вдовы писателя Пирожковой А. Н. получить из архива упомянутые рукописи оказалась безуспешной.

Прошу Вас дать указание о производстве тщательных розысков для обнаружения изъятых материалов писателя И. Э. Бабеля.

Секретарь правления Союза писателей СССР

(А. Сурков)».

На это письмо очень быстро пришел ответ, что рукописи не найдены. Ответ — того же содержания, что был дан и мне, а быстрота, с которой он был получен, говорит о том, что никаких тщательных розысков не производилось.

Я стала подозревать, что рукописи Бабеля были сожжены, и органам безопасности это хорошо известно. Однако есть случаи, когда ответ об изъятых бумагах гласит: «Рукописи сожжены. Акт о сожжении № такой-то». Так, например, ответили Борису Ефимову на запрос о рукописях его брата Михаила Кольцова.

Году уже в 1970-м ко мне пришла молоденькая сотрудница ЦГАЛИ, куда я решила передать кое-что из рукописей Бабеля. Она мне рассказала, что рукописи писателей всё же находятся, иногда поступают от частных лиц, а иногда и из архивов КГБ. Быть может, когда-нибудь найдутся и рукописи Бабеля.

Я сказала:

— Если бы мне разрешили искать их в архивах КГБ, то я потратила бы на это остаток своей жизни.

— И я тоже! — с жаром воскликнула она.

И было так трогательно слышать это от совсем молоденькой девушки!

В 1987 году, надеясь на изменившуюся ситуацию в стране, я снова подала заявление с просьбой о поиске рукописей Бабеля в подвалах КГБ. В ответ на мою просьбу ко мне домой пришли два сотрудника этого учреждения и сказали, что рукописи сожжены.

— Вы пришли ко мне сами, чтобы не давать письменного ответа на мою просьбу? — спросила я.

— Нет, мы пришли, чтобы выразить вам свое сочувствие, мы же понимаем, как драгоценны рукописи Бабеля[27].

В примечании к последним словам составитель, автор предисловия к цитируемой книге внук Бабеля и Пирожковой Андрей Малаев-Бабель пишет:

«В последний раз Антонина Николаевна обращалась с просьбой о проведении поисков архива Бабеля уже к российским властям в 1995 году. Во время московской конференции, посвященной столетию со дня рождения писателя, обнаружилась новая информация о возможном местонахождении конфискованного архива, и Антонина Николаевна немедленно возобновила поиски. Но запрос вдовы Бабеля в канцелярию президента остался без ответа, а в 1996 году А. Н. Пирожкова покинула Россию для воссоединения со своим внуком, живущим в Америке»[28].

В рамках проходившей 23–26 июня 2014 года в Москве Международной научной конференции, посвященной Бабелю, состоялась встреча с тогдашним Начальником управления регистрации и архивных фондов ФСБ России, членом Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий В. С. Христофоровым. Тема встречи: «Документы Центрального архива ФСБ России об Исааке Бабеле. Архивный поиск продолжается». Аудитория задавала выступающему множество вопросов о возможности нахождения пропавших рукописей Бабеля. К сожалению, удовлетворительного ответа она не получила.

* * *

Через три года после реабилитации, в конце 1957-го, в Гослитиздате появился первый посмертный сборник Бабеля «Избранное». Его выход стал большим культурным событием. Однако понадобилось еще девять лет, прежде чем вновь были напечатаны его книги: в 1966 году в Москве и в Кемерово были изданы два сборника с тем же названием «Избранное».

В 1964-м отмечали 70-летие со дня рождения писателя. Отмечали — по официальным меркам — скромно. 11 ноября состоялся вечер в Центральном Доме литераторов. Члены комиссии по литературному наследию Бабеля хотели провести еще один вечер — в Политехническом музее — и решили обратиться с письмом в ЦК партии, к Д. А. Поликарпову. Письмо подписали Илья Эренбург, Лев Славин, Георгий Мунблит и Антонина Пирожкова. Однако Константин Федин, в то время Первый секретарь правления Союза писателей СССР и номинальный председатель комиссии по литературному наследию Бабеля, отказался поставить свою подпись. Вечер в Политехническом не состоялся.

«…Наше предположение, что зал Дома литераторов не вместит всех желающих, оправдалось, — рассказывает Антонина Николаевна. — Улица Герцена, где расположен ЦДЛ, перед началом вечера была запружена народом. Мне пришлось сопровождать на вечер Екатерину Павловну Пешкову, и, несмотря на то что мы приехали заранее, мы еле-еле пробились к дверям. Зал был битком набит, фойе заполнено тоже. Все двери из зала в фойе были открыты настежь, чтобы те, кто не попал в зал, смогли хоть что-то услышать. Позже Николай Робертович Эрдман рассказал мне, что весь вечер он простоял в фойе»[29].

Перед вечером Илья Эренбург собрал отзывы о Бабеле западных писателей. Они приведены в книге А. Н. Пирожковой «Я пытаюсь восстановить черты». Свои отклики прислали Ярослав Ивашкевич, Мария Майерова, Грэм Грин, Чарльз Сноу, Джек Линдсей, Артур Лундквист. Они писали о популярности Бабеля в их странах, о неповторимости стиля и темы, об искренности его таланта, о влиянии на молодых прозаиков. Например, Линдсей отмечал:

«Какими бы сложными ни были взаимоотношения Бабеля с внешним миром, он всегда оставался искренним и правдивым по отношению к человеческой сущности — отсюда и его искусство яркой, невиданной чистоты»[30].

Вечер в ЦДЛ открыл председательствовавший на нем Федин, выступили Лев Никулин, Сергей Бондарин, Владимир Лидин, Георгий Мунблит. Последним говорил Эренбург. Вот выдержки из его эмоционального выступления:

Что значит реабилитация? Это не те, скажем, глупости, что были написаны в папке его дела, которым удивлялся прокурор и которые были действительно глупостями. Это было известно и раньше. Те, которые живы, перед Бабелем и читателем обязаны. Разве не удивительно, что страна языка, на котором он писал, эта страна его издает в десять раз меньше, чем в социалистических странах и на Западе. Ведь это страшно.

Я вчера получил письмо от Ивашкевича. Зная, что будет этот вечер, он написал много хорошего о Бабеле и сообщил, что в Польше в 1961 году дважды выходил перевод его книги, изданной в Москве в 1957 году, а вышедший недавно маленький двадцатитысячный тираж разошелся в течение одного дня. У нас в 1957 году издали — и крышка, ничего нельзя поделать. Разве не страшно, что мы просили устроить вечер в Политехническом, а нам ответили: «Нет, только в Доме литераторов». И стояли люди на улице, не могли попасть сюда. Это писатель революции, писатель, которого любил наш народ.

Если бы он был жив, если бы он был бездарен, то уже десять раз его собрание сочинений переиздали бы. (Продолжительные аплодисменты.) Не думайте, что я кричу впустую. Я хочу, чтобы наконец мы, писатели, вмешались в это дело, чтобы мы заявили издательству, что нужно переиздать Бабеля, чтобы мы добились устройства вечеров. Почему поляки, чехи устраивают вечера, а у нас, не будь Журавлева[31], которому я признателен глубоко за Бабеля, и имени бы его не знали.

Ведь целое поколение за это время выросло, которое его не знает, неужели нельзя сделать, чтобы его рассказы, которые так нравились Горькому, были доступны читателю? Ведь мы, уважая читателя, думаем не только о том, что должны намного лучше писать, но мы хотим, чтобы хороших писателей читал народ, это наш долг. Если не мы, писатели, то кто же это сделает?

Я хотел раньше привести отзывы многих зарубежных писателей о Бабеле: и то, что есть написанного, и то, что прислали сейчас, и то, что я помню по памяти. Я помню, как в мадридской гостинице Хемингуэй, который впервые тогда прочитал Бабеля, сказал:

«Я никогда не думал, что арифметика важна для понимания литературы. Меня ругали за то, что я слишком кратко пишу, а я нашел рассказ Бабеля еще более сжатый, чем у меня, в котором сказано больше. Значит, и это признак возможности. Можно еще крепче сжать творог, чтобы вся вода ушла».

Когда на трибуну на парижском Конгрессе защиты мира поднялся Исаак Эммануилович и без листочка бумаги рассказал о том, как читают в колхозах, он показал душевную свежесть нашего народа. Когда он вышел, с места вскочил немолодой длинноволосый Генрих Манн и попросил: «Вы можете меня представить Бабелю?»

Я не знаю страны и больших писателей, которые бы не почувствовали силу бабелевской искренности, человечности и которые бы его не любили. Такими могут быть только злые враги[32].

В год 70-летия со дня рождения писателя (1964) в СССР была защищена первая кандидатская диссертация о нем; называлась она «Творческий путь И. Э. Бабеля-прозаика». Ее автор — Израиль Абрамович Смирин. Тогда же готовился к печати 74-й том «Литературного наследства» (вышел в 1965-м), куда наряду с материалами других советских писателей был включен раздел, посвященный Бабелю[33]. В него вошли публикация неоконченного наброска «Детство. У бабушки», статья из газеты «Красный кавалерист» «Ее день», неполная версия «Планов и набросков к „Конармии“». Сопроводительная статья «На пути к „Конармии“ (Литературные искания Бабеля)» была написана Смириным совместно с Андреем Синявским. Однако из-за ареста Синявского статья вышла за подписью одного Смирина. В этом же томе Литнаследства были помещены отрывки из дневников Д. А. Фурманова, касающиеся Бабеля, и их переписка (публикация Л. К. Кувановой).

В 1964-м журнал «Вопросы литературы» поместил программную статью «Материалы к творческой биографии И. Бабеля», принадлежавшую перу еще одного зачинателя советского бабелеведения Льва Яковлевича Лившица. В том же году в журнале «Знамя» вышла его публикация отдельных писем и забытых рассказов Бабеля. Лившицу принадлежала инициатива издания сборника воспоминаний о писателе. Ему удалось собрать целый ряд мемуарных текстов, которые он передал Антонине Николаевне. К сожалению, Лев Яковлевич не дожил до воплощения своей идеи в жизнь. Первый сборник появился в 1972 году, второй — в 1989-м. Оба составлены А. Н. Пирожковой и Н. Н. Юргеневой.

Большой вклад в изучение биографии Бабеля внес Сергей Николаевич Поварцов, написавший и защитивший вторую кандидатскую диссертацию о писателе «Творческие искания И. Э. Бабеля и некоторые особенности литературного процесса 1920–1930-х годов» (1970). В течение многих лет он был дружен с А. Н. Пирожковой, принимал участие в подготовленных ею изданиях и публикациях. Но наиболее известны его изыскания, связанные с последним периодом жизни писателя, и книга «Причина смерти — расстрел».

Близкие Бабеля бережно хранили и хранят его память. Первая жена, Евгения Борисовна Бабель, написала для французского литературного словаря статьи о «Конармии» и «Одесских рассказах», их с Бабелем дочь Наталья публиковала за границей его новеллы, в том числе малоизвестные, и напечатала значительную часть писем, адресованных матери и сестре писателя, на английском и французском языках. Тамара Владимировна Иванова оставила воспоминания, в которых рассказала о том, как работал писатель над своими произведениями, и опубликовала бóльшую часть адресованных ей писем Бабеля.

Трудно переоценить заслуги Антонины Николаевны Пирожковой в возвращении наследия Бабеля читателям в непростое время идеологических и цензурных запретов. Она бережно хранила все, что уцелело от архива писателя, по крупицам собирала новую информацию, принимала участие в подготовке первого посмертного сборника 1957 года. Она расшифровала и выпустила в свет конармейский дневник Бабеля 1920 года, подготовила к печати его двухтомник, изданный в 1990-м. В 2001 году в США воспоминания Пирожковой «Семь лет с Исааком Бабелем» вышли отдельной книгой. Сейчас замечательную эстафету по сохранению и популяризации творческого наследия писателя подхватили дочь Бабеля и Пирожковой Лидия Исааковна Бабель и их внук Андрей Малаев-Бабель, который с 2004 года играет моноспектакль «Как это делалось в Одессе» (по пяти рассказам Бабеля) и стал одним из авторов сценария и основным героем американского документального фильма режиссера Д. Новака «В поисках Бабеля» (2016). В 2013 году им подготовлена полная версия мемуаров А. Н. Пирожковой «Я пытаюсь восстановить черты», которая широко использована на страницах настоящей книги.

Еще при жизни писателя его произведения были изданы на немецком, английском, французском, испанском, итальянском языках, на иврите. Сегодня Бабель переведен не только на основные европейские языки, но и на португальский, норвежский, шведский, датский, даже исландский, а также китайский, японский, турецкий и многие другие. Появляются всё новые переводы.

К 100-летию со дня рождения Бабеля, в 1994 году, прошла конференция на базе Российского государственного гуманитарного университета. Доклады печатались в специальных выпусках журнала «Литературное обозрение», но в отдельное издание собраны не были. Следующая авторитетная конференция, посвященная Бабелю, состоялась через десять лет, в 2004-м, на сей раз — в Стэнфордском университете (США), она была организована американским бабелеведом Григорием Фрейдиным. Через пять лет, в 2009-м, под его редакцией по материалам конференции вышла книга на английском языке c символическим заглавием «The Enigma of Isaak Babel: Biography, History, Context» («Загадка Исаака Бабеля: Биография, история, контекст»). К 120-летию писателя в Москве, на базе Государственного литературного музея (при участии ИМЛИ имени А. М. Горького РАН и Еврейского музея и центра толерантности) прошла уже упоминавшаяся Международная научная конференция «Исаак Бабель в историческом и литературном контексте: XXI век», на которой выступили ученые из России, Германии, Грузии, Израиля, США, Франции, Украины. В 2016-м по материалам этой конференции вышел одноименный сборник.

В XXI веке продолжается увековечение памяти Бабеля. В сентябре 2011 года в Одессе, напротив дома на Ришельевской, 17, где он жил в 1909–1924 годах, ему открыт памятник (скульптор Георгий Франгулян). Намного раньше, в 1994-м, на этом доме установлена мемориальная доска. А в 2001 году мемориальная доска появилась в Николаеве, на здании, где помещалось коммерческое училище, в котором писатель начинал свое обучение.

Дом № 4 в Большом Николоворобинском переулке (единственная московская квартира Бабеля) в 1960-е годы был снесен. Так что открыть мемориальную доску писателю в Москве негде. Но на многоэтажном доме, построенном на этом месте (современный адрес — Яузский бульвар, д. 3), в октябре 2018-го установлена табличка «Последний адрес». Можно хотя бы помечтать о том, что когда-нибудь будет поставлен памятник Бабелю в Москве, к примеру, на Покровском бульваре, неподалеку от того места, где он жил.

Но главная память о писателе — его книги. Сейчас Бабель издается довольно часто и неплохими по нынешним временам тиражами. Выпущены четырехтомник (2006) и трехтомники (2012 и 2017) его сочинений.

В 2018 году «Конармия» издана в академической серии «Литературные памятники».

В наши дни Исаак Бабель — признанный классик русской и мировой литературы. Его сочинения не перестают быть актуальными, а литературоведческие исследования о нем — все более востребованными. Наверное, можно сказать, что к писателю вернулась слава, которая сопутствовала ему в 1920–1930-е годы.

Свою жизнь Бабель оценивал с точки зрения преданности высокому искусству и настоящего профессионализма.

«Жизнь человека сложна, — писал он родным 10 мая 1930 года, — жизнь человека моей профессии, человека фанатических требований к этой профессии — в особенности».

Мы попытались более или менее связно изложить перипетии сложной и трагической судьбы Бабеля, заглянуть в потаенные уголки его души, открывающиеся подчас в письмах близким ему людям, проследить, как рождались и осуществлялись его замыслы. И в то же время мы понимаем, как много еще в биографии Бабеля неоткрытого и непознанного. Его творческая судьба оборвалась на взлете — ему действительно «не дали закончить». В недрах Лубянки исчезли, как было сказано, готовые для печати вещи и рукописи неоконченных произведений. Возможно, истинное значение Бабеля для русской и мировой культуры предстанет еще полнее, когда — о чудо! — вдруг возникнут из небытия «арестованные» творения художника… А пока будем надеяться на новые интересные работы, ему посвященные, на дальнейшие, тщательно выверенные и добросовестно подготовленные издания Бабеля, наконец — на научное собрание сочинений. Писатель этого заслуживает, потому что, отразив трудную эпоху ХХ столетия, он сумел наполнить свои произведения вечными ценностями добра, справедливости и гуманизма. И, как образно заметил Сергей Гандлевский в прекрасном эссе о Бабеле, «его сочинения будто не чернилами писаны, а эссенцией литературного искусства»[34].

© Елена Погорельская
© Изд-во «Вита Нова».

Примечания

[1] ОРФ ГЛМ. Ф. 479. Оп. 1. Ед. хр. 80.

[2] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты: О Бабеле — и не только о нем. М., 2013. С. 426.

[3] Берберова Н. Н. Курсив мой. М., 2011. С. 510.

[4] Адамович Г. В. Бунин: Воспоминания // Знамя. 1988. № 4. С. 188.

[5] Цит. по: Поварцов С. Н. Быть Бабелем. Краснодар, 2012. С. 76.

[6] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 325–326.

[7] Цит. по: Поварцов С. Н. Быть Бабелем. С. 76.

[8] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 326–327.

[9] Там же. С. 327–328.

[10] Там же. С. 413–414.

[11] Там же. С. 415.

[12] Это тоже оказалось неправдой: Егише Чаренц умер в тюремной больнице в Ереване 27 ноября 1937 года.

[13] Пастернак Б. Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. М., 2005. Т. 10. С. 40. Тициан Табидзе был расстрелян 15 декабря 1937 года, Борис Пильняк — 21 апреля 1938-го.

[14] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 416

[15] Там же. С. 417.

[16] ГУЛАГ (Главное управление лагерей) / Под ред. акад. А. Н. Яковлева; сост. А. И. Кокурин и Н. В. Петров, научн. ред. В. Н. Шостаковский. М., 2000. С. 147.

[17] Там же.

[18] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 418–420.

[19] Ксерокопия листа из следственного дела И. Э. Бабеля № 419 (собрание В. А. Шенталинского).

[20] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 422.

[21] Артизов А. Н. Реабилитация: первые годы // https://alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-intro/6

[22] Ксерокопия листа из следственного дела И. Э. Бабеля № 419 (собрание В. А. Шенталинского).

[23] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 423–424.

[24] Там же. С. 424.

[25] Там же. С. 424–426.

[26] См. об этом: Поляновский Э. Гибель Осипа Мандельштама. СПб; Париж, 1993. С. 197, 198.

[27] Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 426–428.

[28] Там же. С. 428.

[29] Там же. С. 513.

[30] Там же. С. 515.

[31] Д. Н. Журавлев читал с эстрады рассказы Бабеля.

[32] Цит. по: Пирожкова А. Н. Я пытаюсь восстановить черты. С. 520–521.

[33] Чуть раньше, в 1963 году, в 70-м горьковском томе Литнаследства были напечатаны письма Бабеля Горькому и текст единственного сохранившегося письма Горького Бабелю. А еще раньше, в 1958-м, в первый том изданной ИМЛИ трехтомной «Истории русской советской литературы» была включена статья о Бабеле, написанная Л. М. Поляк.

[34] Гандлевский С. М. Гибель с музыкой: Исаак Эммануилович Бабель (1894–1940) // Литературная матрица: Учебник, написанный писателями: В 2 т. СПб.; М., 2010. Т. 2. С. 498.