ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Публикуемый фрагмент посвящен динамичному развертыванию в Киеве инфраструктуры и, так сказать, личного состава террора. Наряду с немецкими кадрами (СС, СД, полиция правопорядка и др.), к подготовке будущих расстрелов приложили руку и украинские националисты — члены немецких карательных частей. Воспряли все городские антисемиты, принявшиеся истово выявлять и даже убивать евреев и коммунистов.

Павел Полян

БАБИЙ ЯР. РЕАЛИИ

Главы из новой книги. Актуализированная журнальная версия, выпуск 5

(продолжение. Начало в альманахе «Еврейская Старина» № 1/2025 и в журнале «Заметки по еврейской истории» № 4/2025 и сл., научный аппарат в №4/2025)

Раздел «”Союз немецкого народа”», или Овраг смерти» продолжается описанием взятия немцами Киева — или сдачи его Советами, как посмотреть — 19 сентября 1941 года (в этот же день резко ухудшилось положение немецких евреев в самом Рейхе: вырваться им оттуда стало уже почти невозможно). Публикуемый фрагмент посвящен динамичному развертыванию в Киеве инфраструктуры и, так сказать, личного состава террора. Наряду с немецкими кадрами (СС, СД, полиция правопорядка и др.), к подготовке будущих расстрелов приложили руку и украинские националисты — члены немецких карательных частей. Воспряли все городские антисемиты, принявшиеся истово выявлять и даже убивать евреев и коммунистов. Среди них особой рьяностью и жестокостью, но главное еще и информированностью, отличались управдомы и дворники: настолько, что некоторые из их жертв были даже рады расстрелу, избавлявшему их от дворничьего креативного террора!

ПОЛПРОЦЕНТА ХОЛОКОСТА: ПАЛАЧИ БАБЬЕГО ЯРА

Трехглавый дракон

В оперативном пространстве нападения на СССР вермахт живо напоминал фигуру трехглавого дракона. Головы — это три группы армий: «Север», «Центр» и «Юг», нацеленные каждая на крупнейшие столичные города СССР — Ленинград, Москву и Киев. Так и понеслись они, плюясь пламенем и сея смерть, к тройке своих «суженых», и, казалось, ничто их не остановит! К Ленинграду подобрались в сентябре, к Москве — все-таки самый дальний маршрут — в октябре, ну а Киев — Киев в сентябре уже с легкостью взяли!

Произошло это так быстро потому, что 21 августа центральная из голов — по единоличной воле фюрера — резко и на всем ходу заложила вираж на юг, в сторону Черного моря[1], украинского урожая и вальяжного Крещатика. Костяк группы армий «Центр» фон Бока оставался на московской колее, но притормозил, чтобы лучше перемолоть и сжевать миллионный Брянско-Вяземский котел (одних только военнопленных — 688 тысяч!). Но две армии — 2-я танковая Гудериана и 2-я пехотная Вейса — оторвались от «Центра» и устремились на юг, чтобы стать северной клешней другого, не менее впечатляющего котла — Киевского (665 тысяч военнопленных). Южная же клешня была прочерчена группой армии «Юг» фон Рунштедта.

16 сентября у Лохвицы танки Гудериана поцеловались с танками фон Клейста. Четверо красных командармов (а с командующим Пинской флотилией, контр-адмиралом Д. Д. Рогачевым, так и пятеро) едва унесли ноги из этого котла. Генерал-майор Михаил Потапов (5-я армия) попадет в немецкий плен, а командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Михаил Кирпонос — в пафосно-нелепом ожидании письменного приказа Сталина — безрассудно застрянет и понапрасну погибнет, утянув за собой в могилу едва ли не весь свой штаб. Гудериан же и Вейс еще успеют вернуться к средней драконовой голове аккурат к началу операции «Тайфун»…

И вот наступило 19 сентября 1941 года — день оккупации Киева.

Вся Кирилловская улица (при советской власти она называлась улицей Фрунзе, но название не прививалось), была, сколько видно в оба конца, забита машинами и повозками. Автомобили были угловатые, со всякими выступами, решетками, скобами.

У каждой машины есть лицо, она смотрит на мир своими фарами безразлично, или сердито, или жалобно, или удивленно. Так вот эти, как и первая, что увезла пушку, смотрели хищно. Отродясь я не видел таких автомобилей, и мне казалось, что они очень мощные, они заполнили улицу ревом и дымом.

Кузова некоторых грузовиков представляли собой целые маленькие квартиры с койками, привинченными столами.

Немцы выглядывали из машин, прогуливались по улице — чисто выбритые, свежие и очень веселые. Будешь свежим и веселым, если у них пехота, оказывается, не шла, а — ехала! Они смеялись по любому поводу, что-то шутливо кричали первым выползающим на улицу жителям. Между фурами со снарядами и мешками лихо юлили мужественные мотоциклисты в касках, с укрепленными на рулях пулеметами.

Доселе нами не виданные, огромнейшие, огненно-рыжие кони-тяжеловозы, с гривами соломенного цвета, медлительно и важно ступая мохнатыми ногами, запряженные шестерками, тянули орудия, будто играючи. Наши малорослые русские лошаденки, измордованные и полудохлые, на которых отступала Красная армия, показались бы жеребятами рядом с этими гигантами.

В ослепительных белых и черных лимузинах ехали, весело беседуя, офицеры в высоких картузах с серебром. У нас с Шуркой разбежались глаза и захватило дыхание. Мы отважились перебежать улицу. Тротуар быстро наполнялся, люди бежали со всех сторон, и все они, как и мы, смотрели на эту армаду потрясенно, начинали улыбаться немцам в ответ и пробовать заговаривать с ними.

А у немцев, почти у всех, были книжечки-разговорники, они листали их и кричали девушкам на тротуаре:

— Панэнка, дэвушка! Болшовик — конэц. Украйна!

— Украина, — смеясь, поправили девушки.

— Йа, йа! У-край-ина! Ходит гулят шпацирен битте!

Девчонки захихикали, смущаясь, и все вокруг посмеивались и улыбались[2].

Киев же был обречен, и для 6-й армии генерал-фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау давно уже не смотрелся крепким орешком. Когда 19 сентября город пал, то назавтра, 20-го, фон Рейхенау обратился к войскам:

Взятие Киева имеет определяющее значение. Мужество, вождизм и ни с чем не сравнимая храбрость всех частей позволили нам за чрезвычайно короткое время создать здесь крепчайший оплот. Враг пережил убийственное поражение. Путь на Восток нам отныне открыт. Я благодарю пехотного генерала фон Обстфельдера[3], командующего этим наступлением, и его бравые дивизии.

Фельдмаршалу тогда и в голову не могло прийти, что он и сам не протянет на этом свете дольше четырех месяцев! После занятия Киева он пойдет на повышение и 1 декабря сменит фон Рунштедта на посту командующего группой армий «Юг», а его самого в 6-й армии заменит Паулюс, впрочем, тоже еще не подозревающий о своем грядущем Сталинграде. Что касается Рейхенау, то 14 января 1942 года, после зимней, на 40-градусном морозе, охоты под Полтавой его, 57-летнего спортсмена, хватит инсульт, а 17 января — при перелете в клинику в Лейпциге — он умрет прямо в самолете…

Радикализация в Рейхе

Между прочим, 19 сентября — знаменательный день и для немецких евреев. То был день взрывной дополнительной радикализации еврейской политики непосредственно в Рейхе. День, когда немецким и австрийским евреям было вменено в обязанность носить, как и евреям в гетто на востоке, «желтые звезды»:

С этого дня надо было носить с собой гетто, словно улитка свой домик, — звезду Давида. Над входной дверью висели бумажки с нашей фамилией: над моей — «звезда», под именем жены — «арийка»… Теперь я был у всех на виду, изолированный своим опознавательным знаком и беззащитный. И как же мучительно это постоянное напоминание о том, что, казалось бы, никак не может влиять на жизнь филолога по призванию и немецкого патриота по убеждению!..[4]

Десятки тысяч евреев, в том числе и прочно и осознанно ассимилированных (как тот же Виктор Клемперер — глубоко убежденный христианин-протестант), были не просто отвергнуты, обижены и унижены, но и подвергнуты такой же точно дискриминации, как и их отцы и деды, — сброшены обратно в нелюбимое ими, и, казалось, в уже покинутое родовое, сиречь расовое, еврейство.

…Эх, нам бы их заботы, — могли бы подумать те же киевские евреи, если б узнали о клемпереровых переживаньях. Но сами «рейхсъюден» еще долго не понимали, что латка с магендовидом на груди и спине была знаком куда более зловещим, чем визуальная дискриминация. Что клетка Третьего рейха захлопнулась за ними за всеми и что время пришло и им, отныне промаркированным, приготовиться к самому худшему — к панъевропейской и панъеврейской судьбе.

Эйхман на следствии рассказывал, что примерно через три месяца после начала войны (т. е. примерно в 20-х числах сентября) Гейдрих сообщил ему о решении фюрера перейти к физическому уничтожению всех евреев, что означало в том числе и прекращение усилий эйхмановского отдела IV.B.4 РСХА по реальной «эмиграции» евреев.

7 декабря разразился Перл-Харбор, и Америка вступила в войну. 12 декабря 1941 года Гитлер произнес речь, в которой объявил о решении уничтожить все европейское еврейство. Для так и не эмигрировавших еще из Рейха немецких и австрийских евреев — это означало конец: всё — мышеловка захлопнулась![5]

Впрочем, первые транспорты с немецкими евреями уже в октябре — ноябре 1941 года потянулись на восток — сначала в Вартегау (в Лицманштадт, бывшую Лодзь), а с ноября и дальше — в Рейхскомиссариат Остланд (в Минск, Ригу и Ковно, а также в эстонскую Раазику).

Немецкие палачи

Но вернемся в Киев и к Рейхенау. Он не сомневался в «бравости» не только своих вояк, но и своих карателей, постепенно съезжавшихся в Киев.

Еще 19 сентября прибыли 53 человека передового отряда зондеркоманды 4а под началом оберштурмфюрера СС Августа Хэфнера; остальные, во главе с командиром группы штандартенфюрером СС Паулем Блобелем (1894–1951), задержались на еврейской акции в Житомире и прибыли в город только 25 сентября, одновременно со штабом всей айнзатцгруппы «C» (начальник — бригадефюрер СС д-р Отто Эмиль Раш).

Блобель вступил в НСДАП еще в 1931 году[6]. Это, кстати, год первых электоральных успехов этой партии, год ее кровавых уличных битв с коммунистами и — какое совпадение! — год первых еврейских погромов в Германии, покамест без трупов: «В сентябре 1931 г. гитлеровцы громили в центре Берлина, на Курфюрстендамме, выходивших из синагог и гулявших по случаю праздника Рош-гашана евреев»[7]. До Йом-Кипура в Бабьем Яру оставалось всего десять лет!..

Блобель служил муниципальным служащим в Золингене и Дюссельдорфе. С 1933 года — Блобель в гестапо, с 1935 — в СД, в ноябре 1938 года — конфисковывал имущество сгоревших в Хрустальную ночь синагог в Ремшайде, Золингене и Вуппертале. С 22 июня 1941 года Блобель на Восточном фронте — командир зондеркоманды 4а, чей кровавый след протянулся через всю Украину. До Киева — это Сокаль, Луцк, Ровно, Житомир, Радомышль, Коростень, Фастов и Белая Церковь, после Киева — Чернигов, Яготин, Лубны, Полтава, Харьков, Сумы и Белгород.

Айнзатцгруппа C действовала в это время в Киеве и вокруг, включала в себя две зондеркоманды (4а и 4Ь) и две айнзатцкоманды (5 и б). Каждая айнзатцгруппа вместе с подчиненными подразделениями включала от 500 до 800 душ.

Тут следует пояснить специфику зондеркоманд и айнзатцкоманд внутри айнзатцгрупп СС. Первые двигались вместе с вермахтом или чуть позади, и их непосредственная и главная задача была в деятельности по горячим следам, в частности, в охоте за функционерами, архивами и т. п. Карательная функция в их мандате — не первостепенная: она — прерогатива айнзатцкоманд, прибывавших к местам своей службы, как правило, с бóльшим или меньшим лагом запаздывания.

Тогда же в Киев прибыли штаб айнзатцгруппы C бригадефюрера СС и генерал-майора полиции Отто Раша с подчиненной ротой войск СС (командир — оберштурмфюрер СС Бернхард Графхорст), штаб полицейского полка «Юг» (командир — подполковник полиции Рене Розенбауэр) и два его батальона — 45-й резервный (штурмбанфюрера СС Мартина Бессера) и 303-й (штурмбанфюрера СС Генриха Ганнибала[8]), две роты 82-го полицейского батальона (командир батальона — майор полиции Рудольф Эберт), группа ГФП 708 (командир — комиссар полевой полиции Бернхард Зюссе), часть штаба Высшего командира СС и полиции «Россия-Юг» обергруппенфюрера СС Фридриха Еккельна[9]. Все они — общей численностью не менее 1000 человек (из 2300 человек наличного состава) — так или иначе были задействованы в «Гросс-акции» 29–30 сентября[10].

Главная нагрузка, повторю, легла на зондеркоманду 4а Блобеля. Ей все это было не впервой. Среди того, что уже было у них за душой, выделялся расстрел 22 августа девяти десятков плачущих еврейских сироток в Белой Церкви, где накануне были расстреляны их родители. Cвоим нескончаемым плачем они покушались на покой солдат вермахта, на что, а также на антисанитарию (sic!) в помещении, где они находились, командующему армией пожаловался подполковник Гельмут Гросскурт (1898-1943), 1-й офицер штаба 295-й пехотной дивизии, которому в свою очередь пожаловались на это церковные капелланы[11].

Вопрос этот блобелевцы, конечно, «решили», не подвели, а сироты подзадержались на этом свете всего на сутки. Были они, кстати, одними из первых детских еврейских жертв: до этого расстреливали мужчин, а затем — мужчин и женщин.

Немцев своих Блобель тогда пощадил, расстреливать приказал украинским полицейским. Оберлейтенанту Бингелю, наблюдавшему за их работой в Умани, где они расстреляли около 6000 человек, показалось, что убивали они «с удовольствием, словно занимались главным и любимейшим делом своей жизни»[12]. Но и для некоторых из них расстреливать такой контингент было испытанием, иных даже била мелкая дрожь[13].

…Покуда СД и СС только съезжались и обустраивались, окончательным решением в Киеве занимался сам бравый вермахт. Начиная с 22 сентября, военные патрули (позднее к этой работе подключились украинские полицейские) охотились по всему городу за мужчинами призывного возраста: забирали всех — и гражданских, и окруженцев, и беглых военнопленных, а потом среди них выявляли евреев и комиссаров.

23 сентября весь Киев обклеили портретами Гитлера-освободителя, а заодно и воззваниями ОУН про самостийную соборную украинскую державу и про Москву, Польшу и Жидову как ее главных ворогов: «Знищуй их!» В тот же день началась и регистрация населения Киева — главным образом на рабочих местах — причем количество записывавших себя украинцами зашкаливало: население, кажется, уловило связь явлений друг с другом.

24 сентября было началась «перепись населения» Киева — в видах удобства селекции этого населения. Но ровно в полдень мощно громыхнула диверсионная «радиоигра» Кремля с неудержимо взлетающими на воздух по радиосигналу, посылаемому, предположительно, из Воронежа, зданиями в центре города и пылающим Крещатиком. Первыми взлетели на воздух штаб 454-й охранной дивизии (бывший «Детский мир») и ортскомендатура[14]. Взрывы явно застали расслабившихся немцев врасплох. Удары радиоуправляемыми минами Ф-10 прекратились только на шестой день. Они были не только болезненны для Берлина, но и унизительны[15]. Под дымящимися развалинами задохнулся и план переноса в Киев из Ровно столицы Рейхскомиссариата Украина[16]. С таким-то Крещатиком!

«Радиоигра» выкинула на улицу полусотню тысяч киевлян, которым срочно занадобилась крыша над головой. Так что идея не цацкаться с обустройством в Киеве такой роскоши как гетто (судя по всему, оно и так не планировалось), а «переселить всех евреев», т. е. расстрелять их и как можно скорей всех — представив это как месть «за Крещатик» — напрашивалась![17] В тот же день — 24 сентября — в лагерь на Керосинной было доставлено 1600 евреев-киевлян[18].

Идея встретила понимание, поддержку и детальную разработку на серии совещаний, посвященных, разумеется, и взрывам, и другим вопросам. Первыми — уже 24 сентября — собрали комендантов и командиров дивизий. Назавтра — 25 сентября — встречались Рейхенау с Обстфельдером. На совещании 26 сентября к вермахту (генерал-майор Курт Эберхард, с 29 сентября — новый комендант Киева[19]) присоединились будущие палачи Бабьего Яра из СС и СД — Еккельн, Раш и Блобель. Основное бремя «гросс-акции возмездия» должно было лечь на зондеркоманду 4а, для поддержки которой (сгон жертв, внутреннее и внешнее оцепление места казни) Еккельн по просьбе Блобеля выделил дополнительно роту СС и два полицейских батальона — 45-й и 303-й (впрочем, не целиком, а отдельные его роты).

27 сентября — сразу два заседания. Первое — внутриармейское: Обстфельдер, Эберхард, Циквольф (командир 113-й пехотной дивизии, он же новый начальник киевского гарнизона) и майоры генштаба Винтер и Гебауэр. Второе — с участием офицеров абвера 29-го корпуса, подчиненных дивизий и городской комендатуры, представителей от СД, полиции, ГФП, министерства оккупированных восточных областей и рейхскомиссара Украины. Совещание вел начальник отдела 1с (разведка и контрразведка) 29-го армейского корпуса Ширмер: речь шла о тотальной «эвакуации», т. е. об убийстве всех евреев. Мотив «мести за взрывы» в этом кругу нужен не был (все понимали, что такое «эвакуация»), но между рядовыми немцами и украинцами он уже вовсю гулял по городу в порядке слухов.

Инфраструктура террора

Евреев, схваченных до взрывов на Крещатике, бросали в тюрьмы, а схваченных после 24–25 сентября — в дулаг 201, обосновавшийся в этот день прямо в городе, на стадионе «Зенит»[20] — по адресу: Керосинная улица, 24[21]. В качестве дулага лагерь просуществовал только до 11 октября 1941 года, после чего был переведен в Ромны и далее в Харьков, где и «задержался»[22].

Но была в этом дулаге и «гражданская», она же еврейская, часть, куда собирали евреев. Вот впечатления о лагере:

Потом всех построили в колонну и повели в общий лагерь на Керосинную. Это был мой первый, но не последний лагерь, начало моих мытарств…

На Керосинной мы пробыли дней десять, наверное, это было что-то вроде перевалочного пункта. Узников здесь разместили в двухэтажном здании и в бывших гаражах — их было штук пять-шесть, по-моему. Раньше в них стояли пожарные машины, здесь была пожарная команда.

Военнопленных держали отдельно от гражданских. Первые пять дней нас вообще ничем не кормили, только на шестые сутки дали какую-то баланду. Наливали ее кто в котелок, кто прямо в пилотку — у кого что было. Только потом вместо мисок появились привезенные из какого-то магазина ночные горшки. Ни о каких ложках и речи быть не могло, там из-за них чуть ли не драки возникали. Я наливал себе в пилотку, потом споласкивал ее.

Здесь каждый день умирало по тридцать-сорок человек, преимущественно пожилые люди. На седьмые сутки стали забирать молодежь — лет по 15–16, и машины с ними отправлялись в неизвестном направлении. Но мы слышали, что где-то стреляют. Сперва не поняли, в чем дело, а потом, когда те же машины возвращались с их одеждой, догадались, куда и для чего их увозили[23].

Одновременно, начиная с 25 сентября и до середины октября 1941 года, в Киеве примостился другой дулаг — 205[24], подчинявшийся, как и дулаг 201, 454-й охранной дивизии[25]. Он размещался в Дарнице, в 12 км от Киева, на левом берегу Днепра, на месте бывших казарм РККА на огромной — 1,5×1 км — территории.

В том же октябре 1941 года место дулага 205 в Дарнице занял стационарный лагерь для советских военнопленных — шталаг 339 (его еще называли Stalag Kiew-Ost, или шталаг Киев-Восточный[26]). Периметр лагеря, окруженный 3–4 рядами колючей проволоки, охранялся снаружи немцами, изнутри — украинской полицией. Максимальная заполненность составляла 15–20 тыс. чел. При лагере имелся лазарет для советских военнопленных. Шталаг просуществовал здесь до 19 июля 1943 года, но с апреля (по другим данным — до июня) 1943 года — уже как шталаг 384[27]. При шталаге 384 имелся еще и отдельный лагерь для советских летчиков-перебежчиков[28].

Расположенный на левом берегу Днепра, шталаг 339 практически не взаимодействовал с «правобережьем»: общее количество погибших в нем военнопленных составляло, по оценке ЧГК, 68 тыс. чел.[29]

А незадолго до оставления Киева в городе промелькнул еще и филиал дулага 214. Возможно, это и есть тот загадочный лагерь на Тираспольской улице (в районе Сырца), упомянутый С. Аристовым[30], или лагерь на Борщаговке, в который угодил Капер?

Возле Киева — в Жулянах, по улице Земской, — был еще один стационарный лагерь для советских военнопленных. Он располагался близ аэродрома в Пост-Волынском и администрировался не вермахтом, а люфтваффе: в нем, надо полагать, содержались пленные летчики.

Уход дулага 201 с Керосинной улицы в октябре 1941 года вовсе не означал ликвидацию лагерного пространства и лагерной инфраструктуры: просто их переняла другая организация — СД, в просторечии и не вполне точно именуемая гестапо[31].

В этой «юрисдикции» лагерь на Керосинной просуществовал до весны 1942 года, после чего, очевидно, был переведен в Сырец, в самой непосредственной близости от Бабьего Яра. Территория, которую он там занимал, была весьма значительной — около трех км². На ней разместилось сначала 16, а потом и 32 полуземлянки-полубарака: имелись отдельные зоны — еврейская (барак № 2), партизанская, женская (человек на 300). Квалифицированные еврейские узники Керосинной/Сырца использовались также на строительно-ремонтных работах как минимум на двух городских объектах — на Институтской улице, 3–5 (еврейский рабочий лагерь), и на улице Мельникова, 48, где они ремонтировали общежитие СС[32]. Имелся у Сырца еще и загородный филиал — подсобное хозяйство СД в поселке Мышеловка в 18 км от Киева (ныне в черте города, Голосеевский район): там заключенные использовались на сельскохозяйственных работах[33].

До середины 1943 года он официально именовался сначала лагерем принудительного труда (Zwangsarbeitslager), а потом — транзитно-арестным лагерем (Durchgangshaftlager) — своего рода смесью следственного изолятора и исправительно-трудового лагеря[34]. Это отличало его типологически от концлагеря, являвшегося местом отбывания наказания, но без транзитного потока. В остальном де-факто разница была не слишком большой.

В Сырце лагерь функционировал с мая 1942 до сентября 1943 года и подчинялся командиру полиции безопасности и СД в «генеральном округе Киев» оберштурмбаннфюреру СС Эриху Эрлингеру, прибывшему в Киев в январе 1942 года[35]. Комендантом лагеря — и человеком с явно садистскими наклонностями — был штурмбаннфюрер СС Пауль-Отто Радомски (1902–1945), неразлучный со своей собакой — немецкой овчаркой по кличке Рекс[36]. Его заместители — унтерштурмфюрер СС Пауль Паатц и рыжеволосый ротенфюрер Ридер, переводчик — фольксдойче Рейн, староста лагеря — чех Антон. Охраняли лагерь украинские полицейские из состава 23-го полицейского батальона (Schutzmannschaft-Bataillon 23), командиром которого в январе — декабре 1942 года был шарфюрер СС Альберт Байль, а с января 1943 года — унтерштурмфюрер СС Виллибальд Регитчник (1912–1947)[37].

По состоянию на 4 августа 1943 года в лагере содержалось около трех тысяч заключенных. В нем царили террор и безграничный произвол начальства. Заключенных расстреливали из-за потери трудоспособности, в качестве заложников, за попытки побегов и просто так, по капризу садистов-начальников. После освобождения Киева на территории лагеря были обнаружены шесть расстрельных ям, из которых было эксгумировано 650 трупов.

Контингент узников формировался не только в Киеве, но и по всей Киевской и Полтавской областям: его составляли партизаны, коммунисты-подпольщики и те, кого подозревали в связях с ними. Отдельный контингент и обособленную зону в лагере составляли трудоспособные мужчины-евреи: это или те, кого разоблачили и схватили в городе, или евреи-военнопленные, в том числе евреи-моряки Пинской флотилии[38]. Один из них, С. Б. Берлянт, бывший парикмахер Пинской флотилии, прославился активным участием в восстании части зондеркоманды «1005» из Бабьего Яра.

Сохранилось несколько фотографий евреев-моряков, сделанных на днепровской набережной в Киеве, — видимо, вскоре после их пленения[39]. На них видно около десятка человек, очевидно, под охраной, но охранников не видно. Ясная солнечная погода и характер одежды на фотографиях позволяет уверенно датировать их концом сентября — началом октября 1941 года. Очевидно, что эта группа не имеет никакого отношения к другой группе моряков — ставшей одной из героических легенд Бабьего Яра[40].

Украинские коллаборанты

Созданная в 1929 году Организация украинских (а de facto западно-украинских) националистов была программатически фашистской партией и национально-освободительным движением одновременно. Она боролась — поначалу еще только в польской Галиции — за украинскую государственность, но одной только державы-государства ей было заведомо мало: золотая ее мечта — не просто украинская земля, но и украинский порядок на украинской земле. Из чего и вытекал ее агрессивный настрой как против населяющих Украину (какой они ее понимали) других народов, в том числе, но не в первую очередь, и евреев, так и против стран проживания остальных украинцев.

Первый руководитель ОУН — Евгений Коновалец, заслуженный полковник-петлюровец — был убит Павлом Судоплатовым в мае 1938 года. Вторым головой ОУН в августе 1939 года был избран Андрей Мельник, но уже в начале 1940 года организация раскололась надвое — на относительно умеренную ОУН(м) («мельниковцы») и радикальную ОУН(б) («бандеровцы», от их вождя, Степана Бандеры). Уже 30 июня 1941 года ОУН(б) провозгласила во Львове свое самое искомое и заветное — создание украинского государства, чем вызвала нешуточные гнев и репрессии Третьего рейха против своих сторонников.

В отличие от бандеровцев, доминировавших в Галиции и вообще в Западной Украине, мельниковцы видели в Германии не только тактического союзника, но и стратегического партнера. Ареал внутриоуновского преобладания мельниковцев — все, что восточнее Житомира и Винницы, Киев в первую очередь. Бандеровцы и мельниковцы между собой конкурировали и враждовали, первые даже пошли на политическое убийство 30 августа в Житомире Николая Сциборского (1898–1941), видного теоретика украинского национализма и члена ОУН(м).

Один из очевидцев немецкой оккупации Киева — журналист Николай Моршен (Марченко)[41] — вспоминал спустя неполное 10-летие об украиноцентричной атмосфере начала немецкой оккупации в Киеве:

Еще до прихода немцев в Киев, т. е. в августе — сентябре 1941 (немцы вошли в Киев 19.9.41) по Киеву ходили слухи о том, что «немцы восстанавливают Украинскую республику». Говорили о том, что будто бы в Житомире уже сидит украинское правительство… Поэтому, когда в Киев вошли немцы, то никого не удивило то, что сразу же повеяло «украинским воздухом»: послышалась украинская речь, появились всюду желто-блакитные флаги и т. д.

«Щирые» к тому времени захватили все те пункты, которые можно было захватить при немцах: всю Городскую управу, Днепросоюз (объединение укр[аинских] кооперативов), сахаротрест и его предприятия, аптекоуправление, Укрбанк (Госбанка им немцы не дали), прессу и ряд других областей. Появились сотни людей явно не местных: это были галичане из Галиции и Буковины. Они держали себя очень заносчиво, очень самоуверенно и сразу возбудили к себе неприязнь. Начался явный антагонизм между «западниками» и «надднепровцами», т. е. между пришлыми и местными украинцами. Этот антагонизм чувствовался, о нем говорили…

У меня и близких людей создалось тогда такое впечатление: где-то на Западе (во Львове?) есть некоторый штаб, который всем руководит и направляет своих людей. Цель этого штаба — политическая: создание Украинской республики…[42]

Первым начальником Киевской городской управы, т. е. местным бургомистром, был Александр Петрович Оглоблин (Мезько, 1899–1992), вчерашний профессор Киевского университета и будущий — Гарвардского.

В Киеве, как и везде, деньги и ценности убитых евреев конфисковывались в пользу Рейха, их одежда предназначалась частично для местных фольксдойчей, а частично оставалась в распоряжении управы. Так, «трофеи» Бабьего Яра свозились в здание 38-й школы, где на первом этаже складировали продукты, на втором — белье, на третьем — верхнюю одежду, а на четвертом — шубы, часы и ювелирные изделия[43].

Бóльшая часть принадлежавшего евреям жилья и имущества перешла тогда в руки фольксдойче и украинцев.

Кое-что украинцы прибирали себе сами, не спрашиваясь, вводили явочным порядком. Например, рядом с немецкими, красными, — жовтно-блакитные флаги над управами и над Софийским собором. Или антирусские таблички с надписями «Только для немцев» и «Только для украинцев».

Моршен точно подметил, что на украинизацию привычным образом намазывался хорошо знакомый масляный слой коррупции:

Получилась амальгама: с одной стороны — идейно-национальный антагонизм… (не думайте, будто я описался: именно национальный антагонизм между «галичанами» и «нашими»!), а с другой стороны — разлагающее влияние беспринципной и морально неустойчивой массы советских «рвачей» (особая и весьма распространенная порода), которые подбавили в украинскую идею весьма значительную порцию коррупции[44].

Дрожжи коррупции, к слову, не миновали и школу № 38, т. е. склад вещей расстрелянных в Бабьем Яру евреев. Там начались махинации, что-то оттуда стало мелькать на базаре, о чем стало известно в комендатуре. Вызванный в гестапо на допрос Оглоблин со страху упал в обморок и даже «ховался» в психушке, т. е. чуть ли не прямо в Бабьем Яру. Убивать профессора не стали, но уволить уволили. В должности бургомистра он продержался лишь месяц с небольшим!

За этот месяц он успел основательно сблизиться с ОУН в ее мельниковском изводе и даже вошел в Украинскую национальную Раду, таинственную организацию под председательством профессора-экономиста Николая Ивановича Величковского (1882–1976) — полувиртуальный орган самоидентификации украинства на случай необходимости представлять себя перед немцами. В Киеве Рада была создана явочным порядком 5 октября, запрещена немцами 17 ноября, но продолжала тайно существовать и в 1942–1943 годах[45]. Первую скрипку в ней, наряду с Величковским, играл поэт и археолог Олег Кандыба (Ольжич; 1907–1944), в январе 1944 года — после ареста Андрея Мельника — занявший его место в иерархии всей ОУН(м).

Неудивительно, что Оглоблин всячески поддерживал украинскую «патриотическую» прессу — шипяще антисемитскую и антирусскую: газета «Українське слово» («Украинское слово») под редакцией западенца Ивана Андреевича Рогача (1913–1942) и литературное приложение к ней — журнал «Лiтавры» («Литавры») под редакцией Елены Телиги (1906–1942), перебравшейся в Киев из Ровно, — начали выходить еще в сентябре 1941 года[46].

Де-факто оба издания были не столько городскими, сколько чисто оуновскими. «Украинское слово» выходила трижды в неделю, по одному-двум листам в номере. Гнусность ее поистине не знала границ. Бешеный антисемитизм служил ей и легкими, и воздухом, и лицом, и изнанкой, и идеологией, и физиологией. Не было такой гнусности о жидах, перед которой здесь остановились бы или хотя бы поморщились, — напечатали бы любую.

Литературно-художественный журнал «Литавры» формально был приложением к «Украинскому слову» и, соответственно, имел ответственным редактором все того же Ивана Рогача. Но хозяйкой журнала была ее редактор, поэтесса Елена Телига. Предполагалось, что 16-страничный журнал будет еженедельным, но на практике он выходил нерегулярно, свет увидело всего несколько номеров, да и те в более куцем формате. Де-факто «Литавры» были органом основанного Телигой Союза украинских писателей[47]. Упомянутый запах в журнале, разумеется, тоже был, но гораздо слабее, чем в газете.

Политика преференций украинцам со стороны немецких оккупантов была поначалу и широкой, и системной. Так, при взятии заложников — с хорошей перспективой быть расстрелянным — брали почти исключительно евреев, иногда русских, а украинцев старались не брать.

При попадании в плен красноармейцев-украинцев массово высвобождали из статуса военнопленного, выдавали им пропуска и отпускали до родимых хат, если таковые были позади, а не впереди фронта[48]. Основания — приказ генерал-квартирмейстера ОКХ Э. Вагнера от 25 июля 1941 года о высвобождении из плена представителей ряда «дружественных» национальностей — фольксдойче, украинцев, прибалтов, белорусов, румын, финнов и даже «кавказцев», распоряжение ОКВ от 14 октября 1941 года о проверке советских военнопленных на предмет их принадлежности к «привилегированным» национальностям[49] и др. Конец акции намечался на февраль 1942 года[50], но фактически она продолжалась еще некоторое — небольшое — время. Не приходится удивляться тому, что, согласно статистике ОКХ, среди высвобожденных доминировали украинцы: так, по состоянию на 1 апреля 1942 года, всего из плена было высвобождено 290 270 чел., из них украинцы — 277 769, или 96 %. Далее, с колоссальным отставанием, шли эстонцы и фольксдойче[51].

Собрав в кулак последние остатки наивности и романтизма, Третий рейх по-отечески рассматривал украинских националистов как свою опору на Украине и исходил из того, что и последние удовольствуются своей ролью и ограничатся такой функцией. Свое наивысшее покровительство и защиту украинцы находили у рейхсминистра по делам восточных территорий Альфреда Розенберга (1892–1946), но из Ровно Украиной рулил враг и политический антипод Розенберга рейхскомиссар Украины — Эрих Кох (1896–1986). Будучи одновременно и гауляйтером Восточной Пруссии, он имел прямой выход на Гитлера по партийной линии и, заручившись поддержкой фюрера, нередко переигрывал Розенберга бюрократически. А представления о добре и зле были у них чуть ли не противоположными: под прикрытием расовой теории, немецкой дисциплины и немецкой справедливости (синоним отсутствия сентиментальности!) Кох по отношению к населению оккупированной территории Украины проводил чрезвычайно жесткую линию, Розенберг же был «либерал». Репрессии против ОУН конца 1941 — начала 1942 года не могут быть правильно поняты вне контекста этого противостояния.

Оуновцы же в сентябре—ноябре завели при немцах и с немцами такой «театр»: преданно глядя им в глаза, выслушивая приказы оккупационных властей и кивая понятливо головой, щелкали каблуками и брали под козырек, а на самом деле — все делали по-своему и только изображали, что выполняют рейхову, а не свою волю.

Но если все это немцы какое-то время еще готовы были терпеть, то фактическое формирование под прикрытием Киевской управы национального украинского — теневого — правительства и объявление без спросу в газете о восстановлении конституции петлюровской Украинской народной республики 1918 года цистерну их терпения переполнило. Уже в ноябре 1941 года уверенность в нелояльности оуновцев окрепла настолько, что начались их аресты. «Медовый двухмесячник» коллаборации и толерантности в отношениях нацистов-немцев и националистов-украинцев закончился. Из статуса союзников и ставленников Рейха оуновцы постепенно переместились в статус его оппонентов и врагов.

Не сразу, но со временем немцы оуновский «театр» раскусили — их вызывающую, под маской лояльности, нелояльность, сходу переходящую в двойную игру и в саботаж. Им стала мерещиться даже такая химера, как союз против них патриотов-украинцев с подпольщиками-коммунистами при руководящей роли последних!..

О слухах, которыми полнился тогда Киев и о репрессиях, которые обрушились тогда на оуновцев, тот же Моршен вспоминал:

В конце ноября или в начале декабря я поймал слух: идут, якобы, какие-то тайные переговоры между украинцами, которые «у нас», и украинцами, которые находятся в Англии, США и особенно в Канаде: создается единый украинский фронт, который собирается противопоставить себя будущему победителю, кто бы он ни был… Но как Вы знаете, немцы весьма ревниво относились к каким бы то ни было попыткам связаться с «англо-американцами» и, конечно, этот слух они поймали. Было ли последующее следствием этого слуха и того, что под ним крылось, или оно было вызвано иными причинами (тем, что немцы и не собирались допустить никакой самостоятельной Украины), но в середине декабря произошел крах: все крупные украинские деятели были арестованы. Состав Городской управы был изменен, пресса была передана в другие руки и по городу пошли слухи о многочисленных расстрелах в Гестапо. Приехавших галичан сразу же как вымело… После этого все украинское движение перешло в подполье, а поэтому сведений о нем стало и еще меньше…[52]

Иными словами, даже относительная «умеренность» ОУН(м) в сочетании с активностью в проведении собственной национальной повестки представлялась Рейху достаточно радикальной для того, чтобы на стыке 1941 и 1942 годов очень жестко погромить ее сеть по всей Украине. Но прежде всего — в Киеве, где были арестованы и, как правило, казнены все активные члены ОУН(м), в том числе сотрудники городской администрации — этой, по словам Э. Коха, «цитадели украинского шовинизма», во главе с самим бургомистром — Владимиром Пантелеймоновичем Багазием (1902–1942), бывшим и при Оглоблине вице-бургомистром. Впервые в отчетности СД он возникает 2 февраля. Вслед за констатацией высокой инфильтрации в ряды украинских националистов большевистских агентов читаем: «Во все это оказались замешаны бургомистр Киева и первый секретарь Академии наук»[53].

Киевская часть следующего «Сообщения» — № 164 от 4 февраля 1942 года — начинается с признания СД в том, что отныне центр тяжести ее борьбы с антинемецким подпольем все больше смещается от коммунистов к националистам. Багазий здесь не упоминается, но говорится о таких оуновских очагах, как нелегальная Рада и легальные Союз писателей во главе с Еленой[54] Телигой, Академия наук и Церковь во главе с архиепископом Холмским и Подлясским (позднее митрополитом) Илларионом (Огиенко)[55].

Багазия арестовали в начале февраля 1942 года, причем, как пишет рейхскомиссар Э. Кох рейхсминистру Розенбергу, новость эта достигла Берлина раньше, чем Ровно, ибо уже 6 февраля из министерства поступило распоряжение — дело расследовать, но с должности не снимать. Непосредственно арест Багазия и ряда других работников Киевской управы состоялся 7 февраля[56]. Следственные действия, по Коху, только подтвердили все худшие подозрения о Багазии — от коррупции до нелояльности Рейху[57].

Кох в своем меморандуме прямо обвинял Розенберга в покрывательстве этого злостного предателя. Под руководством Багазия Киевская управа стала гнездом и оплотом украинского шовинизма. В каждом ее отделе штаты были намеренно раздуты и заполнены сплошь националистами. Обвиняли Багазия в инфильтрации своих людей в полицию и в Красный Крест, превращенный в нечто наподобие курьерской службы националистов, в сборе данных об экономической политике немцев на Украине, в особенности о ее неудачах, и даже… в спекуляции бензином! Припомнили, конечно же, и преподавание до войны в еврейской школе, и частные уроки детям Никиты Хрущева![58]

Так или иначе, но Багазий пережил в тюрьме практически всех своих однодельцев-оуновцев и повесился у себя в камере 3 октября 1942 года[59].

Помимо управы, сугубыми рассадниками национализма и неоправданным собесом для своих выглядели и Академия наук с Союзом писателей, причем Академия, как и Православная церковь, обе тянули на то, чтобы смотреться эдакими ипостасями распущенной Национальной Рады.

Под раздачу попали и журналисты, в том числе редакторы Рогач и Телига. 12 декабря вышел последний номер «Украинского слова», а уже 14 декабря — первый номер «Нового украинского слова». Новый редактор — Константин Феодосьевич Штеппа (Штепа, 1898–1958). А вот объяснение для аудитории:

К нашему читателю! С сегодняшнего дня украинская газета будет выходить в новом виде, под названием «Новое украинское слово». Крайние националисты совместно с большевистски настроенными элементами сделали попытку превратить национально-украинскую газету в информационный орган для своих изменнических целей. Все предостережения немецких гражданских властей относительно того, что газета должна быть нейтральной и служить лишь на пользу украинскому народу, не были приняты во внимание. Была сделана попытка подорвать доверие между нашими немецкими освободителями и украинским народом. Было произведено очищение редакции от изменнических элементов[60].

Преемник Багазия на посту бургомистра Киева — Леонтий Иванович Форостовский (1896–1974), крепкий хозяйственник и покровитель непобедимой футбольной команды «Старт», перекладывал всю вину за эти репрессии и вовсе на коммунистов-подпольщиков, якобы просочившихся в немецкие органы, чтобы уничтожать украинцев немецкими руками[61].

Альянс немцев-оккупантов с украинскими националистами разрушился в ноябре 1941 года — отныне оуновцы и враги, и жертвы. Немцы инкриминировали оуновцам одновременно и безудержный сепаратизм, и чуть ли не союз с коммунистами против себя.

В Киеве на стыке 1941 и 1942 годов несколькими широкими волнами прошли сравнительно массовые аресты и расстрелы украинских националистов. Первой волной — еще 12 декабря 1941 года — накрыло Ивана Рогача, последней — 9 февраля 1942 года — Елену Телигу, расстрелянную 21 февраля[62].

Десятки человек[63] были тогда расстреляны — но только не в Бабьем Яру^[64], а во дворах двух тюрем на улице Короленко — тюрьмы СД (Короленко[65], 33) и тюрьмы городской полиции (Короленко, 15). Где хоронили расстрелянных, в точности неизвестно. Возможно, и в противотанковом рву на Сырце[66]. А это хоть и близко к Бабьему Яру, но все же не Бабий Яр!

Зато совершенно достоверно, что бургомистр Багазий первым вписал свое имя в длинный ряд благоустроителей Бабьего Яра посредством его преобразования в свалку и засыпки мусором. 15 ноября 1941 года он издал постановление «Об упорядочении санитарного состояния города», в котором Бабий Яр фигурирует в качестве постоянного места для вывоза бытового мусора с последующей его утилизацией путем компостирования на полях и свалках, а также для сваливания снега и льда[67].

Экс-бургомистр Оглоблин, с подачи коллеги-историка Константина Штеппы, ставшего ректором Киевского университета, получил в университете профессорскую должность. До этого Штеппа служил у Оглоблина заведующим отделом культуры и просвещения, так что в ректоры он фактически назначил себя сам, сохранив при этом и позицию в управе, и пост директора Музея-архива переходного периода[68].

Ассистенты палачей

Холокост — не чисто арийское мероприятие. Без слаженного аккомпанемента локальных вспомогательных полиций — польской, украинской, белорусской, прибалтийской, русской, фольксдойчной — и без энтузиазма местных дворников-активистов никакому Гиммлеру или Блобелю не под силу был бы столь впечатляющий рекорд, как в Бабьем Яру: полпроцента всего Холокоста всего за полтора расстрельных дня!

И не случайно, что и второй по скорострельности результат — расстрел 30 августа 1941 года в Каменец-Подольском 23 600 евреев — был достигнут тоже на Украине[69]: собственно, это даже больше, чем в Бабьем Яру за одно только 29 сентября! На третьем месте в этом ряду — расстрел более чем 18 тысяч узников Майданека 3 ноября 1943 года.

Сходное взаимодействие было, конечно, и в Польше, и в Латвии, и в Литве, но не только на Украине имелась своя парамилитарная структура — Украинская повстанческая армия (УПА;), возникшая в 1942 году и сразу же открывшая для евреев свой собственный корпоративный расстрельный «счет».

Убивала евреев, не спросясь в Берлине, и Служба безопасности ОУН. Пополнялся этот счет, правда, уже в 1943–1944 годах — под самый конец немецкой оккупации, когда проводники ОУН одновременно и призадумались: а не пора ли евреев начинать жалеть, дабы не перегрузить их кровью свои будущие переговоры с американцами и англичанами?[70]

Даже с учетом названных ограничений накопилось на этом счету немало: по оценке Арона Вайса — 28 тысяч еврейских жертв[71], а по оценке Джона-Поля Химки — около 15 тысяч[72]. В. Нахманович, как всегда, снисходителен к репутации ОУН и готов признать «всего» одну тысячу. К цифре в 1–2 тысячи склоняется и польский исследователь художеств украинских националистов Гжегож Мотыка. Читая его монограффию «От Волынской резни до операции “Висла”», нельзя не отметить повторение расклада времен хмельниччины, когда поляки резали украинцев и евреев, а украинцы — поляков и… тоже евреев[73]. Сам же Химка в своей последней книге — «Украинские националисты и Холокост» — ограничивается таким пассажем: «Оценка в первые тысячи человек далека от того, чтобы претендовать на точность»[74].

Конечно, эти несколько тысяч человек лишь крошечная добавка к тем сотням тысяч евреев, которых украинцы-оуновцы убили, будучи облачены в форму частей СС или украинских полицаев — как бы от имени и по поручению Третьего рейха. А как быть с евреями, с энтузиазмом убитыми на месте или доставленными в Бабий Яр всеми этими дворниками, соседями и прочими доброхотами-антисемитами? Всех их уверенно пишут на немецкое конто, а вот правильно ли это? Не честнее ли «поделиться» трупами с перечисленными, в том числе с украинскими, доброхотами? Не корректнее прикинуть эту квоту и сложить ее с убийствами от УПА, от собственного — украинского — имени?

Исторически роль украинских националистов в Холокосте неоспорима: беспощадные палачи, а многие еще и садисты, они яростно боролись не только с «ляхами» и «москалями», но и с «жидами». Так что юдофилия их никогда не шла дальше того, что евреи не главные их враги, а «второстепенные» — ближайшие приспешники их главных врагов[75].

Организационно эта ненависть текла сразу по нескольким каналам — каждая в своей униформе. Например, через национальные подразделения абвера и СС («Нахтигаль», «Галичина»). Или через УВП и органы местного самоуправления, создаваемые оккупантами в помощь себе самим, в том числе и по еврейской миссии: и в СС, и в полицию, и в управы ОУН массово делегировала или кооптировала своих людей. И, наконец, через собственное военное крыло — УПА.

При этом бесстрашными борцами с собственно немецкими оккупантами оуновцы-мельниковцы не были, до советских партизан в этом отношении им было очень далеко. А вот самодовольными соучастниками расстрелов беззащитных евреев — завсегда и с радостью — были.

Но вернемся в Киев…

«Наиглавнейший враг народа — жид!» — название статьи в киевской городской, фактически оуновской, газете «Украинское слово» (в ней служила и Телига). В номере за 2 октября некто «Р.Р.» чуть не захлебнулся от восторга по поводу состоявшегося буквально позавчера бенефисного расстрела в Бабьем Яру: «…Но нашлась сила, которая сорвала их [жидовские. — П.П.] планы, которая мстит за гекатомбы жертв жидовского владычества. Вся Европа борется теперь с этой заразою. Жиды не знали милосердия. Пусть же теперь и сами на него не рассчитывают»^[76].

Украинские соучастники «Гросс-акции» стали стягиваться в Киев еще задолго до нее. Раньше всех — еще 21 сентября — из Житомира прибыла передовая команда: 18 человек во главе с Богданом Коником.

23 сентября прибыла казачья сотня Ивана Кедюлича[77]. Это ее, по-видимому, увидел в Киеве 16-летний Костя Мирошник:

На второй день появились украинские полицейские с желто-голубыми повязками и надписью О.У.Н. — организация украинских националистов. Они стали следить за порядком в городе[78].

Подтянулась — из Житомира — и украинская полиция. 27 сентября 1941 года 454-я охранная дивизия передала киевской, 195-й, полевой комендатуре сотню обученных украинских полицейских из Житомира «со знанием киевской специфики» (sic!) под командой капитана Дидике[79]. Для их перевозки было выделено три грузовика, отправление от казармы 28 сентября в 8 утра. В Киеве — полдня на устройство и подготовку к своим действиям на завтрашний день.

Один из этой сотни, взводный Олег Стасюк (1911–?), летом 1946 года показывал на допросах в МГБ, что по приезде в Киев их разместили сначала в школьном здании на бульваре Шевченко недалеко от Евбаза, а позднее — в казарме на Подоле. В расстреле 29 сентября его взвод принимал, по его словам, конечно же, самое пассивное участие: собирал, грузил на машины и охранял площадку, где были сложены вещи расстрелянных, перед этим, разумеется, проходивших через эту площадку. Сам Стасюк, паинька, под грузом свидетельств признал за собой лишь то, что взял всего-то пару еврейских сапог и часы, а золотое кольцо и вовсе купил потом у фольксдойче-галичанина[80].

29 сентября из Житомира на подмогу были посланы еще 200 полицаев, итого житомирских перед «Гросс-акцией» — всего 300[81].

В Киеве между тем набиралась и своя, киевская, вспомогательная полиция — под командой оуновцев, поручика Андрея Орлика[82] и сотника Григория Захвалинского (с ноября 1941 по ноябрь 1942 года)[83]. Набирали в нее как гражданских (в идеале — имевших зуб на советскую власть), так и в лагерях для советских военнопленных, особенно среди перебежчиков. В обоих этих контингентах преобладали украинцы, так что официальное поименование охранной полиции украинской — не такая уж и неточность, как это иной раз понапрасну пытаются оспорить[84].

В начале ноября полицейское пополнение поступило и с Западной Украины — это так называемый Буковинскй курень во главе с Петром Войновским. Долгое время считалось, что именно буковинцы ассистировали немцам 29–30 сентября в Бабьем Яру. Оказалось, что это не так. В. Нахманович привел веские аргументы в пользу того, что буковинцы прибыли в Киев лишь 4 ноября 1941 года[85]. Но вопросом, а чем же занимался «курень» до прибытия в Киев и чем занимался в Киеве после, исследователь не заморочился. А занят он был своим любимым делом — жидомором, выявлением и ликвидацией евреев[86]. То есть тем же, от обвинения в чем — но только применительно к Киеву и в комбинации с 29–30 сентября — его «защитил» Нахманович!

Существенно, что мельниковцы-буковинцы были радикальнее мельниковцев из Житомира или Киева, так что их десант в Киев вполне мог помочь тому, чтобы терпение немецких оккупантов лопнуло несколько быстрее, навлекая аресты и расстрелы на оуновцев на стыке 1941–1942 годов[87].

Да, непосредственно в овраге немцы распоряжались и расстреливали сами. Что ничуть не означает факультативности роли, пассивности поведения и, соответственно, минимальности ответственности украинской полиции в эти горячие палаческие деньки: мол, только оцепление, всего лишь сбор, охрана и транспортировка вещей расстрелянных — т. е. сугубая логистика, ничего более![88]

Да и в оцеплении их функционал был куда шире. Дина Проничева и другие спасшиеся вспоминали о том, что после завершения расстрела по трупам ходили люди, говорившие по-украински. Они светили фонариками в поисках еще живых, пристреливали, если находили, и засыпали верхний слой трупов песком. Проничевой даже запомнилась фраза: «Демиденко! Давай прикидай!»[89]

Другая часть украинских полицейских рыскала в эти два дня по Киеву в поисках тех, что посмели проигнорировать столь лестное для евреев приглашение дружественных властей на свою казнь: обнаруженных избивали и доставляли в полицию или на сборный пункт в подвале дома на Ярославской, 37 или прямо в Бабий Яр.

Цитирую допрос одного из таких полицейских, Федора Захаровича Сироша, в МГБ в 1947 году:

…Григорьев подошел к немецкому офицеру и заявил: «Мы Украинская полиция — привели жидов». Сначала немецкий офицер не понял Григорьева, но женщина-еврейка, что стояла рядом, перевела ему слова Григорьева. После того офицер позвал другого немца и приказал ему отвести нас дальше в поле, где всех раздевали… Когда пришли на это место, я, Сирош, Григорьев, Гришка и Щербина начали раздевать всех людей, которые шли мимо. После того, как с того, кто проходил, было снято всю верхнюю одежду, он проходил вперед, а мы раздевали следующих. Примерно через час к нам подошел немец и приказал прекратить раздевать людей и начать грузить вещи на авто[90].

Конечно, и среди полицаев встречались люди с противоположным поведением^[91].

Диктатура дворников и соседей

В самом Киеве, на низовом — дворовом и домовом — уровне, клокотало и булькало еще и другое варево.

Василий Гроссман словно услышал голоса и заглянул в недобрые глаза тех, кого сам назвал «новыми людьми»:

И словно вызванные приближающейся черной силой, в переулках, темных подворотнях, в гулких дворах появились новые люди, их быстрые, недобрые глаза усмехались смелей, их шепот становился громче, они, прищурившись, смотрели на проводы, готовились к встрече. И здесь, проходя переулком, Крылов впервые услыхал потом не раз слышанные им слова: — шо буле, то бачилы, шо буде, побачимо[92].

То же самое интуитивно чувствовала и имела в виду 15-летняя Софа Маловицкая, когда писала 9 сентября из Киева в Воронеж Азе Поляковой, своей эвакуировавшейся подруге: «…Мы остались на верную гибель»^[93].

В первые же часы оккупации — еще задолго до расправы — Киев превратился в адову диктатуру этих «новых людей», прежде всего дворников и управдомов — диктатуру над евреями, коммунистами и членами их семей.

Превосходно, но жутко описал это Наум Коржавин, чьи родители погибли в Бабьем Яру, и в чьем дворе дворником был Митрофан Кудрицкий, из раскулаченных:

Он не изменил ни судеб мира, ни судеб страны — только намеренно и изощренно отравлял последние дни людям, ничего плохого ему не сделавшим. Не более чем двадцати. Лично превращал их жизнь в сплошной кошмар и лично получал от этого удовольствие. То, что он над ними совершал, простить может только Бог [и еще] те, над кем он измывался. Но они лежат в Бабьем Яре. Так что прощать некому…

Я говорю не о юридическом прощении. Их убили немцы, а не он, а он лично, насколько мне известно, никого не убил, не служил в лагере, не стоял в оцеплении во время немецких акций по «окончательному решению», не был оператором в газовой камере или шофером душегубки. Он был только дворником. И работал только сам от себя и для себя, для собственного удовольствия…

Немцы вошли в Киев 19 сентября, расстрелы в Бабьем Яре начались 29-го. Все эти десять дней родные мои жили под властью не столько Гитлера, сколько Кудрицкого. У Гитлера были еще другие заботы, у Кудрицкого, видимо, только эта. Он устроил им персональный Освенцим на дому, и ему было не лень следить за его «распорядком», чтоб не забывались. И хотя погибли мои родные не от его руки, но измывательства его были таковы, что, вполне возможно, эту гибель они восприняли как освобождение. От него. То, что он им устраивал перед смертью, было, по-моему, страшней, чем сама смерть… Ему для удовлетворения и крови было мало. Надо было еще и мучить^[94].

Это ж надо: гибель в Бабьем Яру — как меньшее из зол, как освобождение!

А 29 сентября — главный день расправы — стал праздником сердца для всей этой дворничьей сволочи.

Согласно приказу, сбор евреям был назначен на 8 часов утра. Но дворники и управдомы не дали своим евреям даже выспаться напоследок: они их будили в четыре утра! Немцы этого совсем не требовали, но смысл этой инициативы совершенно ясен. Евреев выпихивали из их квартир, забирали у них ключи (под обещание передать ключи немцам, с чем они потом не спешили), — лишь для того, чтобы у евреев было поменьше времени на сборы, а у них, у дворников — побольше времени на грабеж.

Вот характерное признание Федора Лысюка, управдома нескольких домов на улицах Жилянской и Саксаганского. На одном из допросов после своего ареста он так описал свои обязанности и свой «интерес»:

На управдомов были возложены обязанности следить за тем, чтобы в их домоуправлениях не остались евреи, и обеспечить их явку на сборные пункты… С этой целью я сам лично ходил по квартирам, где проживали евреи, и проверял, все ли ушли, а квартиры в соответствии с указаниями райжилуправы опечатывал… В домах моего домоуправления оказалось трое больных евреев, две женщины-старухи и мужчина. Эти люди вообще не поднимались с кровати, поэтому самостоятельно явиться на сборный пункт не могли… Моя функция заключалась в том, что когда прибыли подводы, я организовал людей, которые вынесли больных с их квартир и положили на подводы… Когда я пришел в квартиру с целью вынести из нее старуху [Хаю Гершовну Урицкую. — П. П.], то со мной также вошли люди, которые должны были ее вынести. Я предложил старухе быстро одеться, но она одевалась долго, тогда я дал указание взять ее и завернуть в одеяло и так вынести на подводы. Несмотря на просьбу старухи, я не позволил ей одеть пальто… Я это сделал потому, что, во-первых, видя отношение немцев к евреям, был настроен антисемитски, во-вторых, я знал, что так или иначе эта старуха будет немцами расстреляна, а в-третьих, я был заинтересован в том, чтобы чем больше одежды и других вещей осталось, так как имел планы использовать их для себя с целью наживы[95].

Комендант украинской полиции А. Орлик издал приказ № 5, предписывавший всем домоуправам и дворникам в течение 24 часов выявлять в своих домах евреев, сотрудников НКВД и членов ВКП(б) и сдавать их в полицию или в еврейский лагерь при лагере для военнопленных на Керосинной улице. Тем же, кто посмеет евреев укрывать, тем расстрел[96].

От дворников не отставали и соседи-жильцы. Не дожидаясь ордеров от управы, они выволакивали жидов-соседей из их комнат, плевались, передразнивали жаргон, били, душили, иногда убивали. После чего, лоснясь от свершившейся справедливости и сияя от радости, заселялись в опустевшее жилье.

Вспоминает военврач Гутин:

А один из двора, где жили потом, рассказал о нашей соседке по общей квартире, женщине по имени Степа: «В комнате, где вы живете, жил старый больной еврей, двигаться не мог и в Бабий Яр не пошел, так Степа его собственными руками задушила, вышвырнула на улицу и заняла комнату[97].

Такая же участь — у Сарры Максимовны Эвенсон — редактора выходившей в Житомире газеты «Волынь»[98] и первой переводчицы романов Лиона Фейхтвангера. Соседи, украинцы, просто выбросили ее, старую и больную, из окна ее квартиры на третьем этаже на улице Горького, дом 14[99].

Большинство этих «новых людей» сочетали в себе ненависть и корысть: они и после войны так и остались в «своих» — бывших еврейских — квартирах или комнатах, в окружении «своей» — бывшей еврейской — мебели и обстановки.

Но встречались и чистые, беспримесные антисемиты, готовые постараться даже за голую идею, безо всякой личной материальной выгоды. Пещерная ненависть, жадность, зависть заставляли этих людей не просто доносить на евреев, но активнейшим образом искать и находить их, соучаствуя в уничтожении.

Вот один из таких персонажей — Петр Денисович Дружинин (1919–1945), дезертир и агент. После «Гросс-акции» он вселился в еврейскую квартиру на Пушкинский, 31, кв. 13 и приоделся. Он самозабвенно охотился за евреями, как и за коммунистами и партизанами. А когда евреи буквально «кончились», то взял след украинки Марии Хлевицкой, заподозренной им в скрытом еврействе![100] Приговорили Дружинина на основании УПВС от 19 апреля 1943 года к каторжным работам сроком на 20 лет с поражением в правах еще на пять лет.

(продолжение)

 

Примечания

[1] Гитлера беспокоил Крым. Как непотопляемый авианосец, он угрожал румынской нефти, что было очень чувствительно для Рейха, не имевшего альтернативных источников бензина. С самим Киевом Гитлер не имел в виду церемониться, а предлагал стереть его с лица земли авиацией и артиллерией. В этом смысле спасительным для города явилось относительно слабое сопротивление РККА перед сдачей, отчасти маскировавшее тем самым минную западню, которую готовили оккупантам саперы (Arnold K. J. Die Eroberung und Behandlung der Stadt Kiew durch die Wehrmacht im September 1941: Zur Radikalisierung der Besatzungspolitik // Militärgeschichtliche Mitteilungen. 1999. Nr. 58. S. 23–63).

[2] Кузнецов, 2010. С. 49–51.

[3] Генерал пехоты Ганс фон Обстфельдер (1896–1976) — командующий 29-м армейским корпусом. В самые первые дни оккупации (до 27 сентября) — начальник киевского гарнизона.

[4] Цит. по: Шимановский Д. «Язык — это больше, чем кровь». К 140-летию со дня рождения Виктора Клемперера // Еврейская панорама. 2021. № 9. С. 30.

[5] См.: Ланг Й. фон. Протоколы Эйхмана. Магнитофонные записи допросов в Израиле / Пер. с нем. М. Черненко. М.: Текст, 2002. С. 72, 170.

[6] Он был обладателем золотого партийного значка.

[7] Дубнов, 2004. С. 577. Ср. запись в его дневнике: «13 сентября (второй день Рош-гашана). …Вчера вечером произошел антиеврейский погром на Курфюрстендамм, в лучшем центре города. Организованные нацисты нападали на прохожих евреев, избивали их, падавших топтали ногами, разрушили одно кафе — и все это под крики: “Jude, verrecke, Deutschland, erwache!” [“Сдохни, жид, проснись, Германия!” — П. П.]. Ровно год назад в день открытия рейхстага хулиганы разбивали окна в еврейских универсальных магазинах, теперь осмелели и разбивают головы» (Дубнов, 2004. С. 585).

[8] Это был велосипедный батальон, укомплектованный кадрами полиции г. Бремена. Основу 45-го батальона составляли полицейские Гамбурга. Соучастие в Гросс-Акции инкриминировалось позднее и 314-му полицейскому батальону полицейского полка «Юг», большинство военнослужащих которого были родом из Австрии. Этот батальон никогда не был в Киеве. Тем не менее, начиная с 1963 г., против 168 бывших его членов Прокуратурой г. Вена велось следствие и выдвигались обвинения. На процессе, состоявшемся в 1972 г., ни один из них так и не был осужден (см.: http://www.nachkriegsjustiz.at/prozesse/geschworeneng/ermittlung_babiyar.php )

[9] Позднее штаб переместился в Ровно, после разрушений в Киеве так и оставшийся столицей Рейхскомиссариата Украина.

[10] 30 сентября 1941 г. в Киев передислоцировалась айнзатцкоманда 5.

[11] Großcurth H. Tagebücher eines Abwehroffiziers. 1938–1940. Stuttgart, 1970. S. 534–541. В своем донесении от 20 августа 1941 г. Гросскурт протестовал не против казни или содержания детей, а против нецелесообразного способа их осуществления. Рейхенау все равно одернул своего штабиста за то, что тот употребил в этом контексте слово «зверство», и начертал в конце своего комментария: «Этой записке вообще лучше было бы не появляться». Гросскурт попал в плен под Сталинградом 2 февраля 1943 года. К этому времени он был уже полковником и начальником штаба 11-го армейского корпуса все той же 6-й армии (РГВА. Ф. 468/п. Оп.2. Д.33733). В плену он прожил два месяца с небольшим и умер 7 апреля того же года от алиментарного истощения.

[12] [Показания оберлейтенанта Бингеля] // Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941–1944): Со ссылкой на: Schönberner M. u G. Zeugen sagen. Aus Berichten und Dokumente über die Judenverfolgung im Dritten Reich. Berlin, 1988. S. 126–128.

[13] [Показания оберштурмфюрера СС Хэфнера] // Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941–1944). С. 96.

[14] См. перечень разрушений в: Форостiвьский, 1952. C. 20–25.

[15] Интересно, что в конце войны советское руководство, следуя своей «катынской традиции», все эти разрушения попыталось переложить на немецкие плечи.

[16] Создан 1 сентября 1941 года.

[17] Тем более что обоснование расстрела евреев в порядке возмездия за советские зверства, будучи впервые примененным во Львове, распространилось очень широко.

[18] «Донесения о событиях в СССР» № 97 от 28 сентября 1941 года.

[19] До этого комендант 195-й полевой комендатуры.

[20] Соврем. стадион «Старт». Кстати, именно здесь 9 августа 1942 г. проходил легендарный футбольный матч между советской («Старт») и немецкой («Flakelf») командами, названный потом, с легкой руки писателей Льва Кассиля и Александра Борщаговского, «матчем смерти».

[21] К лагерю относились и бывшие городские казармы в соседнем квартале (между нынешними улицами В.Черновола и Казарменной). Комендант в это время — майор Павлиска.

[22] Kruglov A. Durchgangslager (Dulag) 201 // Encyclopedia of camps and Ghettos, 1933–1945. 2022. Vol. IV. P. 106–107.

[23] См. Будник,1993. S. 23–25.

[24] Комендант в это время — полковник Яух.

[25] Kruglov A. Durchgangslager (Dulag) 205. P. 109–111.

[26] Kruglov A. Mannschaftstammlager (Stalag) 339 // Encyclopedia of camps and Ghettos, 1933–1945. 2022. Vol. IV. P. 335–337.

[27]Ibid. P. 382–383.

[28] BA-MA. RH 22/119. Bl. 27–30.

[29] Обоснование этой цифры см. в «Акте Киевской областной комиссии содействия в работе Государственной чрезвычайной комиссии о массовом истреблении военнопленных советских граждан в лагерях поселка Дарница Киевской области» от 18 декабря 1943 года (ГА РФ. Ф. Р-7021. Оп. 65. Д. 235. Л. 426–450). См. также форум: https://www.sgvavia.ru/forum/79-564-1

[30] Aristov, 2015. P. 437. Еще бóльшую путаницу вносило упоминание тем же Аристовым некоего киевского филиала концлагеря Заксенхаузен, функционировавшего в Киеве с 1 июля 1942 до 1 апреля 1943 года (Aristov, 2015. P. 432. Со ссылкой на статью «Киев» в: Encyclopedia of Camps and Ghettos 1933–1945 / Ed. G. Megargee. Bloomington: Indiana University Press in association with USHMM, 2009. Bd. 1. P. 317–318).

[31] СД и Гестапо являлись различными — III и IV — отделами РСХА.

[32] См.: Будник, 1993. S. 24–29; Капер, 1993. S. 134–147. Современный адрес — ул. Ю. Ильенко, 12.

[33] Место совершенно не случайное: до войны здесь располагались радиостанция НКВД (ГА РФ. Ф. Р-7021. Оп. 235. Д. 3. Л. 82–85).

[34] В этом смысле он аналогичен лагерю в Яновской Яме во Львове (Лемберге).

[35] Именно с его приездом связывают резкое усиление репрессий против ОУН в Киеве.

[36] Начиная с 28 ноября 1943 года Радомский — комендант накопительно-пересыльного лагеря СС Хайдари близ Афин, где формировались эшелоны с греческими евреями, уходившие в Аушвиц. Здесь он проработал около года, и за это время было убито около 1800 человек. Здесь он продержался до февраля 1944 года, но после попытки застрелить собственного адъютанта был приговорен к 6 месяцам тюрьмы, понижен в звании до гренадера СС и отправлен на фронт. 16 марта 1945 года он был убит в Штульвайсенбурге (Секешфехерваре) в Венгрии и похоронен в Веспреме.

[37] Согласно сведениям из учетного дела В. Регитчника, он со своим полицейским батальоном с 13 апреля по 27 июля 1944 года принимал участие в крупных карательных экспедициях против партизан и гражданского населения на территории Белоруссии. 30 октября 1947 года Военный трибунал Киевского военного округа приговорил Регитчника к 25 годам заключения в исправительно-трудовые лагеря, с назначением срока отбытия наказания, начиная с 18 октября 1947 года. Умер он 29 июня 1948 года в Воркутлаге МВД (РГВА. Ф. 475п. Д. 976).

[38] Мармашов А. В., Гафаров С. В., Кислицын А. В. Пинская военная флотилия. Именной список личного состава. Т. 2. Д–И. Изд. 1-е. Киев: Библиотека Киевской общественной организации «Товарищество ветеранов разведки Военно-Морского флота», 2020.

[39] По словам А. В. Мармашова, фотографии были найдены им в интернете.

[40] См. в наст. издании, с.151-152.

[41] Его псевдоним в берлинском «Новом слове» и поднемецкой оккупационной прессе — «Н. В. Торопов», в эмиграции — «Н. Нароков».

[42] Из письма Н. Моршена Б. Николаевскому от 18 октября 1950 года. См.: Пустяки и обрывки [Блог Игоря Петрова]. Запись за 28 января 2015 г.: URL: https://labas.livejournal.com/1093643.html#cutid1. Со ссылкой на: Hoover Institution Archives. Boris I. Nicolaevsky Collection. Box 493. Folder 16.

[43] Бабий Яр. Человек, власть, история, 2004. С. 118.

[44] См.: Пустяки и обрывки [Блог Игоря Петрова]. Запись за 28 января 2015 г. Со ссылкой на: Hoover Institution Archives. Boris I. Nicolaevsky Collection. Box 493. Folder 16.

[45] Существовали еще Львовская, Карпатская и — дольше всех (до 1946 года) — Всеукраинская.

[46] По своему правовому статусу газета принадлежала товариществу из 10 человек, среди которых был и вице-бургомистр В. Багазий. См. подробнее: Газета «Українське Слово» 1941 року / Упоряд. О. Кучерук // Документи і матеріали з історії Організації Українських Націоналістів. Т. 10. Ч. 2. Киïв: Видавництво імені Олени Теліги, 2004. С. 31–33 (характеризуя газету «Украинское слово», авторы-составители издания самым тщательным образом избегают разговора о центральной линии газеты — ее зверином антисемитизме и антисоветизме).

[47] Союз имел помещение (на улице Десятинной, 9) и проводил публичные вечера.

[48] Отпускали их с обязательством зарегистрироваться и трудоустроиться на родине, где их чаще всего зачисляли в «хиви» (от Hilfswillige — добровольные помощники вермахта) и использовали на разнообразных работах, не подразумевавших ношения оружия.

[49] Gatterbauer H. Arbeitseinsatz und Behandlung der Kriegsgefangenen in der Ostmark während des Zweiten Weltkrieges: Phil. Diss. Salzburg, 1975. S. 174, со ссылкой на: Dokumentationsarchiv des Österreichischen Wiederstandes in Wien. Nr. 8394.

[50] См. приказы командующего тылом группы армий «Юг» № 3924/41 от 25 и 27 декабря 1941 и 13 января 1942 гг. (BA-MA. RH 22/119. Bl. 19).

[51] BA-MA. RH 3/150. Bl. 27.

[52] См.: Пустяки и обрывки [Блог Игоря Петрова]. Запись за 28 января 2015 г. Со ссылкой на: Hoover Institution Archives. Boris I. Nicolaevsky Collection. Box 493. Folder 16.

[53] Сообщение № 163 (Deutsche Berichte aus dem Osten, 2014. S. 131–132). Секретарем Академии был некто В. С. Чудинов, которого СД аттестует как авантюриста. Чудинов был на руководящих должностях в Академии еще в 1930-х годах (Білокінь С. Київська вчена корпорація (20–50-ті рр. ХХ ст.) // Україна XX ст.: культура, ідеологія, політика. Киев, 2008. Вып. 14. С. 297).

[54] В тексте — Ядвигой.

[55] Deutsche Berichte aus dem Osten, 2014. S. 133–136.

[56] Ср.: «В субботу 7/II пошла утром в распределитель Мiсьской Управы, а там на страже стоит немецкая охрана и никого не пропускает. Оказывается, в это время производились аресты некоторых видных работников Мiсьской Управы — Багазия, Волкановича и др. Одновременно произошла чистка и в “Черв. Хрестi“ [Красном Кресте. — П.П.]» (запись в дневнике Ефросиньи Красиной от 11 февраля 1942 г. FSOA. Bt. 30).

[57] Об этом — в меморандуме Э. Коха А. Розенбергу от 16 марта 1943 г. (Trial of the major war criminals before the international military tribunal Nüremberg. 14 november 1945 — 1 october 1946. Nüremberg, 1947. S. 280–282. Документ PS-192 советского обвинения в Нюрнберге). См. также копию немецкого оригинала и русский перевод в: ГА РФ. Ф. Р-7445. Оп. 2. Д. 139.

[58] Правда, в «Сообщениях из СССР» о февральских репрессиях против ОУН в Киеве нашли место и время рассказать с огромным опозданием — впервые лишь в сообщении № 191 от 10 апреля 1942 г. (Deutsche Berichte aus dem Osten, 2014. S. 290–292. Здесь и далее со ссылкой на: BAB. R 58/221). Надо отметить, что в 1942 году интервалы между «Сообщениями» увеличились, причем айнзатцгруппа C выделялась крайней неаккуратностью своей отчетности, что, возможно, объяснялось — и искупалось? — особенно большим фронтом работ на Украине, разбросанностью айнзатцкоманд по территории и количественными успехами собственно Холокоста именно в зоне группы армий «Юг». Так, первые сообщения 1942 года появились лишь в «Сообщении» № 156 от 16 января.

[59] Самоубийством в камере, по версии Л. Форостовского, покончила свою жизнь и Е. Телига (см. ниже).

[60] В интервью от 12 февраля 1951 г. в рамках Гарвардского проекта К. Ф. Штеппа утверждал, что при нем как при главном редакторе слово «жид» исчезло из лексикона газеты, а компромисс прошел по обороту «иудобольшевизм» (цит. по блогу И. Петрова: https://labas.livejournal.com/tag/%D1%88%D1%82%D0%B5%D0%BF%D0%BF%D0%B0).

[61] Форостiвьский, 1952. C. 72–78. После разгрома оуновцев в органах местного самоуправления и полиции на смену им массово пришли другие, в частности, остававшиеся до этого в тени фольксдойче.

[62] Л. Форостовский писал, что она перерезала себе вены в камере (Форостівський, 1952. С. 76).

[63] Задокументирована судьба не более чем 60 расстрелянных, но современные оуновцы не устают говорить о более чем 600! Волюнтаристcкая цифра «621», запечатленная на памятном кресте в честь жертв ОУН, восходит, предположительно, к: Werycha W. Wiraty OUN w II switowij wijni abo „Sdobudesz ukrajinsku derszawu abo shynesz u borotbi za neji“. Toronto, 1991.

^[64] См.: Телига не была расстреляна в Бабьем Яру // Kiev Times. 2013. 9 ноября. URL: https://web.archive.org/web/20131109195907/http://thekievtimes.ua/society/271625-teliga-ne-byla-rasstrelyana-v-babem-yaru.html

[65] Совр. Владимирская улица.

[66] Проходил от Лукьяновского кладбища вдоль ул. Дорогожицкой до ее поворота в сторону ул. Дегтяревской. Около 300 чел. было расстреляно и похоронено на Лукьяновском кладбище, но это четче ассоциируется с расстрелом 300 заложников в ноябре 1941 года.

[67] ДАКО. Ф. Р-2412. Оп. 2. Д. 3. Л. 196–197.

[68] Пропагандистский музей, существовавший в апреле — октябре 1942 года и призванный собирать и экспонировать данные о преступлениях большевиков. Находился в доме 8 по Александровской (ныне Контрактовая) площади. Административно являлся одним из отделов Киевской городской управы. Его научными консультантами были А. С. Грузинский, С. М. Драгоманов и др. Убедившись в малой популярности музея (средняя посещаемость около 20 человек в сутки), немцы закрыли его.

[69] Среди расстрелянных здесь — 14–16 тысяч депортированных сюда из Венгрии польских евреев-беженцев.

[70] Что не мешало им под конец оккупации избавляться в лесах даже от евреев-врачей, попавших под подозрение в нелояльности!

[71] Вайс А. Отношение некоторых кругов украинского национального движения к евреям в период Второй мировой войны // Вестник Еврейского университета в Москве. 1995. № 2. С. 106. См. также интересный отчет об очной дискуссии на эту тему В. Вятровича и его украинских оппонентов, состоявшейся 20 мая 2016 года: Радченко Ю. Отношение ОУН к евреям: дискуссия без «совместных деклараций» // Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры. 2018. № 1–2. URL: http://www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/inhaltruss29.html

[72] См.: Вагнер, 2021.

[73] Мотика Г. Від Волинської різанини до операції «Вісла». Польсько-український конфлікт 1943–1947 рр. / Авториз. пер. з пол. А. Павлишина, І. Ільюшина. К.: Дух и Лiтера., 2013. 357 s.

[74] Himka, 2021. P. 438. Несколько деcятков тысяч еврейских жизней — и на «корпоративном счету» охочих до еврейской смерти и еврейского имущества озверевших польских крестьян в Едвабно, Радзилове и других городках в Ломжинском повяте Белостокского воеводства в начале июля 1941 года (см.: Гросс Я. Соседи. Уничтожения еврейской общины Едвабно в Польше / Ред. и послеслвия П. Поляна. СПб.: Нестор-история, 2025).

[75] В этом смысле название книги А. Дюкова «Второстепенный враг» представляется довольно точным (Дюков А. Второстепенный враг. ОУН, УПА и решение «еврейского вопроса». М.: Историческая память, 2009.).

^[76] Р. Р. Головніший ворог народу — жид! // Українське слово. 1941. 2 жовтня. С. 3.

[77] В Ужгороде есть улица Кедюлича. Ср. одно из его высказываний: «…Чи ж багато думали всі ці Мойші та Ривки куди везуть мільйони наших селян? А там також були діти, жінки, старі […] Боротьба за державу — це річ жорстока, а перечуленість може зашкодити…» (Літопис УПА. Т.15. Торонто, 1987. С. 116-117).

[78] Бабий Яр, 1981. С. 7.

[79] BA-MA. RH 26-454/28.

[80] ГДА СБУ. Ф. 5. Д. 26304. Допросы между 26 июня и 14 августа 1946 года. С каждым новым допросом Стасюк вынужден был признавать все новые и новые обстоятельства.

[81] Бирчак, Пастушенко, 2021.

[82] Настоящее имя Дмитро Мирон (1911–1942), выходец из Львова, член ОУН с 1932 года. За участие в политическом покушении в 1933–1937 годов сидел в тюрьме. В 1941 году — в составе батальона СС «Роланд», затем в УПА. В конце 1941 г. был уволен из УВП и вскоре арестован; 24 июля 1942 г. при попытке побега был застрелен на улице.

[83] В «Нарративе» — почему-то Петр. Дмитрий Орлик занимал аналогичную позицию в Житомире (ЦГАГОУ. Ф. 2360. Оп. 12. Д. 4. Л. 6–7). Об аресте Григория Захвалинского и в целом о киевской вспомогательной полиции см.: Ситник Д. Українська допоміжна поліція у Києві та околицях. Частина 1. Формування і діяльність // Ukraina moderna. 2023. 23 августа. В сети: https://uamoderna.com/backward/ukrainska-dopomizhna-politsiia-u-kyievi-ta-okolytsiakh-chastyna-1-formuvannia-i-diialnist/ (Англ. перевод: Sytnyk D. The Ukrainian Auxiliary Police in Kyiv and Adjacent Areas, pt. 1: Formation and Activities // Ukrainian Jewish Encounter. 2024. 24 июня. В сети: https://ukrainianjewishencounter.org/en/the-ukrainian-auxiliary-police-in-kyiv-and-adjacent-areas-pt-1-formation-and-activities/ ).

[84] Например, В. Нахманович, радостно вслед за оуновцем Ю. Тарновичем утверждающий: те, кого набирали в украинскую полицию в лагерях военнопленных, могли быть и не украинцами (Nakhmanovych, 2016. P. 79–80). Не только могли быть, но, несомненно, и были, и среди них даже евреи могли оказаться. Только снижения украинской квоты в ответственности за Холокост от этого не происходит.

[85] Нахманович В. Буковинський курінь і масові розстріли євреїв Києва восени 1941 р. // Український історичний журнал. 2007. № 3. С. 76–96.

[86] См. исследование Даниила Сытника. https://uamoderna.com/backward/ukrainska-dopomizhna-politsiia-u-kyievi-ta-okolytsiakh-chastyna-1-formuvannia-i-diialnist/ и https://uamoderna.com/backward/ukrayinska-dopomizhna-policziya-u-kyyevi-ta-okolyczyah-chastyna-2-nauka-versus-propaganda/!

[87] Стельникович, 2016. С. 85–86.

[88] См. об этом: Прусин А. Украинская полиция и Холокост в генеральном округе Киев, 1941–1943: действия и мотивации // Голокост і сучасність. 2007. № 1. С. 31–59.

[89] Кузнецов, 2010. С. 134.

[90] ГДА СБУ. Ф. 5. Д. 56756. Л. 14 (Впервые: Круглов А., Уманский А., Щупак И. Холокост в Украине: Рейхскомиссариат «Украина», Губернаторство «Транснистрия». Днепр, 2016. С. 242). При этом надо иметь в виду, что «раздевали» здесь эвфемизм: жестоко избивали и, избивая, заставляли жертв снимать и оставлять на земле свою одежду!

[91] О некоторых таких случаях будет еще сказано ниже, в главе «“Гросс-акция”: чудом спасшиеся».

[92] РГАЛИ. Ф. 1710. Оп. 1. Д. 22. Л. 29–30 (сообщено Ю. Волоховой).

^[93] См.: «Сохрани мои письма…» Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. Вып. 6. М.: Холокост, 2021. С. 111.

^[94] Коржавин, 1992. № 7. С. 197–200.

[95] Бирчак, Пастушенко, 2021. Со ссылкой на: ГДА СБУ.

[96] ЦДА ГОУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 121. Л. 6. Копия: YVA. M 37/114.

[97] Бабий Яр, 1981. С. 115–126. Со ссылкой на: Судебные процессы в Советском Союзе. Т. 1. Иерусалим: Еврейский университет, 1979.

[98] Не путать с оккупационной газетой «Волiнь», выходившей в Ровно в 1941–1943 годах на украинском языке.

[99] Дудаков С. Каисса и Вотан. Иерусалим, 2009. С. 104–105.

[100] ГДА СБУ. Ф. 5. Д. 59316.