ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

В семье при ребёнке старались слово «еврей» не произносить. Надо сказать, что в стране государственного антисемитизма это слово вообще выговаривалось с трудом, звучало в советском контексте несколько унизительно. В разговорах между собой его частенько употребляли антисемиты, но в официальном лексиконе старались избегать. Евреи в разговорах между собой частенько применяли идишское «а-ид».

Юрий Домбровский

ИСТОРИЯ МОЕЙ ЕВРЕИЗАЦИИ

Как крошка мускуса наполнит весь дом, так малейшее влияние юдаизма переполняет целую жизнь.
Осип Мандельштам. Шум времени

В 70 лет я сдал ДНК-тест в компании «23andme». Этнический диагноз был ожидаем: 99+% еврей ашкенази. К этому времени я себя таковым и ощущал. Но еврейская самоидентификация пришла не сразу.

Я родился в 1949 г. в Ростове-на-Дону в совершенно ассимилированной семье. Все прадеды родились в Черте и переселились в Ростов и Таганрог в середине XIX-го века. Однако в 1887 царь-антисемит присоединил эти два города к казачьей Области Войска Донского, из Черты вывел. Однако евреи, коих уже было в этих городах более 10000, успешные купцы, гласные (местные депутаты) пролоббировали царский указ, разрешивший уже поселившимся остаться. Община была изолирована от идишской Черты, что ускорило ассимиляцию. Мои деды и бабушки, как большинство евреев из буржуазных семей, учились в русских гимназиях, идиша не знали, ещё до революции пошли на осознанный разрыв с иудаизмом, религией. Это был протест против консервативной ортодоксальной традиции, препятствовавшей светскому образованию детей, особенно девочек. Отношение большей части еврейской интеллигенции к традиции было высокомерно-соболезнующим. Вероятно, коллизия могла бы разрешиться смягчением российского раввинизма, развитием реформистских синагог, но до этого в Российской империи дело не дошло.

Что уж говорить о родителях, их душами завладел советский коммунистический интернационализм. Однако, когда вспоминаю родительских друзей, с удивлением обнаруживаю: 90% были евреи. В миллионном Ростове моего детства евреев было 10 тысяч, 1%!? (Прочитал недавно в опубликованных Е. Берковичем воспоминаниях Эйнштейна: «еврей и неевреи не будут понимать друг друга так легко и полностью, как понимают друг друга два еврея».)

Оба деда были репрессированы. Моисей Филиппович Ципельзон в 1938 — английский шпион. А, Александр Иосифович Домбровсий, профессор мединститута в 1953 проходил по «делу врачей». Как известно, «обошлось», но страх засел в семье на многие годы. Считалось, что страх перед погромами и репрессиями — часть еврейской ДНК.

В семье при ребёнке старались слово «еврей» не произносить. Надо сказать, что в стране государственного антисемитизма это слово вообще выговаривалось с трудом, звучало в советском контексте несколько унизительно. В разговорах между собой его частенько употребляли антисемиты, но в официальном лексиконе старались избегать. Евреи в разговорах между собой частенько применяли идишское «а-ид». Появился бюрократический штамп: «лицо еврейской национальности». Чиновники употребляли его широко и презрительно. Но некоторым людям он казался эвфемизмом — чтоб не употреблять грубое слово «еврей». Этот штамп укоренился настолько, что не так давно я услышал его от учительницы из Элисты, рассказывавшей, как её ученики приводят в порядок могилы жертв Холокоста. Учительнице казалось, что сказать «евреев» — неделикатно.

Итак, слово «еврей» произносили в нашем доме редко, но еврейским духом дом этот был пропитан. Жила в душах скорбь Холокоста. Хоть слова этого в русско-советском языке тогда не было, но о том, что случилось, знали прекрасно. Одно из самых ярких детских впечатлений: мы проезжаем мимо Змиёвской балки, ростовского Бабьего Яра, и бабушка шёпотом рассказывает, что тут погибла её любимая сестра. Запало это в душу ребенка. Рассказывала бабушка и о страшных еврейских погромах 1905 года, когда им пришлось прятаться под кроватями у русских соседей. Рассказывала и о своём отце, уединявшемся в своей комнате для изучения Талмуда. Позже я обнаружил, что в переписи 1897 года мой прадед Абрам-Лейб Ошеровский назвал в качестве профессии «учитель древнееврейского».

Однажды своей тайной поделилась мама — показала переписанное от руки стихотворение «Мы евреи» Маргариты Алигер, опубликованное в 1946 году и позже запрещённое советской цензурой:

Мы евреи — сколько в этом слове
Горечи и беспокойных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
Знаю только: есть у крови цвет…

Ну и многими годами позже, в 1961 помню деда Моисея, обегавшего дома друзей с «литературкой», в которой опубликовали «Бабий Яр» Евтушенко.

Языковая традиция прервалась на моих прадедах. Отступление идиша и ускорение ассимиляции в Ростове и Таганроге, выведенных из черты оседлости в конце XIX века. Связи моих прадедов с идишской родиной за чертой оседлости почти прервались.

Каждый год в Песах старшая сестра бабушки Клара приносила из ростовской синагоги мацу. Это делалось украдкой. Выпекать мацу в Ростове запрещалось. Надо было заранее сдать в синагогу муку, потом её как будто отправляли в Кутаиси или Днепропетровск на переработку и наконец возвращали в Ростов. Седера не было, но всё же это была маца, полная сакральной тайны. Бабушка стряпала из неё печенья-кнейдлахи, мацебрай-яичницу. Конкретно и прямо о своей национальности я узнал, заглянув украдкой в школьный учительский журнал, где на последней странице указывалась национальность каждого ученика.

Вот ещё примеры ростовской еврейской запуганности. Однажды в квартире наших друзей раздался звонок в дверь, и стоявший на пороге человек спросил: «Правда ли, что здесь живут потомки Иосифа Трумпельдора?» Трумпельдор — национальный герой Израиля, живший до эмиграции в Ростове, а его потомками интересовался краевед-сионист Лазарь Любарский. Хозяева испугались до смерти и прогнали пришельца. Но потом на улице его догнал Тэд Зальцман (кузен моего отца) и, извиняясь, сознался, что тёща действительно Ольга Трумпельдор (была Ольга лучшей гимназической подругой моей бабушки). Или вот: кузен отца Лёва Березняк получил письмо из Парижа от родного отца, с которым был разлучён с детства. И немедленно сжёг письмо.

Лет в двенадцать я узнал местоположение синагоги и отправился туда, движимый таинственным любопытством. Ни вывески, ни знака на обветшалом здании. С трудом нашёл незапертую дверь. Внутри обнаружил небольшую комнату с круглым столом и разложенными на нём старинными книгами. Вокруг стола сидели старики и горячо спорили на неизвестном мне языке, тыкали пальцами в книги. Когда они заметили меня, я смутился и убежал. Значительно позже я узнал, что это скромное здание было «солдатской», кантонистской (кантонистами называли евреев, отслуживших 25 лет в царской армии и получивших право проживать вне Черты) синагогой, а большую хоральную ростовскую синагогу коммунисты превратили в венерологический диспансер. И поныне он там. В реституции еврейской общине отказали.

В книгах домашней библиотеки (Вальтер Скотт, Марк Твен), которые я жадно поглощал, выискивал еврейские отсылки. Первым основательным источником сведений о еврействе стали книги Лиона Фейхтвангера, идола нашей семьи. «Испанская баллада»! «Мудрый Иегуда и прекрасная Рахель. Еврейская финансовая мудрость. Погромы крестоносцев. Отвергнутое крещение. Народ Книги». Вот тут возникла волнующая гордость принадлежности к народу Книги.

Поворотной точкой, началом подъёма еврейского самосознания в СССР была Шестидневная война 1967 года. Советская пропаганда выходила из себя, поливая израильскую военщину, сообщая о победах арабского, то бишь советского, оружия. Но мы цену этой пропаганде знали. Источником объективной информации были «вражеские» радиостанции, прежде всего «Коль Исраэль». И дальше — из уст в уста, с волнением, пришёптыванием. Мы с дедом по очереди прилипали ухом к огромному ламповому радиоприёмнику, сквозь вой и треск советских глушилок разбирали новости с полей сражений. Помню некоторые анекдоты: «Встречаются два еврея: “Наши передали, что наши сбили три наших самолёта!”». Слова путались, но сердца советских евреев были с Израилем. После блестящей победы говаривали: «Теперь и русские нас больше уважать будут».

Я уже был тогда студентом мехмата МГУ, поступил в тот редкий год, когда евреев «брали». Да ещё в 1966-м огромный мехматский конкурс ещё удвоился — благодаря очередной реформе одновременно выпустились 10-е и 11-е классы. В результате евреев на моём курсе оказалось не менее трети. По итогам Шестидневной войны мехмат в большинстве своём тихо ликовал. Партком и КГБ активизировали разъяснительную работу. С одним лектором я даже поцапался, донесли в студком. А в октябре 1967-го разнёсся по мехматскому еврейству слух: приходите на Горку, Симхас Тойра! Горкой называли крутую улочку Архипова перед московской Хоральной синагогой, а Симхас Тойра — идишское произношение радостного праздника Симхат Тора. Положено в этот день плясать с Торой в синагоге и на улице.

Придя в этот тихий в обычные дни переулочек, мы обнаружили там молодое, весёлое и бурлящее людское море. Может быть, в последний раз столько народу здесь собиралось в сентябре 1948 года, когда пришла в день Рош хашана на Горку Голда Меир, посол Израиля в Москве. Тот праздничный сбор евреев имел трагические последствия. Арест дружившей с Голдой жены В. Молотова, арест, а позже расстрел Еврейского антифашистского комитета — так проявились сталинская паранойя, боязнь «еврейского заговора». И осознание того, что евреи теперь неизбежно будут связаны с Израилем.

В 1967 году застарелый еврейский страх присутствовал, как выяснилось, не напрасно. Шпики фотографировали, записывали, но оказались в тот год плохо подготовленными. Никто не ожидал такой вспышки еврейского энтузиазма. Триггером была, конечно же, Шестидневная война. В будущие годы КГБ к этому дню готовился поосновательней. Оккупировали здание напротив синагоги, вели прицельную съёмку. Систем распознавания лиц тогда не было, и работа, которую приходилось проводить с комитетами комсомола многочисленных московских вузов, была грандиозной. И успеха достигала: выявляемых участников «сионистской сходки» прорабатывали, исключали. С 1969 года (как узнали потом, тайным решением ЦК КПСС) евреев перестали принимать в престижные московские вузы — МФТИ, МИФИ, на факультеты МГУ. Число евреев, принятых на мехмат, упало до нуля.

Моя реальная встреча с государственным антисемитизмом произошла на пятом курсе перед распределением. Евреев не принимали уже и в аспирантуру. Механизм был прост: для поступления необходима характеристика парткома, и партком (кажется, его секретарем был тогда Садовничий) даже не объяснил мне (отличнику, любимцу научного руководителя) причину отказа в выдаче характеристики. Закрыт был нам путь и во все академические и важные государственные институты, уж не говоря о секретных. А в остальные не брали без московской прописки. Увы, некоторые друзья мои, чтоб остаться в Москве, заключали фиктивные браки, стоило это 5000 руб. «Невесты» были порой алкоголичками, попадали потом в криминальные истории, менты привязывались к номинальным мужьям. Иные шли на брак по расчёту. Кое-кто пытался сокрыть свои еврейские корни. Сокурсник мой Александр Привалов, ставший много лет спустя важным путинским пропагандистом, очень хотел распределиться в КГБ. Выявили еврейскую маму, отвергли.

Советская система позволяла евреям заниматься наукой, защищать диссертации, публиковать статьи. Однако рамки государственного антисемитизма были жёстки, да и антисемитизм «инициативный» добавлял горя. Отдельные начальники-антисемиты могли портить людям жизнь в своих учреждениях и на учёных советах. К примеру, ваковский совет по математике, через который проходили все диссертации, очень любил рубить еврейские. Антисемитизм же государственный вступал в силу, когда человек продвигался слишком высоко по карьерной лестнице. Существовал так называемый стеклянный потолок, ограничивавший карьеру еврея в науке, да и в реальной экономике, не говоря уже о партийных, советских органах, армии. Например, еврей-профессор мог стать заведующим кафедрой, но никогда — ректором университета. Не забуду, как мой коллега, абсолютно свободный от антисемитизма, заметил, услышав мои притязания и обиды: «Так ведь ты еврей!» Стеклянный потолок был непреодолим. Одно из самых неприятных его проявлений состояло в том, что евреев, как правило, не выпускали за границу в командировки, якобы опасаясь, что они станут невозвращенцами. Получая приглашения на зарубежные конференции, я, уже будучи доктором наук, пытался было рыпаться, но суровый ответ был неизменен: «Обком партии не согласовал вашу командировку». За этим стоял КГБ.

Поздний СССР был страной государственного антисемитизма. При крушении Союза большинство евреев поспешило его покинуть. Но многие остались. Немало было и таких, кто с энтузиазмом кинулся строить новую светлую Россию.

Немного истории. Евреи оказались на территории России несколько веков назад, как бы случайно, вследствие экспансии империи, присоединения частей Речи Посполитой (Балтия, Белоруссия, Украина) и Османской империи (Молдова). Долгие годы они были поражены в гражданских правах, угнетены экономически (существовал специальный налог на право быть евреем), социально (ограничения в профессии, обучении, месте жительства), постоянно подвергались погромам. Русское слово «погром» — одно из немногих вошедших в иностранные языки. И всё же жили, растили детей, находили своё маленькое счастье. Как сказал Иосиф Уткин в «Повести о рыжем Мотэле»:

И под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, —
Своё счастье,
Свои мыши,
Своя судьба…

В спорах с друзьями я иногда Россию защищаю, напоминая, что полтора века назад на территории Российской империи жили две трети евреев мира и что не раз в истории другие страны выгоняли или уничтожали своих евреев подчистую. Полтора века назад начался массовый исход евреев из России. Но немалое число осталось. Мои предки в те годы, наоборот, переместились из западных губерний вглубь России, в Новороссию. Миллионы евреев влились в новую для них русскую культуру. Еврейский привой на древе русской культуры оказался сверхплодотворен. Культура России, богатая и без того, достигла мировых высот в живописи, музыке, поэзии. Вклад евреев в науку, экономику общеизвестен. Даже в политику устремлялись, иные пытались быть бо́льшими патриотами, чем русские. Есть замечательное ироничное стихотворение Д. Пригова, написанное в восьмидесятые, сталкивающее еврейскую любовь к России с антисемитским дискурсом:

Когда безумные евреи
Россию Родиной зовут
И лучше русского умеют
Там, где их вовсе не зовут
А где зовут ― и там умеют
А там, где сами позовут ―
Она встает во всей красе
Россия ― Родина евреев

Кончина советского коммунизма открыла три новых пути для российских евреев: эмиграция в Израиль, другие благополучные страны; предпринимательство в новой рыночной среде; политическая борьба во благо будущей России. Евреев, вставших на последнюю стезю, я называю «приговскими». А мне самому довелось испытать все три пути в обратной последовательности.

При этом с годами, и в советские, и в постсоветские годы, моя еврейская самоидентификация крепла. На значительное время воссоздание памяти жертв Холокоста стало важной частью жизни. Кончилось переездом в Израиль.

Международные еврейские организации время от времени опрашивают своих членов: «Что является основным фактором, консолидирующим Вашу общину?». Из многочисленных вариантов ответов: Религия, Традиция, Солидарность с Израилем и т. п., большинство выбирает: Память о Холокосте. Эта память жила и в нашей семье.

Под Ростовом был огромный овраг — Змиёвская балка, место массовых расстрелов евреев во время нацистской оккупации. Уже рассказывал, как мне ребёнку бабушка шёпотом говорила, когда мы проезжали мимо: «Тут лежит Вера». Её погибшая в Холокосте любимая сестра. Говорила шёпотом, потому что боялись тогда говорить об этом громко. Но слова эти и бабушкина эмоция запали в детское сердце, засели в глубине души, предопределили мои будущие действия. Есть у детей удивительное свойство безошибочно отличать правду от лжи, чувствовать истинную значимость слов и событий, следовать призыву совести (кстати, думаю, врождённый иммунитет детей ко лжи стал одной из основных причин краха СССР: комсомольско-пионерская пропаганда провалилась, потому что дети, прежде всего дети советской элиты, протестовали против её лживости).

Слово Холокост появилось в СССР только после перестройки. В СССР на воспоминания о Холокосте было наложено табу. Коммунистические руководители считали, что нельзя выделять еврейские жертвы из общесоветских. 8 февраля 1944 года советский премьер В. Молотов вычеркнул из сообщения Чрезвычайной госкомиссии о Бабьем Яре слово «евреи» и начертал собственноручно: «мирные советские граждане». Так и пошло.

Гитлеровская антисемитская пропаганда пустила в российском народе глубокие корни. А сталинские послевоенные антиеврейские репрессии, уверенность большинства населения, что, если б не его смерть, все евреи были бы выселены в резервацию, дополнили картину. Никто не осмелился даже составить список имён погибших в Змиёвской балке. А было это место самой страшной трагедии Холокоста на территории Российской Федерации. По разным советским архивным документам военного времени, число уничтоженных здесь евреев составляет от 15 до 27 тыс.

В постсоветской России евреи постепенно смелели, поднимали голову.

В какой-то момент я ощутил, что хочу и могу сделать что-то, чтоб люди узнали больше о страшной ростовской трагедии августа 1942-го. Видно, это зрело во мне с детства. Каково же было моё удивление, когда выяснил, что Евгений Вениаминович Мовшович, зять подруги моей бабушки, человек, известный мне с детства, уже несколько лет занимается сбором имён евреев, погибших в Змиёвской балке. Он был геологом, доктором наук, но за несколько лет стал профессиональным изыскателем, перелопатил ростовские архивы, включая бывший партархив, который был тогда доступен. Архив КГБ, открывшийся в 1991-м, был уже снова засекречен. Архивов немецких мы не нашли до сих пор. Полагаю, что нацисты в 1942 году таких списков и не составляли, ими уже владел страх, что преступление будет раскрыто. Трагедия разворачивалась 12–13 августа 1942, но потом еще несколько месяцев достреливали укрывшихся. Соседи выдавали. Нам удалось восстановить имена 4600 жертв.

В 2009 году я пришёл к замечательному человеку — ростовскому раввину Хаиму Данзингеру (Chaim Danzinger) поделиться идеей проекта. При еврейской общине мы создали маленькую группу активистов, занявшуюся сбором имён, воссозданием памяти о жертвах ростовского Холокоста, создали мемориальный сайт holocaust.su. Основная работа легла на плечи Мовшовича и архивиста синагоги Владимира Николаевича Ракши. А ещё через год я пришёл в Российский еврейский конгресс, президент которого, Юрий Каннер, сделал проекты памяти жертв Холокоста центральными в работе РЕК. Потом пошёл в московский центр «Холокост» — и здесь приём самый сердечный. Немедленно начали сотрудничество с профессором Ильёй Альтманом, директором центра. А с Аллой Ефремовной Гербер, сопредседателем фонда «Холокост», просто сразу стали друзьями.

В августе 2012 года предстояло 70-летие ростовской трагедии. Мы все вместе разработали план подготовки: международная научно-историческая конференция, приглашение дипломатов, зарубежных гостей, митинг, Марш живых, торжественный вечер… В октябре 2011 года мы с Альтманом выехали в Ростов для подготовки юбилейных мероприятий. Повстречались с руководителями городской и областной администраций, научного центра, провели пресс-конференцию, вернулись удовлетворенными. И тут — неожиданный удар. В ноябре ростовская администрация без всякого обсуждения и даже предупреждения сняла с мемориала Змиёвской балки скромную мемориальную доску, говорящую о Холокосте (была установлена решением мэра), и повесила на её месте новую, огромную, помпезно-золотую, где по старой советской традиции слово «евреи» заменено на «мирные граждане… многих национальностей».

Скандал возник мирового масштаба. РЕК, ФЕОР (Федерация еврейских общин России) и центр «Холокост» обратились с протестом к правительству, Совет по правам человека поддержал, центральные газеты, телевидение возмущались удалением упоминания евреев с места их казни. Даже BBC и CNN упомянули ростовский скандал. Интересно, что ничего не помогало. Черносотенные казачьи организации торжествовали. Администрация молчала, прятала голову в песок. Секрет оказался прост. Сочувствующий высокий чиновник администрации тайно показал мне секретный циркуляр, подписанный замсекретаря Совета безопасности РФ. В нём сообщалось, что еврейские организации, которыми управляет Израиль, хотят превратить Змиёвскую балку в место паломничества типа Умани. Предписывалось администрациям препятствовать.

Ещё один мелкий отвратительный эпизод в этом противостоянии. Руководитель некой ростовской еврейской организации выступил с заявлением в поддержку доски с «мирными гражданами». Расскажу об этом эпизоде подробней, потому что он раскрывает характерный приём подавления властями гражданского общества. Зарегистрировать в РФ некоммерческую организацию было очень просто. Согласно принятому в ельцинские времена либеральному закону, достаточно заявления четырёх человек. Так вот, в Ростове некто Луковский так и сделал: зарегистрировал «альтернативную» еврейскую религиозную общину и чуть что, по велению органов выступал против действий общины реальной. Например, воспользовавшись Законом о реституции имущества религиозных организаций (подписан президентом Медведевым в 2010 году), община обратилась к властям с требованием возврата Ростовской хоральной синагоги, превращённой большевиками в кожно-венерологический диспансер. Но тут же Луковский подаёт требование альтернативное. Результат — власти получают основание отказать, и диспансер по сей день занимает величественное здание в мавританском стиле.

Однако тогда возмущение общественности и в Ростове, и в Москве оказалось столь велико, что Луковский отозвал своё заявление о мемориальной доске.

С самого начала 2012 года мы активизировали подготовку мероприятий к 70-летию ростовской трагедии. Недоброжелатели активно вредили (отказывались предоставлять некоторые залы, местная пресса, в отличие от московской, не принимала материалы), но остановить нас не смогли. Были приглашены несколько послов, зарубежные делегации, в том числе главный раввин Израиля Исраэль Меир Лау, чью жизнь во время Холокоста спас ростовчанин Фёдор Михайличенко. Встречи Лау с семьёй спасителя, его интервью стали яркими событиями 70-летия, как и совместная поминальная служба раввинов в синагоге и на месте казни. В ростовской филармонии прошёл трогательный вечер, со слезами на глазах выступал Лау, литургические молитвы и скорбные еврейские песни исполняла московская Хасидская капелла. Центральным событием стал Марш живых, когда тысячи людей прошли по дороге смерти от пункта сбора евреев до места гибели.

Однако золотистая доска все ещё висела на мемориале. Лишь полтора года спустя, после нескольких визитов главного раввина Берла Лазара в президентскую администрацию, её удалось заменить на «компромиссную», с упоминанием евреев.

Оригинальную мемориальную доску администрация выставила на помойку. Удалось спасти. Теперь она в Музее Холокоста синагоги на Поклонной горе в Москве. Начиная с 2014 мы несколько раз обращались к ростовской администрации с просьбой разрешить установить плиты с именами погибших в Холокосте. Нам упорно отказывали. Так и кануло.

Сотрудничество с фондом «Холокост» подарило мне чудесную дружбу с Аллой Ефремовной Гербер, человеком огромного таланта, неукротимой энергии. Была она депутатом Государственной думы первых созывов, телевизионной звездой оставалась вплоть до событий февраля 2022-го. Миллионы русских людей узнали от неё, что такое Холокост, получили незабываемый урок гуманизма, милосердия. Когда ростовская администрация пыталась запретить нам проводить Марш живых в Змиёвской балке, Алла Ефремовна пробилась на приём к заместителю руководителя президентской администрации С. Кириенко (они были когда-то соратниками, депутатами Думы от гайдаровской партии), и он дал прямое указание в Ростов — разрешить марш.

Еще Алла всегда поражала меня тем, как сила её духа способна преодолеть все хвори и усталости: вот днём она лежит в бессилии, боли, а вечером встаёт, полна энергии, выступает перед тысячной аудиторией, становится душой компании полуночников. Триумфом Аллы было её 90-летие, сама вела вечер в Геликон-опере — весь вечер на сцене!