ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Валентина Брусиловская передаёт в образах, в палитре, в материале и даже в технике своих работ то, что впитала за всю свою жизнь и особенно за те почти полвека, что живёт на этой земле, то, что стало смыслом и сутью её жизни.

Зинаида Прейгер-Долгова

ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ НА ФОНЕ АРТ-ГАЛЕРЕИ

Как я могла решиться на такое, не знаю и сегодня, спустя полгода борьбы с собой и преодоления сопротивления материала.

Эти два человека настолько разные во всём, настолько самодостаточные — откуда же появилось это ощущение необходимости именно двойного портрета?

Я познакомилась — заочно — сначала только с Лезером Маноле.

2010 год. Декабрь. Кармель. Страшный пожар.
Телевизионный репортаж с места событий.
Деревня художников Эйн-Ход.

Художник, чей дом сгорел, рассказывает репортёру, как спасал свои картины.

— Ну, а те, что не успел, значит не стоило и спасать.

И интонация, и грустный юмор, который сквозил не в словах, а в особенной улыбке, не оставляли сомнения: одессит!

Я не видела репортаж, в котором художница и скульптор Валентина Брусиловская тоже с юмором рассказывала, как скульптуры из обожженной глины стали даже интереснее:

«огонь сделал их похожими на древние, а вот металлические ‘поплыли’ «.

Знаете, что она сказала после того пожара, когда от их единственного в деревне деревянного дома «остались только фуги Баха,» как выразился делавший репортаж Евгений Эрлих?

— Этого уже нет. Чего нет, так его и не будет. Значит, надо дальше двигаться.

Но их слова не означали покорное приятие ударов судьбы. Не такие это люди. Но…люди, и им свойственны все человеческие чувства и эмоции.

Через год Евгений Эрлих опять приехал на место пожара. И Валентина Брусиловская и Лезер Маноле очень тревожились, что бюрократические препоны не позволят завершить строительство нового дома.

«После пожара такое состояние, и вообще, все, что происходит с этими проблемами… Такое состояние — оно затупило творческий порыв,» — сказал тогда Маноле.

«В том огне погибли и картины художника с мировым именем Михаила Брусиловского.» Вернувшись в Эйн-Ход, он написал свое впечатление о пожаре. Получился «крик ужаса в квадрате холста.» (Евгений Эрлих).

Через много лет я спросила Валентину: «Это был шок или ты действительно так спокойно приняла, что сгорел твой дом, твои работы? Неужели ничего не дрогнуло в душе?»

— Дрогнуло. Но мы же остались. Мы были живы! И разве это было тогда сравнимо с настоящей трагедией, когда автобус с курсантами, будущими офицерами, направлявшимися в тюрьму «Данон» для эвакуации заключённых, попал в огненную ловушку? Ты знаешь, как они погибли? Их нашли взявшимися за руки. А говорят, человек погибает в одиночку.

Вот тогда меня сильно это ударило. Я даже сегодня не могу вспоминать это без боли.

А в тот день, не сговариваясь, и Валя и Лезер выразили по сути одно и то же: нужно двигаться дальше.

Совершенно разные и похожие в главном, киевлянка Валентина Брусиловская и одессит Лезер Маноле в 90-м уже не юными людьми встретились в Израиле.

Это их общий дом сгорел.

В том деревянном доме я никогда не была.

Я пришла уже в большой светлый дом, где всех встречает портрет Вали, написанный художником Мишей Брусиловским. Не такой юной, какой он встретил её в Киеве студентом. Ей тогда было 15. И оба любили пляжный волейбол.

Они и познакомились на киевском пляже. Студент Ленинградского института живописи, ваяния и зодчества оказался… киевлянином, недавно закончившим Киевскую художественную школу имени Шевченко.

Вызывает улыбку, что этих двух людей отнюдь не высокого роста познакомила разделяющая их команды волейбольная сетка.

Но моё первое знакомство с не перестающей удивлять всех, кто её знает, Валей Брусиловской, произошло через… касание.

Шла по неширокой улице и заметила возле дома, стоявшего чуть на возвышении, необычную скульптуру. Обожжённая ли глина впитала в себя солнечное тепло, но мне показалось, что оно исходит от этой доброй, удивительно симпатичной толстушки, которая будто присела отдохнуть. Не погладить её было просто невозможно.

Тогда я ещё не знала, что это новый дом Валентины Брусиловской и Лезера Маноле. И что я побываю не только на выставках этих художников, но подружусь с такими разными, но одинаково очень тёплыми людьми, умеющими не только мечтать, но и воплощать свои самые невероятные мечты в жизнь.

Наверное, для этого нужно быть немного авантюристом.

Потому что хотя жизнь многим подсказывает дорогу и безумные идеи часто приходят в голову многим, но, как правило, всё и заканчивается на этом уровне.

Мальчик с Комитетской улицы на знаменитой одесской Молдаванке, где большинство парней или сидели или были в очереди, любил путешествия…на трамвае в центр города, по дороге мечтая о том, как можно его преобразить.

Может, фамилия «МАНОЛЕ» заключает в себе что-то мистическое?

Главный герой мифа о румынском мастере, построившем Николаевский собор в городе Куртя-де-Арджеш, носил ту же фамилию.

Но никаких родственных связей с легендарным строителем прекрасного собора не обнаружено.

Страсть к преобразованию Одессы с возрастом не пропала.

Студент третьего курса художественного училища имени Грекова заходит в архитектурное бюро и просит встречи с начальником.

Начальником была Лариса Швальбина, которая хорошо разбиралась в вопросах оформления. Её муж, Илья Шенкер, вместе с керамистом Ефимом Штивельманом оформлял известное и любимое одесситами кафе «Алые паруса.»

На открытие «Алых парусов» приезжал Булат Окуджава. Об этом вспоминал один из создателей одесского КВН Михаил Обуховский в своей книге «Джазовые вариации на тему Одессы.»

В Одессе всё волшебным образом связано.
Но вернёмся в архитектурное бюро.
 

— Хочу оформить магазин «Рыбы».

— А что вы умеете?

— Принесу — покажу.

Принёс чеканку. В Одессе в те годы никто чеканкой не занимался.

Наверное, уровень работы был достаточно впечатляющим, если ответом было предложение оформить чеканкой ресторан «Кавказ».

Эскизы было сделать несложно. Маноле сделал их вместе с Леонидом Немцовым.
Сделать чеканку небольшого размера студенту третьего курса оформительского факультета (до этого был год обучения на факультете живописи) тоже не составило большого труда.

Но оформить большую площадь с таким требовательно диктующим сюжеты названием…

Авантюризм, к счастью, не всегда исключает чувство ответственности. Если бы не оно, Леонид — так звали в Одессе художника — стал бы студентом на год раньше. Со вступительного экзамена по рисунку он просто ушёл.

Когда его, уже студента, преподаватель спросил, почему он ушёл тогда с экзамена, ответил: «Просто мне не понравился мой рисунок.»

Получив первый и такой большой заказ, он отправляется в Москву в Строгановское училище на кафедру чеканки.

Наблюдает за процессом, изучает, какие инструменты нужны для различных технологий, покупает необходимые.

Возвращается. Делает заказ на светильники. И зачем-то уточняет для меня:

— В мастерской Мазина на улице Советской Армии.

Так студент третьего курса получил первый большой заказ.
Результат определил многие последовавшие за ним.

Металлические решётки, изготовленные для Дома Книги, вошли в каталог лучших монументальных работ. Сюжет одной из решёток был связан с музыкой Стравинского.

В том пожаре сгорела книга под редакцией известной художницы, члена Союза художников Украины Татьяны Яблонской «Монументальное искусство Украины», в которой есть фотографии решёток Маноле.

Я пыталась найти эту книги в Интернете. Нашла только, что «оставшиеся от небольшого тиража книги проданы с аукциона.»

Потом Маноле увлекается техникой создания витражей. И опять ездит, учится, перенимает опыт.

Когда в Худсовете спросили, может ли он сделать витраж для винзавода, ответил положительно.

Конечно, выпускник Художественного училища имени Грекова был знаком со многими технологиями. Но одно дело изучать, и совсем другое — брать впервые крупный заказ. К тому же материала для витражей в Одессе не было.

Когда делали первые витражи, только в Брянской области — за триста километров от Одессы — он, Арон Поголирер, Николай Пастернакевич и Александр Марущак нашли нужное цветное стекло.

Нарезанные на разную толщину, полоски ставятся на торец, а потом склеиваются. Но «нужного клея в Одессе нет — выручил эпоксид».

Вместе они потом сделали ещё немало витражей.
Но витраж для винзавода Маноле делал уже сам.

А когда в Одессе решили перейти к классическим витражам, отправился вместе с А. Поголирером, Н. Пастернакевичем и архитектором А. Марущаком учиться этой технологии в Прибалтику.

Вот это постоянное в рассказах о своей работе «С» очень привлекательно в личности художника. Даже когда упомянутое имя кажется совсем необязательным, Маноле тут же назовёт его. И очень переживал, что забыл фамилию Влада, который помогал в установке витражей в Днепропетровске.

В городе на Днепре они все вместе установили сто двадцать квадратных метров витражей на семиэтажном здании Металлургического техникума на набережной

Сегодня город Днепр, в котором, как выразился художник, они сделали «километры витражей,» почти ежедневно подвергается обстрелу.
Последний витраж Леонид Маноле сделал в Одессе для школы 119.

Сам витраж находится внутри, но как интересно он просвечивает сквозь наружное стеклянное покрытие главного входа.

Старые друзья и сегодня называют его Лёней, но на картинах, написанных в Израиле, уже стоит: Лезер Маноле.

А в деревню художников Эйн-Ход его приняли как витражиста.

Он даже оформлял церкви в Израиле. Для этого обращались за советом к раввину. И оформлял вместе с тем же… Ароном Поголирером.

С ним же подготовили выставку «Красное и белое.» Роспись на тарелках делали не красками, а вырезанными пластинками меди, которые после обжига и давали красный цвет.

И всё-таки победила живопись.

Хотя в своё время студент Маноле перешёл с художественного факультета на оформительский, но ещё в Одессе начал писать акварелью.

В Художественном училище имени Грекова есть музей. В его запасниках, возможно, и сегодня хранятся работы выпускника Леонида Маноле — графические и акварельные.

— Но серьёзно я начал заниматься живописью после знакомства с Валей, — сказал Лезер Маноле, как будто проведя черту между настоящим и прошлым.

У Бога, как видно, были свои планы на вторую половину его жизни.

У каждого человека, думаю, есть момент, когда он подходит к краю утёса. За ним жизнь, наполненная новым, по-настоящему важным смыслом.

Вернуться? Или рискнуть преодолеть пугающую пропасть?

И это связано не только с творчеством. Скорее судьба творчества связана с этим моментом.

Эти два таких разных человека должны были встретиться. И создать общий дом. И создать…

Но об этом позже.

— Это был сильный эмоциональный толчок. Понятно, что темой могла стать только «Песнь Песней!» — признался художник.

Отношение к искусству, природный авантюризм, когда ставятся, казалось бы, недостижимые цели, но ответственность и умение работать помогают их достичь, не могли не свести этих двух людей в одной точке. И точка эта не могла оказаться ни в каком другом месте, кроме Израиля.

Не «почему?», а «для чего?» — это их общий подход к жизни. Не случайно с начала 2000-х оба интересуются Кабалой.

Умение интуитивно задавать себе вопрос «для чего?» много раз помогало обоим не опускать руки.

В 2020 году Одесский Художественный музей планировал провести большую выставку работ Лезера Маноле. Был отпечатан каталог и обговорены условия пересылки картин, но вмешался ковид.

Знаете, что сказал Лезер Маноле?

— Значит, так и должно было быть.

Эти слова я часто слышала и от Вали Брусиловской. Без никакого надрыва и тем более религиозного смирения.

Такое восприятие жизни. А вернее, такое вслушивание в жизнь, которое проявилось очень рано.

После десятого класса Валентина становится ученицей ремесленного полиграфического училища (изучала ручной набор текста, о котором сегодняшние школьники вряд ли слышали). Наверное, она была самой маленькой студенткой в училище, потому что шутили, что, сидя на стуле, она не доставала ногами до пола.
Правда, рост не мешал ей заниматься не только гимнастикой, балетом, но и фехтованием. А скучные и трудные предметы ей пришлось учить, так как училище засчитывалось как стаж и давало право поступления в институт. Пятая графа не оставляла права думать о дневном обучении. Да и поступать нужно было по профилю училища. Так смешливая киевлянка попала в Московский полиграфический институт, где заочно изучала механику полиграфических машин.
Студент Брусиловский приезжал в Киев на каникулы, а когда получил направление в Свердловское художественное училище, он поженились.

Это сегодня Миша Брусиловский — всемирно известный художник, чьи картины продаются на аукционах.

В мае 2017 в Екатеринбурге открылся музей художника Миши Шаевича Брусиловского. Увы, он совсем немного не дожил до этого события.

Многие его картины можно увидеть у дочери Миши Шаевича Брусиловского и Валентины Брусиловской в этом же новом доме.

Если о чём и жалеют до сих пор Лезер и Валентина, вспоминая тот пожар, так только о трёх сгоревших работах Миши Брусиловского.

В удивительном доме Вали Брусиловской и Лазера Маноле я была одной из тех, кому выпало счастье несколько раз слушать этого мудреца.

О нём есть прекрасный фильм Сергея Воронина «Этот Миша Брусиловский.»

Жизнь может разбросать близких людей в разные концы света, но не в состоянии разорвать духовную и душевную связь. И не потому, что в этом доме живёт их общая дочь, Яна Брусиловская-Брикнер, из-за которой часть семьи и вынуждена была в 1978 году разделиться. А потому что он стал вторым домом и для Миши Шаевича Брусиловского. Собственно, в тот трудный момент, когда Валентина Брусиловская поняла, что нужно увозить дочь не только из этого города, но и из этой страны, это было их совместным решением.

Но у Миши Брусиловского были обязательства, связанные не только с работой, — он не мог подставить под удар друзей.

Они часто и о многом беседовали вместе эти три друга, три прекрасных уральских художника: Миша Брусиловский, Виталий Волович и Герман Метелёв. И были связаны общими заказами, которые нельзя было разорвать.

Как и чем впоследствии повлияли друзья на решение Брусиловского остаться, уже принадлежит истории.

Чтобы не навредить жизни и работе мужа, Валентина сначала увозит дочь в село Украинка под Киевом.

И вчерашний преподаватель Всесоюзного института дизайна Валентина Брусиловская начала работать в селе… почтальоном. Все, кто знают Валентину, улыбнутся, представив эту хрупкую миниатюрную женщину «с толстой сумкой на ремне,» идущей от дома к дому по сельской улице. А по вечерам она… шила на заказ — зарплаты сельского почтальона на жизнь и подготовку к отъезду явно было недостаточно.

Куда уезжать — такой вопрос не стоял.

Мне приходилось встречать немало репатриантов, чуть ли не скорбящих о своих — часто преувеличенных — утраченных регалиях.

Я достаточно давно знакома с Валентиной Брусиловской, чтобы быть уверенной, что сожаление — не то чувство, которое она испытывала.

Но сегодня она с удовольствием вспоминает свою жизнь в Свердловске. И преподавание в Архитектурном институте предмета, о котором я понятия не имела, — эргономику. Оказывается, это организация рабочего места. А ещё её очень интересовало новое тогда направление — инженерная психология. Ездила в Москву, чтобы собрать материал для такого курса.

Провела симпозиум в Свердловске, на который приехали учёные из Новосибирска и Москвы.

Последних заинтересовал тезис о том, что важнее всего в системе обучения.

Все факультеты назывались по принципу «ЧТО изучается на них», а не по тому, КАК это должен происходить процесс, о котором идёт речь. Валентина Брусиловская утверждала, что важнейшим в преподавании является технология. Её интересовала методология, стратегия обучения в рамках определённой задачи. Этой теме был посвящён и её доклад, посланный на симпозиум в Москву.

Понимаю, что читающие этот текст недоумевают: какое всё это имеет отношение к скульптору и художнице Валентине Брусиловской?

Прямое. И к скульптору, и к создателю коллажей. И к организатору курса рисования, на который пригласила прекрасного художника и уникального, по её же определению, преподавателя рисования Макса Гуревича, создавшего собственную систему обучения, построенную именно на этом определяющем КАК. И, конечно, к самому важному её проекту, который она осуществит через годы вместе с Лезером Маноле и дочерью Яной Брикнер-Брусиловской.

Но об этом… позже.

А сначала, конечно, были ульпаны «алеф» и «бэт», а потом и курсы инженеров, чтобы адаптировать их для преподавания в израильских школах.  

Иногда мне кажется, что её сила сопротивления обстоятельствам в разы превышает ту, что была определена природой, давшей ей полтора метра роста.

Резко ответила инспектору, от которого зависело зачисление в группу инженеров, предназначенную для подготовки преподавания в школах.

Поступила в учебное заведение, готовившее помощников инженеров. Последний экзамен — по технологии. Экзаменатор…тот самый инспектор.

Он наотрез отказался, чтобы принимал преподаватель, говорящий на русском языке. Очень был зол на осадившую его пигалицу. Никто и не мог подумать, что у неё уже взрослая дочь.

— Ад кан! (до сих пор! — дальше нельзя) — возмутилась Валентина. И пошла записываться на дневное отделение училища в системе ВИЦО Адассим, которое готовило учителей труда.

Первая фраза, с которой она подала документы, была: «Только не говорите мне сразу НЕТ!»

Именно там она почувствовала, что глина — это не только материал, из которого можно научить будущих учеников делать посуду. Лепку преподавал учитель, который любил давать задания, связанные с определёнными частями женского тела. Когда я смотрю на таких уютных, добрых толстушек Валентины Брусиловской, то присевших на стул так, чтобы положить руки на его спинку, — и тогда можно и задремать, то спящей, то как будто тихо подошедшей сзади и обнявшей своего мужчину, я мысленно благодарю этого учителя.

А ту прекрасную толстушку, присевшую у незнакомого мне дома, которую я, не удержавшись, погладила, … украли. И не её одну. Кто-то хорошо понял их ценность.

17 лет преподавала Валентина Брусиловская керамику в школе-интернате.

А каждый свой отпуск проводила в Париже. Ходила по музеям и галереям. Думала о выставке картин Миши Брусиловского в какой-то из них.

А в первый же шабатон (оплачиваемый годовой отпуск для преподавателей после шести лет работы) записалась на отделение скульптуры на курсах под Парижем.

Школьница-гимнастка, ученица ремесленного полиграфического училища, студентка-заочница Московского полиграфического института, изучающая механику(!) полиграфических машин, преподаватель архитектурного института, организатор симпозиума в Свердловске по изучению стратегии мышления в рамках определённой задачи, почтальон, три года дневного обучения (в Израиле), чтобы получить право преподавать в течение 17 лет… труд в школе, год на отделении скульптуры под Парижем. 30 лет преподавания скульптуры в студии в Эйн-Ходе.

Как непредсказуемо, казалось бы, идёт человек к главному, что предначертано судьбой. Правда, в жизни состоявшейся личности всё — главное. Если только человек каждый этап проживает с полной самоотдачей, понимая (или интуитивно чувствуя), ЧТО, ПОЧЕМУ, а главное, ДЛЯ ЧЕГО всё происходит в каждый период жизни.

А ещё была много лет интереснейшая и нелёгкая работа — жена большого художника, не вписывающегося в рамки соцреализма. Быть женой вообще нелёгкий труд. Быть женой гениального человека подавно.

Понять, что вынужденный на тот момент переезд в Израиль ударит по судьбе Брусиловского-художника и поэтому так беспощадно зачеркнуть успешное прошлое — немногие способны на это.

Остаться близким другом после расставания, поддерживать в полном смысле в беде и в радости — много ли таких случаев мы можем назвать?

В 1989 во время своего шабатона (через 11 лет после отъезда из Свердловска) Валентина Брусиловская обходит галереи Парижа с фотографиями работ Миши Брусиловского. В сумке у неё сделанная на курсе скульптуры работа, которую сегодня она называет «Красная девочка».

К сожалению, работу сегодня можно увидеть только на фото. Когда-то она тоже стояла возле дома. Пока Валентина беседовала с родителями, их ребёнок… разбивал камнем скульптуру. То ли скучно ему стало, то ли хотел посмотреть, что внутри. Ужас родителей, их желание хоть как-то возместить то, что возместить невозможно, ещё как-то могу представить. Но что почувствовала в тот момент автор работы, сделанной в Париже и когда-то экспонировавшейся там же в галерее Гарига Басмаджяна?!

— Было, конечно, обидно. Но не трагедия же: чего нет, того уже нет. Правда, такой красной глазури я в Израиле ни разу не видела.

На бульвар Распай 90 попала случайно — увидела вывеску: «Galerie Basmadjian». Эта галерея считалась островком России в Париже. Сюда приходили Эрнст Неизвестный и Михаил Шемякин. Здесь выставляли нонконформистов.

У Гарига Басмаджяна была тесная связь с Израилем: он родился в Армянском квартале Иерусалима. В 19 лет уехал на родину предков в Армению. В Израиль не вернулся. Женившись на француженке-армянке, переехал в Париж.

Биография Басмаджяна — сюжет для детектива.

Гариг или Гари Басмаджян сразу оценил работы Миши Брусиловского. И…поставленную на стол освобождённую из сумки «Девочку с поднятыми ногами», ту самую — покрытую красной глазурью.

Выставка состоялась. На ней были представлены работы уральского художника Миши Брусиловского и скульптуры Валентины Брусиловской.

Выставку открыла сестра галерейщика, Вартухи Басмаджян.

Владелец галереи не вернулся из поездки в Москву. И никогда никуда не вернулся. О ком-то из очень высоких московских чинов он знал слишком многое.

Когда её работы появились на выставке вместе с картинами Миши Брусиловского, Леонид Маноле ещё украшал витражами города бывшего Советского Союза.

Но у Бога уже был тот самый план. И он уже обозначил на своей карте не только страну, но и место их будущего общего дома — Эйн-Ход.

Через много лет после того, как Валентина Брусиловская была принята в деревню художников Эйн-Ход (интересно, что приехавший через двенадцать лет после неё Маноле был принят раньше), в галерее художников Эйн-Хода состоятся их персональные выставки.

«Связь человека с местом его обитания — загадочна, но очевидна. Ведает ею известный древним genius loci, гений места…»,

— писал Петр Вайль в предисловии к своей книге, которая так и называется — ГЕНИЙ МЕСТА.

И есть места, которые рождают гениев. И среди них, безусловно, много раз воспетая Одесса, откуда родом художник Лезер Маноле.

Но на персональной выставке в галерее Эйн-Хода не было ни одной работы, связанной с родным городом, который он очень любит. Многочисленные акварели на библейские сюжеты, возле которых невольно останавливаешься надолго, потому что, кроме обозначенных в названии героев, там есть какой-то свой посыл, который спрятал в них художник. Один из них прочитывается в «Автопортрете.» Не думаю, что таким видели его даже самые близкие.

«Ты сам себе судья!» — читается во взгляде.

Лезера Маноле и просто серьёзным увидишь нечасто.

До его картин хочется дотронуться.

Гранат во весь большой холст — полное ощущение шершавой поверхности. А на другом холсте на такой же «гранатовой» грунтовке сидящая обнаженная женщина. И кожа её как будто впитала отсвет этого гранатового фона. И трудно поверить, что это мерцающее тело написано маслом.

Лимон — плод, рожденный израильской природой, который похож на символ, дающий жизнь.

Я не спросила тогда, почему не звучит в его работах одесская тема. Потому что для посвящённых она … звучала. Не в сюжетах. А в восприятии жизни, в готовности принять новое, если оно настоящее, не сожалея об утраченном. В желании постичь свои корни.

Я редко встречала людей, так глубоко чувствующих и любящих Израиль, так стремящихся познать истоки мудрости народа, как Лезер Маноле и Валентина Брусиловская. Эта земля — место их обитания, физического и духовного.

Каждый из них поднимался в свой Иерусалим, чтобы потом подняться вместе.

В 2017 году Лезер Маноле напишет Белый город, каким его видит и чувствует.

Иерусалим на его картине… не белый.

Преобладает любимый художником оливковый оттенок. Белый цвет над городом. Он притягивает к себе, заставляя подняться по этим крутым ступеням. Понять невидимое. И подъём этот длиною в жизнь.

У Лезера Маноле есть модульные картины под общим (хотя у каждой работы есть и свое) названием «ДУХ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЯ».

Так же, как каждое произведение искусства куда шире указанного названия, так и точный перевод не передаст нерв этой коллекции.

Даже, когда читаем в каталоге «Ветер Средиземноморья», это не о ветре, а о том, что является душой, что определяет духовность этого места на земле.

Воздух вибрирует над кронами, которые сливаются в этот зеленый внизу, как будто составленный из листьев оливы, в которые вплелось прорвавшимся голубым кусочек неба. И все залито всепобеждающим солнцем.

Не обжигающим. На картинах Маноле не встретишь ни удушающего хамсина, ни палящего солнца.

Маноле как-то сказал, что его работы — «это холст, масло и Душа».

Главным в коллекции, представленной на той выставке, был триптих, который и дал ей название.

«Холст, масло и душа.»

Слева на первом полотне всё пространство заполонила крона оливы. Но ей было тесно, и она перекинула ветви на средний холст. И даже окрасила облако, плывущее с этого холста на заключающий триптих.

C предыдущим, которому я для себя присвоила название «Воздух», этот триптих объединяет близкая художнику жизненная философия.

Поэтому, чем ближе к земле — к быту, тем холоднее краски, чем выше наша душа поднимается к главным вопросам бытия, тем светлее, теплее они, тем больше вибрируют.

Валентина Брусиловская, когда я недавно делилась с ней впечатлением от новой большой работы Маноле, сказала: «Он гений цвета.»

И я вспомнила работу, от которой не могла когда-то оторваться. Её уже нет ни в галерее, ни в фонде. Даже фотографии не оставил себе художник. Он даже не помнит, чью коллекцию украшает сейчас эта поразившая меня работа. Такая вот одесская беспечность.

У меня с той картиной связана почти фантастическая история.

Я и сегодня при упоминании о ней вижу большое удлинённое полотно, серый жемчужный мерцающий фон. Кажется, что прямо на меня катится по этой наклонной плоскости гранат.

И скрипка. Я явственно слышала её звучание.
Но, оказалось, что никакой скрипки на картине не было…
А я даже «помнила» её расположение. Аберрация зрения? Слуха?
Холст, масло и Душа. И, конечно, фантазия.
Иногда она навеяна музыкой.

 — Очень просто. Включаю музыку. Беру акварельный картон, смачиваю его водой, акварельным краскам даю растечься. Конечно, в том направлении, которое нужно мне. А потом беру акварельный карандаш…

Я же говорил, что художник творит душой…
Правда, часто работы возникают из желания поиграть с формой и цветом.

Не из этой ли «игры» возникает цикл картин, объединённых общим названием «Space Fantasy».

И это действительно Пространство Фантазии. Или «космические фантазии», как чаще называет их художник. В эти картины хочется долго вглядываться. Даже повторяющиеся формы, выполненные в другой гамме, создают совершенно иное пространство — от земных до космических.

Маленький шарик, нанизанный на орбиту, — это Земля или Человек? Думаю, это главное, напоминание о том, что и города, и страны, и планеты, и люди, и даже отдельный человек — это только маленькая часть общего Замысла.

Мне кажется, что последняя из увиденных мною работ тоже напоминание, хотя в её колорите ни одной тревожной ноты.

Вступив в это пространство фантазии, каждый увидит созвучное своим мыслям и настроению. И вполне возможно, что в другое время я тоже увидела бы иное.

А в тот день я попала в мир, напоминающий своеобразный лист Мёбиуса,
в котором «бесконечность свернута кольцом.
В нем — простота, и вместе с нею — сложность,
Что недоступна даже мудрецам:
Здесь на глазах преобразилась плоскость
В поверхность без начала и конца. (Н. Иванова)

Где-то там, за пределами полотна изначально свёрнутая в форме сердца лента продолжает своё бесконечное неразрывное сплетение.

Это Вселенная. И в её необозримом пространстве вращается наш маленький земной шарик. Случайно ли он получился не таким сверкающе-радостным или художник передал свою тревогу за него?

Вся картина выполнена в любимой палитре, в которой смешан цвет олив, пустыни и солнца.

И маленький жёлудь, ещё как будто cвязанный пуповиной со Вселенной, но уже готовый упасть в почву. Символ жизни и надежда на то, что обезумевший мир вдруг очнётся.

Как и многие работы художника, эта картина… звучит. Кто-то услышит орган, я — «Choral Fantasy» Бетховена.

Эта картина ещё не была написана, когда Лезер Маноле был приглашён участвовать в выставке художников в Большом дворце Эфемер, на Марсовом поле в Париже.

Полотно, которое с 14 по 18 февраля 2024 года видели посетители парижской выставки, экспонировалось несколько лет назад в Израиле.

Мне показалось тогда, что есть в ней отклик, хотя и другими средствами, на плакаты Лазаря Лисицкого 20-х годов. Тогда Лисицкий ещё верил, что новый мир действительно будет новым и светлым.

Лезер Маноле уже знает, какой «свой… новый мир» был построен на одной шестой части суши. Поэтому его картина и о прошлом и о настоящем и о страхе за будущее.

Как это остро воспринимается сегодня, когда земной шар кажется размером в глобус, который стоит на столе моих младших внуков. Трудно найти на нём место, над которым не висит угроза. И дело даже не в бомбах: они сами по себе не летают и не взрываются. Идёт, как мне кажется, самое безумное соревнование: кого больше будут бояться.

Кому-то не даёт покоя желание войти в историю новым Геростратом.

Вы заметили, что все злодеи были, как и он, сначала обычными жителями какого-то города? Оказывается, IV век до новой эры совсем рядом.

Неужели так дословно нужно воспринимать слова нашего мудреца: «И то, что было, то и будет»?

Художники не могут не задавать себе тревожные вопросы, а потом эти вопросы задают нам их работы.

Я не уверена, что именно такие вопросы привели художницу и скульптора Валентину Брусиловскую к коллажам, навеянным Книгой книг.

Но не сомневаюсь, что одной из главных была мысль о Милосердии.
Долго стояла на выставке у картины » Берешит.»

Я не смогла с ней расстаться и теперь часто смотрю на неё. Мне нечем это объяснить, но картина каждый раз звучит по-другому. То ли настраивает мой внутренний камертон, то ли настраивается на него. И уж совсем личное: эта картина как будто говорит, что не мне судить даже себя. Возможно, потому, что художнице удалось передать суть этой главы и самого названия: Бара шит. У мира есть шесть концов, и они происходят от самого важного свойства — Милосердия.

Даже те, кто не знал автора картин и скульптур лично, выходя из галереи, говорили:

— Какие светлые работы! Какое доброе лицо у художницы!

Работы Вали Брусиловской не иллюстрация к Торе и тем более к Кабале. Но я уверена, что все почерпнутые, осмысленные и прочувствованные знания на подсознательном уровне направляют руки художницы.

Мать, кормящая грудью младенца, не задумывается, сколько и каких витаминов она получила из пищи, чтобы передать своему ребёнку. Она передаёт ему свою любовь.

Валентина Брусиловская передаёт в образах, в палитре, в материале и даже в технике своих работ то, что впитала за всю свою жизнь и особенно за те почти полвека, что живёт на этой земле, то, что стало смыслом и сутью её жизни.

Буквы ивритского алфавита встречаются на многих коллажах художницы. На картине «Берешит» в левом нижнем углу стоит чётко выписанная красным ШИН. Одна. Мир только начинает зарождаться. Шин — это и ШИНУЙ — изменение, и числовое значение слова Мошиах.

Тот, кто создал этот мир, уже предвидел, что сегодня, как никогда, будут ждать прихода Мошиаха?

На выставке была представлена работа, которая тесно связана с картиной «Берешит», — «Корни и ветки.»

Корни должны уходить глубоко, чтобы питать ствол и ветки. Корни человека в истории его народа.

Вот только корни на картине находятся в голубом небе, а ветки на земле. Корни — светлые, а ветки темные. И это повторено дважды: небольшое дублирующее сюжет полотно наложено на основное.

Всегда ли мы правильно понимаем, где нужно черпать силы? Не заслоняет ли нам быт, карьера главное — духовное начало? Не потому ли так разъединены страны и люди?

Художница убеждена, что сила нашего народа, сила людей всего мира — в единении. Стилизованные небольшие фигуры, обрамляющее по всему периметру этот центральный, выдвинутый к зрителю фрагмент работы, — и есть символ единения.

Картина была на выставке расположена так, чтобы с самого начала оказаться в поле нашего зрения. Хотя в смысл начинаешь вникать, только подойдя ближе.

Евреев называют народом Книги. Валентина Брусиловская будто вычленяет из Книги одну, но самую важную мысль: миссия народа — помочь всем людям Земли объединиться.

А черта, будто перерезающая — отрезающая? — корни и ветки, — это наше эго. Наше неумение и нежелание слушать другого, понять, для чего мы живём.

Я не знаю, насколько близко моё прочтение мысли автора, заложенной в этой работе. Но сегодня она мне кажется очень важной.

Как не знаю, правильно ли я поняла, что буквы, разбросанные по пространству некоторых картин, порой напоминают о хаосе, о разброде в наших душах, о необходимости прийти к гармонии телесного и духовного. Да и существует ли в восприятии искусства вообще такое понятие — » правильно.»

Странные бывают пересечения. В конце 18 — первой четверти 19 века творил человек, о котором писали, что его творчество охватило и «тело Бога» и «само человеческое существование».

Это художник и поэт Уильям Блейк. Картины художника Блейка — в отличие от работ Вали Брусиловской — вызывают у меня тревогу.

Но не строки поэта Уильяма Блейка, которые передают его CREDO!

В одном мгновенье видеть Вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.

Очень точный эпиграф к светлым, добрым работам Валентины Брусиловской.

Рыбак из серии «Золотая рыбка», во внешности которого легко угадывается Миша Брусиловский. И женский портрет под таким же названием. Случайно ли проявилось это сходство, но только во внешности женщины угадывается портрет художницы, много лет назад сделанный Мишей Брусиловским. И потому обе картины вместе говорят и о памяти, и о благодарности. И…горчат.

А у царя Соломона, который вершит свой суд, чтобы всем было ясно, кто же настоящая мать младенца, лицо Лазаря Маноле.

Я подумала: «Да, у Лазаря действительно лицо еврейского пророка. «Но портрет не фотография, в нём всегда есть спрятанная мысль. Возможно, о том, что значит быть художником?

В тот год я приехала на выставку ещё раз. Нет не за ответами, которые и не надеялась найти.

Я хотела понять, как придуманная художницей техника, благодаря которой на картину-матрицу вертикально наносятся тончайшие разноцветные полоски бумаги (невозможно себе даже представить, что всё это делается не ножницами, а рвётся вручную и составляется из разных цветов!), создаёт не только эффект объёмности, но придаёт, благодаря сочетанию цветов, симфонию света.

Я не разгадала тайну воздействия палитры всех этих цветов и оттенков.
Собственно, присутствие тайны и есть признак настоящего искусства.

Коллажи, требующие невероятного терпения, тонких музыкальных пальцев, чтобы — не дай Бог! — не задеть соседнюю струну. Да что там струну! Не взять на полтона ниже или выше.

Я видела, как создавались эти работы. Даже если бы я до тонкости разобралась в технике, я могла бы только понять, что матрицей многих новых работ служат холсты, написанные раньше. Или их копии.

Но понять, «как умеют эти руки», эту тайну извлекать из любого материала, не могу. Легче, хотя и не всегда, понять истоки.

Конечно, совершенно необязательно знать и понимать, ЧТО стоит за тем или иным образом-символом. Картины, как и музыка, доставляют нам в первую очередь эстетическое наслаждение и вызывают ассоциации, совершенно необязательно связанные с замыслами, познаниями и философскими убеждениями авторов.

Но есть три работы, которые заставляют думать об источнике, навеявшем мысли и сюжеты художнику. Эти картины нужно рассматривать вместе, они и должны висеть рядом.

В первой есть явный — даже портретно обозначенный — посыл к Леонардо да Винчи.

Как к воплощённому замыслу Творца? Такими должны стать люди, пройдя долгий и нелёгкий путь исправления?

Элипсы, пересекающие друг друга, связаны с десятью сфирот, которые говорят о почти бесконечном пути, который должен пройти человек, чтобы…стать таким, каким его задумал Творец. Десять сфирот — десять сокрытий Высшего Света. Не каждому дано получить этот Свет.

Тревожные красные пятна связаны с грехом или очищением, с агрессией или с исцелением?

И по всему периметру картины, смягчая острые углы натянутого холста взявшиеся за руки крошечные фигурки. Они как будто приглашают нас присоединиться.
Но почему внизу фигурки напоминают буквы языка иврит?

Картина, названная в каталоге «Единство,» тоже навеяна Кабалой, её учением о единой душе, которая воплотилась (рассредоточилась?) в разных людей, и в разных зверей. Но разве обязательно изучать Кабалу, чтобы понимать, чувствовать, что мир един? И что только, осознав ответственность за всё живое на этой планете, мы станем единой семьёй?

Об этом картина «Мы одна семья». И она излучает тепло и свет, которые дети должны ощущать в семье.

Но это мои ассоциации. И мои вопросы. И на многие у меня нет ответов.

Но я унесла тогда в душе уверенность, что все мы (и здесь и во всём мире), такие разные, — всего лишь части единого целого, единого замысла, который нам необходимо постичь.

А ещё подумала тогда: трудно поверить, что коллажи и скульптуры принадлежат одному автору. Но и то и другое — о ней.

Я читала о человеке, потерявшем зрение, но научившемся видеть с помощью слуха. Не сомневаюсь, что он бы увидел все работы Вали Брусиловской, потому что они очень музыкальны и… говорят со зрителем.

А её «толстушек» увидел бы… ладонями.

Их украдкой гладили и вполне зрячие посетители выставки. К ним просто невозможно не притронуться.

Маленькая девочка (дети чувствуют настоящее!), однажды пришедшая с родителями на выставку, даже решила, что в этой груди есть для неё жизненно важный эликсир.

Всмотритесь в лица и позы героинь скульптора. Это разные женщины: отдыхающие, оберегающие своего мужчину, задумчивые и смешливые, спящие в самых невероятных позах, готовые подарить миру младенца и тревожащиеся, будет ли этот мир к нему добр.

А по сути это сага о Женщине, о её роли в этом не очень гармонично устроенном мире. Её скульптуры — сага о Материнстве. Даже если мама — утка или пингвин

Валя Брусиловская из тех, кто хочет, а значит, может внести лепту, если не в исправление всего мира, то хотя бы в то, что сделает его теплее.

И это наконец о том, что я подразумевала, когда останавливала свой рассказ словами «об этом позже», о том, что объясняет название этого эссе.

В Эйн-Ходе есть Галерея. В ней много лет работал Лезер Маноле.

Была и небольшая студия, которую он снимал для работы. Но она никак не подходила для осуществления мечты.

А мечтой неутомимых, влюблённых в людей и искусство художников Валентины Брусиловской и Лезера Маноле было соединить всё в одном пространстве. Много разных художников, которые хотят поделиться своими работами со зрителями, пообщаться с ними и между собой. И радость общения с ними разделят создатели этого пространства.

И не только художников уже состоявшихся и известных. А и тех, кто только ищет свой путь в искусстве.

И тогда на одной выставке можно встретить пронзительные фотографии удивительной Саши Стояновой, на которых нет людей, только вещи: стул с брошенным на него платьем, пустые стулья, стол с которого вот-вот уберут скатерть, пальто на вешалках. И такой болью, иногда горем веет от этих говорящих вещей, что думаешь не только о личных потерях, а о семьях, которые сегодня оплакивают погибших.

А на другой стене — летняя палитра: несколько работ, на которых яркие цветы, написанные как напоминание, что жизнь продолжается.

В одном пространстве встретятся работы Макса Гуревича, заставляющие окунуться в историю и литературу, личные трудные и приятные воспоминания, в философское осмысление событий, и симпатичные кролики Ирэны Айзен, демонстрирующие всю гамму… человеческих эмоций.

Идея того, как осуществить замысел такой галереи, которая позволит самым разным художникам и скульпторам выставлять свои работы, пришла, конечно, неутомимой Вале Брусиловской. А мечта вынашивалась всей семьёй. И все они считают создание этой галереи самым главным делом своей жизни. И отдают ей много сил.

Почти 2 года назад в MANOLE ART GALLERY состоялась первая выставка.

Галерея, созданная в память большого художника и мудрого человека Миши Шаевича Брусиловского, конечно, открылась выставкой его работ. Такой выставке позавидовали бы многие музеи мира. Богаче собрание только в музее его имени в Екатеринбурге.

И теперь каждый месяц на открытие новой выставки собирается очень много людей, и в течение месяца приходят желающие познакомиться с работами.

Хозяева галереи радуются не только тому, что каждый живущий в Израиле художник может представить здесь свои работы на индивидуальную или совместную с другими мастерами выставку. Они не скрывают, что общение с авторами работ и зрителями, знакомство с новыми художниками и их работами дают новый импульс собственному творчеству, а главное наполняет новым смыслом жизнь.

В галерею есть отдельный вход и ещё один — из небольшой студии художника Маноле, которая соединена с салоном. Там за большим столом собиралось много людей, чтобы послушать невысокого человека с вылепленным природой лбом, который принято называть сократовским, но который смотрел на каждого почти с детским интересом.

И теперь, когда все эти три пространства так органично наконец соединились, в доме этих мечтателей, авантюристов и созидателей, а главное, прекрасных людей, в нём действительно зазвучали фуги Баха.

* * *