Скоро я научился распознавать оттенки организаций в поддержку советских евреев. Собственно, помощь шла в основном от американцев. Меньше от финских баптистов. Американские евреи финансировали внутренние проекты, а христиане из страны Суоми оплачивали для желающих переезд в Израиль через свою страну. Тоненький ручеек благотворительности шел из канадского Монреаля: в виде консервов из туны, овсяного печенья и одежды секонд-хэнд.
«НАРОД МОЙ»: У ИСТОКОВ ЕВРЕЙСКОЙ ГАЗЕТЫ В ЛЕНИНГРАДЕ
Для меня всегда иудаика таила что-то жгуче-интересное, запретное, почти интимное. Еврейская тема замешана на физиологии. Чресла Авраама — не метафора, а физическая составляющая. Бедра, из которых вышел целый народ.
И, конечно, обрезание. Союз через кровь.
…Кирпичного вида длинное строение, похожее на всплывшую посреди Васильевского острова субмарину: Дворец культуры имени Кирова, районное прибежище всех главных муз. В 1990 году здесь разрешили собираться национальным сообществам: финскому, татарскому, грузинскому, еврейскому.
Еврейское Культурное общество ЛОЕК заседало по воскресеньям. Я поехал туда с предложением делать первую в Ленинграде еврейскую газету.
Пятнадцать пар глаз посмотрело на меня с любопытством:
— А вы кто? Мы ведь вас не знаем. Может, вы — засланный.
— Я расскажу. Но сначала… Понимаете… Мне интересно приблизиться к этой теме. Раньше я ничего подобного не делал и не писал. Мое поколение не знало еврейскую историю, еврейскую религию. Сейчас евреям Ленинграда нужна газета, в которой было бы все — и история «от Адама», и окно в Израиль, и конкретные полезные вещи.
— Вы всё правильно говорите — поддержал меня председательствующий. — Объединяйтесь с Яковом Николаевичем Цукерманом. Он давно уже наш летописец.
— Теперь хорошо бы узнать, кто такой этот Яков Николаевич, — подумал я.
В перерыве Цукерман ко мне подошел и поднес свою глянцевую визитку: «кандидат физико-математических наук, научный сотрудник Всероссийского института гидротехники имени Веденеева».
— А кто тот, что, нас сосватал?
— Боря Кельман — зампредседателя ЛОЕКа — многолетний отказник.
В мой лексикон входили новые слова: отка́зник —получивший от властей отказ в разрешении на выезд из СССР. Последнее время отказники собирались у Смольного с плакатами на груди: «Отпусти, народ мой…» Ленинградские газеты изредка печатали их фотографии с осуждающими подписями.
— Так это ж прекрасное название для газеты, «Народ мой»! Собирательное, емкое. Решили еще добавить тоже самое, но на иврите.
Удивительный язык — иврит. Настолько шахматный, логичный. Я к нему лишь прикоснулся, но этот словесный ряд, потряс:
АДАМА — земля;
АДАМ — человек;
ДАМ — кровь;
АМ — народ. Если «мой народ» — АМИ.
Яков Николаевич чувствовал себя как рыба в еврейском море Ленинграда. Такой крупный кит. Его все знали и он всех знал. Для меня было открытием, что в городе, оказывается, уже давно существует еврейский детский сад, пробивает дорогу еврейская школа, задуман Еврейский университет. Группа молодых ребят давно и плодотворно ведет краеведческую работу, изучает места массовой гибели евреев во время нацистской оккупации. Плодотворно работают ульпаны — курсы иврита. И в религиозной жизни города наступило оживление: недавно приехал израильский раввин. Цукерман повел меня с ним знакомиться.
Ровесник. Ну, может, чуть помладше. Кипа, обильная борода.
— Пророки обещали, — окутал нас израильтянин сладким красноречием, — во времена Мошиаха народы мира получат «сафа брура» — ясный язык, понятный всем людям. Пока этого не произошло, журналистам надо искать свой «ясный язык».
ЛОЕК — это первое общество еврейской культуры в Ленинграде — давно подтачивали скандалы. Несколько человек из совета тянули его в сторону официальности, в сторону: «это можно, то нельзя», в сторону открытого сотрудничества с властями. Борис Кельман активно сопротивлялся: уж слишком долго ждали возрождения национальной культуры, чтобы продолжать тихушничать и пресмыкаться. Кельман ушел из ЛОЕКа и создал новое формирование. За ним ушли все, кто что-то делал, кто представлял какую-то жизнедеятельную структуру. Ушли и мы с Цукерманом, хотя у нас-то как раз ничего еще и не было. Кроме нас самих как творческого ядра, и Григория Мироновича Левина — человека с административной жилкой, призванного охлаждать наши фантазии и, по мере необходимости, доставать из кармана деньги.
— А что, собственно,— размышлял я. — Не антисоветская же газета, а культурная. И почему евреи Ленинграда не могут иметь свою газету?! И с этими мыслями в начале апреля 1990-го года я постучал в дверь кабинета главного редактора издательства Ленинградского обкома партии «ЛЕНИЗДАТ».
За столом сидел мужчина в удобном кресле, он вначале даже приветливо мне улыбнулся. Но когда увидел газетную шапку с огромной шестиконечной звездой посередине, улыбка с его лица превратилась в трагическую гримасу. Мне показалось, он меня даже испугался, наверно подумал: вот, пришел сумасшедший, и ему сейчас придется нырять под стол.
— Издание еврейских общественных организаций Ленинграда «Народ мой»,— объявил я по-гусарски, разве что не щелкнул каблуками.
— Нет-нет, мы не можем,— замахал руками чиновник. Лицо его было тусклым. Он готов был расплакаться.
***
О, это тягостное ожидание накануне великого дела! Национальная газета, о которой грезили поколения. О ней мечтал барон Гинцбург, укрывшись медвежьей полостью, и вглядываясь в хмурую петербургскую зябь! И банкир Поляков — из пульмановского вагона, по пути в Ниццу. И просто тихие евреи из пятиэтажек где-нибудь на Площади Мужества или на улице Мориса Тореза.
По Ленинграду ползли слухи о готовящихся погромах.
Цукерман сообщил:
— У нас есть молодежная организация самообороны. Зайдем к ее лидеру? Заодно проверим боеготовность.
На углу Невского и Владимирского, в коммуналке напротив «Сайгона» я рассчитывал увидеть курчавого и мускулистого еврейского Самсона, как на бронзовом фонтане в Петродворце, а передо мной предстал двадцатилетний студент с тонкими руками в голубых прожилках, одетый вдобавок как ортодоксальный еврей — черная ермолка, нитки «цицит»:
— Аврум Семин,— назвался он. Цукерман поправил: — По паспорту Алексей Николаевич Семин — русский богатырь.
Хозяин настороженно прищурился.
Рядом с ним стояла юная особа в кокетливом платочке на голове.
— Моя жена, — представил он,— родилась на Волге — широкой русской реке.
Семин решил проявить гостеприимство, предложил нам чаю, он даже полез куда-то, но ответом ему был удар Священной Книгой по голове. Это жена вразумила его привычным для их семьи методом:
— Аврум, ты все время путаешь молочную клеенку с мясной!
***
— Ну, что мы Чкалов с Байдуковым что ли, чтобы давать интервью?!
И все-таки дали. 11 апреля 1990 года. Финской газете «Хельсинки сааномат».
Корреспондент Кайя Вирта:
— Перестройка Горбачева отвечает запросам евреев Ленинграда?
— В чем-то да, но все половинчато. Что-то пробить не можем, вокруг — стена.
Корреспондент:
— Что, например?
Не можем найти типографию, чтобы отпечатать еврейскую газету на русском языке. Может, вы у себя в Финляндии отпечатаете?
(Смех, аплодисменты)
И — наконец — свершилось! В ленинградский горисполком, в результате состоявшихся выборов, пришли новые люди. Нашли выход на них! И была выписана бумага на имя директора ЛЕНИЗДАТА: «Просьба отпечатать. Число. Подпись».
Первая в Ленинграде еврейская газета увидела свет 6 июля 1990 года, ясным солнечным днем.
***
Встречные поезда перекликались звериными жирными гудками. Со второго номера газета «Народ мой» стала печататься в районной типографии города Зеленогорска, на проспекте Ленина, 44. А туда лучше всего было добираться на электричке.
Мы стали в числе первых частных изданий Ленинграда, о чем принял специальное решение горисполком: среди владельцев я — в качестве главного редактора, Яков Цукерман — заместитель главного редактора, Григорий Левин — финансовый директор. Продажа шла через газетные киоски, по цене один рубль, а также через еврейские организации и с лотков независимой прессы — в Москве и Ленинграде.
С Израилем еще не было дипломатических отношений, интересы ближневосточной страны представляло голландское посольство в Москве, но мы взорвали коммунистические запреты, показали сионизм с человеческим лицом, в каждом номере — еврейское государство с его здравоохранением, образованием, сельским хозяйством, политической и избирательной системой.
Скоро я научился распознавать оттенки организаций в поддержку советских евреев. Собственно, помощь шла в основном от американцев. Меньше от финских баптистов. Американские евреи финансировали внутренние проекты, а христиане из страны Суоми оплачивали для желающих переезд в Израиль через свою страну. Тоненький ручеек благотворительности шел из канадского Монреаля: в виде консервов из туны, овсяного печенья и одежды секонд-хэнд.
Ашер Острин из лондонского филиала американского «Джойнта», Мартин Уэник — исполнительный директор «National Conference on Soviet Jewry» С Мартином мы участвовал в совместном мероприятии. Было это в Москве, в гостинице «Космос», куда он привез группу американских евреев для знакомства с положением их единоверцев в СССР.
Большой, хорошо освещенный зал. Столы, уставленные едой и напитками. В центре — мы с Цукерманом отвечаем на вопросы американцев. Это был типичный американский файндрайзинг — сбор денег на заранее объявленную акцию. В перерыве Мартин повел нас в гостиничную «Березку»:
— Чтобы вы хотели?
Мы выбрали по блоку «Мальборо», потому что оба тогда курили, и японский фотоаппарат — «мыльницу», для редакционных нужд.
— Что и все?— удивился Уэник.— Может быть, что-нибудь из напитков— шотландские виски, «Мартини», водка «Петровская» на сухарях?
Нам, конечно, всё это хотелось, но мы были скромные советские люди, и нам было неудобно.
— Я спросил Уэника:
— Где вы так хорошо научились говорить по-русски?
— В ЦРУ! — лукаво улыбнулся он.
***
Газета «Народ мой» увидела свет 6 июля 1990-го года, а 15-го июля у меня родилась дочь. По поводу этих двух событий я еще долго принимал традиционные еврейские поздравления: «Мазал Тов»! «Счастья!»
Дочь родилась в роддоме номер один на 14-ой линии Васильевского острова. Так получилось, что врачом-педиатром у нее был один из участников операции «Свадьба» — этой первой попытки советских евреев пробраться на Запад. Он признал себя виновным по всем предъявленным ему статьям. На процессе он по совету своей матери — адвоката раскаялся, обвинил во всём «сионистских экстремистов», и с учетом этого, получил минимальное наказание — год строгого режима в Дубровлаге. Узнав, что я задумал первую еврейскую газету, он захотел со мной встретиться. Это был человек, сломанный системой: горькая печаль в глазах, попытка оправдаться.
Жену с дочерью из роддома я вез на перламутровом «Шевроле». Такси было не найти, и я тормознул частника. Американских машин тогда в Ленинграде — раз-два и обчелся, в общем, в «Шевроле» читался некий знак судьбы.
Сашка Гимпельсон — мой приятель по музыкальной школе, работавший в «Малом» во «вторых скрипках» и подрабатывающий ресторанным лабухом, однажды встреченный случайно на Невском, зазвал в какой-то офис.
— Я тебя сейчас познакомлю с интересным мужиком,— таинственно завернул Сашка.— Он ходит к нам в кабак по четвергам, специально послушать, как я играю «Чакону» Баха.
— Что за мужик? — интересуюсь.
Но приятель всем своим видом показал: мол, молчи, вот он идет.
Мужчина лет пятидесяти, с арабским именем, без всякого акцента говоривший по-русски, оказался председателем сообщества палестинцев, проживающих в Ленинграде.
— А это,— указал на меня Сашка — редактор первой еврейской газеты.
Палестинец натянуто изобразил радость от нашей встречи. Дать интервью не предлагал. Да я и не просил: кто, кому, что бы доказывал?!
