Что знал советский человек об украинском национализме? Что эпицентр его — Львов. Западная Украина ненавидит Советский Союз. Они еще долго вели против нас партизанскую войну, прячась в лесах, как и прибалты. Западная Украина никогда не входила в состав Российской империи. Это в общем-то и не Украина.

Леонид Гиршович

ПОЛИТКОНСПЕКТ. К РАЗГОВОРУ С ИЗДАТЕЛЬНИЦЕЙ

По следам, как говорится, моей «самокомандировки» на Украину (см. Л. Гиршович, «Без маски», «Заметки по еврейской истории» за 2023 год) готовится к выходу книжка по-французски в виде моих разговоров с издательницей. Предварительно я законспектировал то, что собираюсь сказать. А именно:

— Я основываюсь только на непосредственных впечатлениях в сочетании с моим советским опытом 50-60-х годов. Я достаточно субъективен и часто противоречу сам себе. Отсутствие противоречий меня бы скорей настораживало, чем убеждало. Подозреваю, что ученые изыскания часто зависят от идейной позиции исследователя.

До распада СССР внешний мир называл его Россией, не принимая во внимание, а то и не подозревая, что это многоэтническая империя, которую — цитирую советский, «сталинский», гимн — «сплотила навеки великая Русь».

До большевистской революции три славянских этноса в составе империи именовались «великороссами», «малороссами» и «белорусами». Государственным языком был великорусский язык, т.е. русский, другие языки подвергались дискриминации. Государственная религия — православие — общая для всех трех славянских этносов. Русский язык — это язык образованного класса, на нем складывается европейски значимая литература. Русская музыка, европеизируясь, к концу девятнадцатого — началу двадцатого века уже явление мирового масштаба наряду с немецкой, французской и итальянской.

Все попытки культурного самоопределения национальных меньшинств в условиях Российской империи терпят крах. Империя требует культурной унификации за счет удушения национальных культур. То же и в классическом СССР. За пределами Советского Союза национальные культуры могут служить приправой к советскому блюду, придавать экзотический колорит, но непременно с клеймом «мэйд ин Раша». Иначе мир их не замечает. Признание в Москве, успех в пределах Союза, дает шанс тому или другому деятелю республиканской культуры быть принятым на Западе, что есть высшее достижение для советского человека.

Но спрос на национальные культуры внутри самого Союза очень высок. Прибалтика с ее латинским алфавитом, западным христианством и двадцатью годами (1920 – 1940) политической независимости имитировала Европу, сказку сказок для всех советских граждан, Кавказ — советские Альпы в соединении с гастрономическими утехами и черноморскими курортами. Помня, что «путь к сердцу мужчины лежит через желудок», можно смело сказать: Грузия завоевала сердце русского мужчины. А усы грузинского мужчины завоевали сердце русской женщины. Советское клише украинца: это тот же русский, выступающий в комическом амплуа, говорящий на смешном языке. При этом украинцы отличились в Великую Отечественную войну, по числу героев Советского Союза они занимают второе место после русских. А еще украинцы прирожденные певцы: лирические теноры, колоратурные сопрано.

Что знал советский человек об украинском национализме? Что эпицентр его — Львов. Западная Украина ненавидит Советский Союз. Они еще долго вели против нас партизанскую войну, прячась в лесах, как и прибалты. Западная Украина никогда не входила в состав Российской империи. Это в общем-то и не Украина. Как и прибалты, они тоскуют по капиталистическому прошлому. Служили в фашистской армии. (Слово «нацизм» советскому человеку неведомо. Такие слова как «нацизм», «нацисты» стали широко употреблять с началом военных действий в Донбассе. Вторая мировая война для советского человека это Великая Отечественная война 1941 – 1945 гг., когда фашистская Германия, вероломно на нас напала.) Между собой во Львове говорят на каком-то полупольском диалекте, тогда как у нас, на нашей Украине по-украински говорят только в деревнях. Вера у них тоже какая-то полупольская. Они наш военный трофей, вроде Калининградской области — бывшей Восточной Пруссии. Правда, пишут во Львове по-нашему, а не латинскими буквами, как прибалты или поляки. (В тридцатые годы 19 века с благословения Габсбургов имели место попытки перевести на латиницу австро-венгерскую часть Украины.)

Голод на Украине, унесший свыше четырех миллионов жизней, сегодня приписывается намерению Москвы истребить как можно больше этнических украинцев. В это я не верю. Это из области идейно-политической конспирологии. Уничтожение крестьян как независимых землевладельцев, возрождение крепостного права, именуемого коллективизацией, только в еще более бесчеловечной форме, чем в царской России, повлекшее за собой миллионы голодных смертей в начале 30-х гг., происходило по всему СССР. С прискорбием верю, что черноземная Украина была чемпионом в общесоюзном голодоморе. Чем щедрей земля дарила хлеб, тем больше народу в примитивной аграрной стране его выращивало и соответственно было обречено на вымирание в ходе его массовой экспроприации. Мой отец в своем ленинградском детстве видел русских крестьян, чудом добиравшихся до города и умиравших на теплых люках канализации. Страшные свидетельства о голоде в русских деревнях я слышал от тех, кто выжил, начиная с нянькиных рассказов про то, как плакали, когда резали корову Милку, кормилицу, только бы не сдавать в колхоз. Наравне с хлеборобами Украины миллионы казахов-скотоводов стали жертвой колхозного рабства. Детский каннибализм свирепствовал в Казахстане. «Я тебя родила, я тебя и съем», – говорит кочевница-казашка. Аргумент, дескать, в Казахстане не было заградотрядов, а на Украине они были, дабы воспрепятствовать массовому бегству крестьян из деревень, не работает. Это скорее объясняется техническими причинами.

В Советском Союзе украинцы не были жертвой русификации. Еще в двадцатые годы на украинском языке выходили и Мопассан, и Бальзак, и Гете — вся европейская классика. А то, что на украинский до сих не переведены Платон и Аристотель, трудно считать проявлением украинофобии или политики русификации. Хотел бы я увидеть в советское время хотя бы одного украинца, для которого отсутствие «Поэтики» на украинском затруднило ее прочтение. Ее перевод на украинский было бы исключительно делом принципа, как переводы трудов Ленина, Сталина или книги Брежнева «Малая земля».

Убиенные украинские интеллектуалы: философы, историки, литераторы брошены в одну братскую яму с Мандельштамом, Бабелем, Гумилевым… перечислять имена можно до потери сознания. Советская власть точно так же запытала, сравняла с землей носителей русской культуры — неважно что имперской культуры, дуло энкаведешной винтовки на всех одно. Русскую интеллигенцию уничтожали по тому же признаку, по которому уничтожали ее украинских братьев. Государственный террор требовал жертвоприношений, и на роль жертв отбирались самые яркие, самые несговорчивые фигуры. А для вящего выполнения плана и вовсе брали тех, кто под руку попался.

Те из корифеев украинской культуры, кто уцелел, прикинувшись мертвым, при жизни становились национальными классиками, становились академиками, из последних сил восхваляли оберпалача. При этом — это важно отметить — ни один из них и поныне не считается коллаборационистом. И Микола Бажан, и Павло Тычина, и Олесь Гончар и вкусивший застенка Максим Рыльский — каждый занимает в национальном пантеоне свою нишу. Именем композитора Лятошинского, дважды лауреата сталинской премии, вот-вот нарекут Киевскую консерваторию. Это важно, потому что коллаборация предполагает оккупацию, Украинская же ССР — по крайней мере, в границах до 17 сентября 1939 года — не была колонией, вопреки всем утверждениям. В 1913 году, в год 300-летия правления династии Романовых, Киев, «мать городов русских» (слова, приписываемые средневековой летописью князю Олегу) собирались провозгласить столицей Российской империи.

Я скорей соглашусь с утверждением моих смертельных врагов, антисемитов из числа белой эмиграции, что Российская империя, включая и Украину, была оккупирована большевизмом. Тогда же между Москвой, «великой Русью», как пели при Сталине, и каждой национальной республикой порознь образовалось что-то вроде сюзеренитета, что позволило квази-российской империи просуществовать еще долгие десятилетия. Первый, приходящий на ум, пример: Абхазия, при советской власти область в составе Грузии, тщетно пытавшаяся перейти под управление Москвы. Тщетно, поскольку Москва свято блюла основополагающий принцип феодального права: вассал моего вассала не мой вассал. Абхазцы, учите грузинский, грузины, учите русский, русские, учите английский. Когда СССР посыпался, «великая Русь», жадная до черноморских курортов и вообще до всего, что плохо лежит, немедленно помогла Абхазии отделиться от Грузии силой оружия. Как следствие война с Грузией, отторжение от Грузии Южной Осетии. При этом предотвращена кровавейшим образом попытка Чечни отделиться от России ценою превращения ее в разбойничье гнездо. А далее, как говорится, лиха беда начало. 2014 год: Крым, Донбасс.

СССР не был модифицированной Российской империей, ее продолжением. Как бы тесно они ни прилегали друг к другу, как две семядоли — они не могли срастись. В лучшем случае в эпоху позднесталинского стиля «ампир» этот монстр прикидывался обезьяноподобным мистером Хайдом в шлафроке благообразного доктора Джекила, даже не скрывая, что это маскарад. Очень личное, очень субъективное обоснование. Не знаю, кто сказал — фраза простодушная, банальная, но я подписываюсь под нею: «Музыка — душа народа». Советская музыка свою родословную ведет от австрийской музыки, от Густава Малера, через его советскую реинкарнацию — Дмитрия Шостаковича. С революцией русская музыка канула в небытие. Звучащей Атлантидой стали Рахманинов, Стравинский, Прокофьев. Последний, вернувшись из эмиграции, успел поучаствовать в позднейшем сталинском имперском маскараде: Большой театр, балет, позолота — и умер, по невероятному совпадению, в один день со Сталиным. Но сразу после революции в Советском Союзе правили бал немецкие марши — лучше сказать, австрийские, чтоб не путать с милитаристскими прусскими — вперемешку с еврейским фольклором. Роковым образом еврейская эмансипация в России совпала со становлением советской власти. Знаменитая «Катюша» Матвея Блантера — типичный фрейлахс, а одна из главных, задававших тон, советских песен того времени революционный марш «Вставай заре на встречу» изначально патриотическая тирольская песня на смерть вождя антинаполеоновского восстания Андреаса Гофера: «Zu Mantua in Banden».

В Гражданскую войну, продолжавшуюся четыре года, на красных знаменах будет начертано «Мировая революция». Утопическая задача большевиков, в огромной части представленных нацменьшинствами, советизировать человечество, сгруппировать его по классовому признаку. Их лозунг — слова Марксова «Коммунистического манифеста»: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Идея русификации большевикам чужда и даже враждебна. (См. Ленин, «О национальной гордости великороссов».) Не зря Путин твердит, как мантру: «Это Ленин создал Украину». Во имя России, демократической ли, монархической ли, сражались «белые». «Россия, единая и неделимая», «Отечество» — вот их пароль. Советизация России, Украины, Сибири, Германии, всего мира — заявленная утопическая идея революции. Потом аппетиты поуменьшились. С концом «Рот фронта», точнее, эры Тельмана, задача Советов это создание новой исторической общности в границах СССР. Советский народ создается пыточным методом: коллективизация, ссылки, сверхмассовый террор, физический и духовный. Все то, что зовется с легкой руки Солженицына словом ГУЛАГ. И все это тесно переплетается с борьбой Сталина за безграничную власть, как ее понимают на Востоке. Лишь постепенно, в Великую Отечественную войну государственная идеология обретает шовинистический, великодержавный характер. В 1945 году Сталин громогласно поднимает тост «за великий русский народ».

Истребительные депортации кавказских горцев и крымских татар в конце войны под предлогом или по причине их сотрудничества с немцами, когда до места назначения не доезжала треть эшелона, я бы не ставил в один ряд с этническими чистками тридцатых годов. Тогда из мест традиционного проживания отправляли в непробудную глухомань тех, кто по своему происхождению, узами крови, был связан с народами других государств: это и греки, например, в каком-нибудь Мариуполе, и поляки («Что это за такая новая страна — Польша, — пишет Михаил Булгаков в своем романе «Белая гвардия»), и корейцы, и китайцы. Ссылали тех, кто теоретически мог бы стать, выражаясь языком современности, иноагентом. Украинские земли — Галиция, Буковина, Волынь — между двумя мировыми войнами входили в состав Польши, Чехословакии, Румынии, но это еще не давало оснований, даже теоретически, смотреть на жителей Харькова, Днепропетровска или Одессы, городов абсолютно русских по культуре и языку, как на возможных польских или румынских шпионов. Польша имела куда больше причин, чем СССР, подозревать своих украинцев, мягко говоря, в нелояльности. Тем более, что западные украинцы уже провозглашали в 1918 году независимое государство (ЗУНР, Западно-Украинскую Народную Республику) со столицей во Львове. Примечательно, что пик государственного антисемитизма в Советском Союзе, сопровождавшегося арестами, приговорами, казнями, совпал с провозглашением государства Израиль, когда у московской хоральной синагоги толпы евреев приветствовали Голду Меир, тогда еще Меирсон — первого израильского посла в дружественном Советском Союзе.

Мне приходилось читать, что, борясь с украинской национальной идеей, со стремлением украинцев к независимости, советская пропаганда изображает украинца предателем, немецким прихвостнем. Ничего подобного. О тесном сотрудничестве украинцев с оккупантами, об их участии в массовых убийствах евреев говорилось только евреями, нацией притесняемой, неблагонадежной, которую лишний раз лучше не упоминать. Именно таким, как я, украинцы представлялись оплотом советского антисемитизма — с одной стороны, и оплотом советской власти, ее преторианской гвардией — с другой стороны. Три кремлевских владыки, почти что один за другим, были родом с Украины: Хрущев, Брежнев и Черненко. Иконографический канон предписывал изображать аллегорическую семью советских народов с Россией и Украиной во главе: Россия в образе мужчины в костюме, полы пиджака вразлет, и рука об руку с ним прекрасная рослая женщина с лентами в волосах — Украина. А дальше, в национальных костюмах толпится остальное семейство, все со счастливыми лицами. Имя Тараса Шевченко, первого поэта братской Украины, борца с царизмом, свято почитается. Ему воздвигнут в Москве шестиметровый памятник в самом привилегированном месте, на проспекте Кутузова, перед одной из семи сталинских высоток, в которой размещается гостиница «Украина». (Другое дело, что сегодня за попытку возложить цветы к подножью памятника Шевченко, как и к памятнику Леси Украинки, могут забрать в полицию с непредсказуемыми последствиями. Тем не менее цветы продолжают и продолжают появляться после особо кровавых бомбардировок.)

Можно ли считать эту войну гражданской? Сегодня в ходу выражение «гибридная война». Так что отчасти ее можно считать гражданской. Для меня это продолжение гражданской войны столетней давности. Царская Россия должна была разделить судьбу Австро-Венгрии, кайзеровской Германии, Османской империи. Теперь она наверстывает упущенное. Это все равно бы случилось чуть раньше или чуть позже. Распадом СССР на формально этнические республики и образованием Российской федерации, правопреемницы Советского Союза, дело бы не ограничилось. Но жадность, глупость и аморальность Кремля запустили разрушительную машину на полную скорость. Парадоксальным образом это дает шанс Киеву, у которого с Москвой общее прошлое, не последовать за нею в ее настоящее, а тем паче не последовать с нею вместе в ее будущее, о-о-чень страшное.

Русский язык. Впервые в Киеве я оказался в 2000-м году. Этот город говорил по-русски, иногда доносился суржик, на нем говорил пришлый люд, местные гастарбайтеры из сельских мест, причем сами они этого не сознавали, русский и украинский для них срослись. Одновременно уже тогда в городе не было ни одной вывески на русском языке, ни одной афиши по-русски, ни одной русскоязычной рекламы, не говоря о названиях улиц и указателях — кроме частных объявлений, написанных от руки исключительно по-русски и наклеенных на водосточные трубы, трансформаторные будки: «Продается шкаф», «Потерялся кот», «Сниму недорого комнату» и т.п. На прилавках киосков газеты сплошь на русском. Зато в книжных магазинах и перед университетом звучала только украинская речь.

Спустя пятнадцать лет картина уже была иной. Какая-то часть горожан — процентов пятнадцать-двадцать — уже говорила между собой по-украински. Возможно, вследствие миграции, закрытия русских школ и сознательного предпочтения государственного языка языку агрессора: Крым взят без боя, в Донбассе воевали. Но Одесса, где я не бывал раньше, оставалась самодостаточной. Ни русская, ни украинская, воспетая великими русскими писателями, от Пушкина до Бабеля, она естественно, как дышала, изъяснялась на их языке в неповторимой одесской манере. Порто-франко, вольный город Одесса. Спустя еще четыре года, в 2019 году на слух мало что изменилось. Над Киевом по-прежнему мирное небо, в Донбассе по-прежнему стреляют, но это далеко, а Крым сдали так, как если б и сами сомневались в том, что он — Украина.

Сегодня все иначе, города горят, сотни тысяч погибших, изувеченных, обездоленных, беженцев, и конца-краю этому не видно. Русский язык, на котором по-прежнему говорит три четверти Киева, вся Одесса и наверняка Харьков, из языка гонимого, дискриминируемого, лишенного письменности, превратился в язык, и вовсе запрещенный в общественных местах под угрозой существенного денежного штрафа. С этим я лично столкнулся в русскоязычной Одессе. Почему я придаю такое значение языку, когда по вине России творятся отвратительные преступления и льются потоки крови? Коротко: в начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог. Именно то слово, которое было в начале — в начале жизненного пути каждого человека. Овладение речью это богопознание. Покушаться на родную речь, пусть даже с благими намерениями, это богохульство. Язык это не сигнальная система, которую можно при необходимости заменить другой сигнальной системой, другой азбукой Морзе. Пусть я сужу по себе. Пусть оно и неправильно: судить по себе о других. Но это лучше, чем по другим судить о себе, обрекая себя тем самым на вечный конформизм. Я слышу, что сегодня русский — это то же, что немецкий язык во вторую мировую войну. Украинская политика принудительного моноязычия, единения нации через один язык, якобы берет за образец Израиль. Но в Тель-Авиве в годы Второй Мировой войны издавалась самая читаемая в Палестине газета «Исраэль Нахрихтен», ее тираж достигал ста тысяч экземпляров. «Немецкая культура там, где я», — сказал Томас Манн, проклиная немцев и призывая бомбить немецкие города. (Не знаю, как бы я пережил дымящиеся руины Эрмитажа — впрочем, Летний сад они уже исхитрились уничтожить своими руками, превратив его в пропагандистский Диснейленд.)

О любых идейных радикалах, не только украинских, скажу одно: когда потребность в самореализации огромна, а реализовывать, собственно, нечего, начинают впадать в крайности, граничащие с преступлением.

Счет, предъявляемый евреями к украинцам, хорошо известен: хмельничина, гайдамачина, петлюровщина, дивизия СС «Галичина» — и миллионный вопль. А какие претензии у украинцев к евреям, помимо общечеловеческих: Христа распяли и по праздникам пьют кровь христианских младенцев? Евреи-арендаторы, будучи посредниками между польской шляхтой и крестьянами угнетали и мучили православный люд до последней крайности. Одно из великого множества свидетельств: «1652 года августа 13 дня. Священнику Николаю Барановичу были нанесены побои и раны арендатором Лейбой Гиршовичем, его зятем и другими евреями». Не то чтобы я верил в возможность начать отношения с чистого листа, но сегодня все должно быть позабыто — и, по счастью, действительно позабыто. Лично я, Леонид Гиршович, глубоко сожалею о злодействах Лейбы Гиршовича в 1652 году.