Мы думали, что это будущее —
мы торопили, мы робели, предвкушали.
Но это было просто время,
нам отведенное, положенное нам…

Дмитрий Раскин

ЭВРИДИКА

СТИХИ

***
Перед Йом ха-Шоа —
перед днем Катастрофы,
перепостил клип:
девяностолетний Адолек Корман
с внуками — три внучки и внук,
танцует под «I Will Survive» —
танцует в Освенциме.
Танцует выживший узник.
И здесь же комментарии в сетях
времен премьеры, а вот и свежие.
Столько ненависти.
Не стеснялись недавние братья наши по соцлагерю,
не могли перенести
торжества еврея над лагерем смерти.
Нацисты, даже те, что как бы
стали человекообразны,
шагают «в ногу со временем»,
обзавелись различного рода цивилизационными условностями,
и не считают себя нацистами,
позабыв об условностях,
требуют нового Холокоста.
Было немало евреев —
ортодоксов и светских,
переживших Катастрофу и их потомков,
что сочли клип святотатством —
нельзя танцевать на костях,
в царстве скорби и смерти.
А кто-то даже сказал, что песня
недостаточно пафосная.
И видео было удалено
по многочисленным требованиям.
Но вот Адолек Корман —
он выжил. И прожил громадную жизнь.
Пережил
нацизм, коммунизм,
Сталина, Гитлера,
не говоря уже о разных прочих Гомулках.
Родил детей.
И дети его родили детей. Он танцует,
смеется, смеется и плачет.
Он танцует с тремя юными внучками и долговязым внуком
возле ТЕХ САМЫХ ворот,
под ТОЙ САМОЙ понятной любому без перевода
надписью на воротах,
показывает пальцами «викторию» возле
ТОЙ САМОЙ печи.

Танцует Адолек Корман.

Радуется, дурачится перед ратушей,
на рыночной площади, в людском потоке.
Это приятие жизни.
Это душа.
Это бытие —
умноженье бытия.

Танцуй же, Адолек Корман!

Это твое торжество —
торжество жизни и человечности
над злом и энтропией.
Торжество над двадцатым
великим, всесильным,
одуревшим от собственных откровений и бездн,
насосавшимся крови веком.
Торжество над врагами, что сгинули
и над врагами сегодняшними.
Твоя издевка над Идеями, Правдами, Мифами всех этих врагов.

Ты добавляешь
еще одну краску,
еще одну ноту
нашей скорби.
Ты утешаешь
души тех, кто не выжил,
не вышел из этих ворот.
Танцуй, Адолек Корман.

***
Весна
Небо еще так плоско,
еще так бессильно, но
уже дышит
будущим,
предвкушает сок свой и свет.
Память неба о неизбежности жизни,
жизни и света.
Вон проступил бок земли
из-под мертвого снега.
Миг еще — и земля
осознает себя,
пусть сначала невнятно, хоть сколько-то… Ты
к жизни в целом привык.
Да! порой застываешь пред ее красотой,
пред мгновением истины.
Неправоту,
не поддающуюся твоим заклинаниям и словесам,
неизбывную неправоту жизни
принимаешь,
точнее, пытаешься,
потому как хочется быть отстраненным и мудрым.
Ты смешон в своих попытках покровительства
вещам и смыслам.
Самонадеян, подслеповат,
если вдруг счастлив.
А твой трюк —
победить Пустоту
тем, что найдешь в ней предельную
глубину и вообще абсолют…
в общем, всё понимаешь сам,
пусть тебе, наверно, удастся,
пусть в твоей доле, наверно, и нет иного.
Время
довольно условно,
хоть и неодолимо.
Благоговеть перед ним не хочется,
во всяком случае, сейчас.
День стал длиннее.
Синичка,
ее трель —
такая утлая грудка, и столько радости…

Эвридика

По узким тропкам в пустоте,
что не были проложены, а просто
возникали при каждом шаге
того, за кем и шла она,
послушная и звуку, и отзвуку его шагов,
по слоям-ступеням тьмы, что тут же становились
тверже кварца, поднималась
из небытия
той плотности, что никогда не выпустит
не то что ни души, ни тени и ни света, если свет
сюда достал бы вдруг.
Она не помнит
подробностей и красок жизни,
сплетений обстоятельств и судьбы.
А вечность
оказалась однообразна,
пусть по-прежнему непостижима.
И пребыванье в ней
не обернулось знаньем
хоть капли из того, что знать нам не дано.
Проклятье ли, вина непостижимого.
Вдруг с каждым шагом в ней стала оживать
прожитая, исчезнувшая жизнь,
так, бывает, тело
начинает сознавать тепло ли, холод, боль,
чуть-чуть очнувшись от паралича.
Это у нее еще не жажда жизни — удивленье,
попытка робкая припоминанья.
А в жилах
тыркнулась, вот так, вслепую, наугад, наощупь
пытается пробить себе дорогу, найти какой-то ритм,
нет, вряд ли это кровь, скорее, время.
Но она,
сама она вдруг занята не временем,
а тем во времени, что несводимо к времени,
пусть знает — не по силам,
и мысли путаются.

«Он обернулся», — бог сказал, повел ее обратно.
И созданное
движением, усильем вверх и в жизнь
стало исчезать
безропотно и без следа.
Обыденное торжество ничто,
его механики.
Сердце сжалось. Ей, не вышедшей из смерти
и возвращающейся в смерть,
ей, пока еще не онемели чувства, жаль
того-кто-обернулся. Невыносимо жаль —
он никогда не сможет
простить себе, что обернулся…

***
Мы думали, что это будущее —
мы торопили, мы робели, предвкушали.
Но это было просто время,
нам отведенное, положенное нам…

***
Любовь в капиллярах и венах нашей с тобой повседневности
не позволяет реальности покрыться коркой безликого льда.
Любовь, а всё остальное вообще не имеет значения,
точнее, всё теперь преисполнено смысла и света.
Любовь, всего лишь любовь,
а истина, та, потаенная, непостижимая
бытия? да, конечно, бытия,
не дающаяся самой же себе, себя самоё упускающая,
вдруг чиста и прозрачна,
и даже добра.
Любовь
добавляет какой-то особый оттенок горечи
в обыденность сознания, что мы с тобою смертны…