Марран в Амстердаме мог предоставлять услуги другому маррану в Бордо, Бразилии, Гамбурге, Кюрасао или на Филиппинах, будучи относительно надежным информатором, оплачивать его векселя, обналичивать или принимать долговые расписки в качестве оплаты или залога, обмениваться с ним грузами или бартером; если необходимо, он мог скрыть свою личность, выручить, выкупить корабль или дать взятку, чтобы избежать неприятностей в иностранном порту.

Ирмиягу Йовель

«ПОРТУГАЛЬЦЫ» ИЛИ «АРХИПЕЛАГ МОРРАНО»

Перевод Марка Эппеля
(окончание. Начало в №2-3/2024)

Жизненный опыт маррано не ограничивался одной Иберией. Изначально, несмотря на запреты, марраны эмигрировали за пределы полуострова. Некоторые пересекли Пиренеи, направляясь в соседнюю Францию, другие поселились в североевропейских или средиземноморских странах, а некоторые добрались до Лимы в Америке и индийского Гоа. К середине 17 века они создали всемирную сеть испано-португальских поселений, архипелаг «островов», частично взаимодействующий с окружающей средой, куда марраны импортировали иберийские языки, культуру, обычаи, торговые связи и навыки, а также специфичное марранское беспокойство и раздвоенность идентичности.

Что заставляло их эмигрировать? Помимо очевидных причин — преследование инквизицией — это было ощущение личных ограничений и нового экономического потенциала. Здесь также царил дух Ренесанса: приключений и исследований. Марраны были иберийцами до мозга костей, частью великих морских империй, чьи рискованные предприятия вырывались за пределы известного европейцам мира. Испанские и португальские исследователи открывали новые земли, народы, продукты питания и океанские маршруты, раздвигая европейское воображение за границы скованного, локального средневекового разума. Это будоражило и удивляло больше, чем современные путешествия на Луну и Марс.

Уже в 1492 г. марраны поддержали миссию Колумба и присутствовали на его кораблях. Не исключено, что первый европеец, ступивший на землю американского континента, стал Луис де Торрес, марран-переводчик Колумба, возможно, пробовавший заговорить с индейцами на иврите. Поколение спустя обращенные евреи были среди участников экспедиции Эрнана Кортеса в Мексику. Двое из них позже были осуждены инквизицией за «предательство» — но не ацтеков, а Иисуса.

Тем временем иберийские евреи начали создавать коммерческие агентства в других частях Европы. Около 1512 г. супербогатая семья Мендес уже функционировала в Антверпене, создавая коммерческую империю. Их знаменитая наследница, донья Грасия Мендес-Наси бежала оттуда в Стамбул и вместе со своим племянником Хуаном Микесом (он же Дон Йосеф Наси, он же герцог острова.Наксос), играла важную роль в еврейской международной политике. Менее нашумевшие случаи переселений заграницу продолжались на протяжении всего 16 века.

Международная торговля была тем процессом, где марраны участвовали с новым духом предпринимательства и расширения. Французский историк Ф.Бродель говорит об «эпохе великих еврейских купцов». Их глобальное присутствие достигает своего апогея во второй половине 17 столетия, после чего снижается, активно продолжаясь до конца 18 века. С взлетами и падениями, это замечательное явление охватывает весь период от открытия Америки до Французской революции. В период своего расцвета (около 1680 г.) корабли, принадлежавшие марранам, бороздили все основные морские пути, связывающие Европу с Америкой, Левантом, Африкой, Индией, Восточной Азией (Индонезия, Китай, Филиппины) и через Тихий океан опять до Америки. Они перевозили все новые продукты, открытые для себя Европой — какао, табак и, прежде всего, тростниковый сахар — новый хит мировой торговли, а также старые прибыльные товары, такие как специи, ткани, металлы, шелка, зерно, соль, лес, алмазы — и рабов. Как и другие купцы, марраны торговали с вражескими странами и во время войны: это был эпоха меркантилизма, и торговля стояла в стороне от обычной политики и морали.

Торговля с Новым Светом была опасным предприятием, совершенно отличавшимся от привычной практики, благодаря которой слово «торговец» так скучно звучит. Они больше не могли полагаться на относительно надежные знакомые маршруты и методы. В мировой торговле тогда отсутствовали инструменты, позволяющие сегодня делать это просто и безопасно. Не существовало центральной банковской системы, не было надежного механизма обмена иностранной валюты; страхование находилось в зачаточном состоянии, и отсутствовало соглашение о морском праве. Каждая морская держава претендовала на океанские пространства для себя и следовала собственному военно-морскому кодексу. Международный закон, свободное судоходство были лишь зарождающейся в сознании идеей. В таких анархических условиях торговцы действовали в суровом окружении. Их драгоценные инвестиции — помимо бурь и пиратов — были во власти далеких мошенников, нелояльных должников, корыстолюбивых местных властей, военных блокад, а в Иберии ещё и конфискаций трибуналом инквизиции. Чтобы спасти предприятие, владельцам кораблей и капитанам часто приходилось заниматься контрабандой, дипломатией и шпионажем.

Редчайший товар в мире: доверие

Было необходимо сократить эти риски; и у марранов, благодаря внутригрупповой связи и лояльности, имелось в этом отношении большое преимущество. Разбросанные по торговому миру они создали сеть, обеспечивавшую какую-то стабильность и доверие между своими членами и их партнерами.

Марран в Амстердаме мог предоставлять услуги другому маррану в Бордо, Бразилии, Гамбурге, Кюрасао или на Филиппинах, будучи относительно надежным информатором, оплачивать его векселя, обналичивать или принимать долговые расписки в качестве оплаты или залога, обмениваться с ним грузами или бартером; если необходимо, он мог скрыть свою личность, выручить, выкупить корабль или дать взятку, чтобы избежать неприятностей в иностранном порту.

Таким образом, помимо сахара и перца, помимо какао, табака и прочих новомодных товаров — сети маррано поставляли редчайший в мир товар — доверие.

Конечно, персонализированный характер этой системы исключал единую, общую сеть. Существовало множество частичных сетей, время от времени перекрещивающихся. Естественно, система знала разногласия и отчасти зависела от случая. И все же она давала марранам явное преимущество перед конкурентами.

Глобализация домодернистской эпохи

Говоря чисто профессионально, маррано создали первую, хотя и фрагментарную, модель экономической глобализации домодернистской эпохи. В отличие от других торговцев, система маррано не ограничивалась конкретной зоной или империей, а прошивала насквозь все империи и торговые зоны той эпохи — испанскую, португальскую, голландскую, английскую, французскую, венецианскую, османскую («Левант») и североевропейскую. В этом отношении их система была поистине глобальной. Однако эта модель была домодернистской — не потому, что она была хрупкой или маленькой (таковы все первые модели), а потому что сетевым связям маррано не хватало четкой координации, и их система основывалось на личностных и качественных взаимодействиях, а не на количественных и безличных. Отличительной чертой современной глобализации является анонимность движения капитала и обмена, а также механизма, это гарантирующего. Современный капитал вне-персонален; он движется, так сказать, сам собой; в то время как конкретные, носящие имена лица и учреждения являются лишь функционирующими серверами системы. Не то было в сетях маррано, где доверие было персонализированным, а количество зависело от качества отношений; их члены были связаны кланом или «нацией», и вопрос who is who был важнее, чем how much.

«Кровь» как преимущество: секулярная основа «нации»

Можно сказать, что маррано, подвизавшимся в международной торговле, удалось превратить своё кровное отличие, из помехи в преимущество. Еврейское происхождение, преграждавшее им в Иберии путь к достойным занятиям, стало козырной картой в сфере международной коммерции. В итоге «нечистота крови» оказалась хороша для бизнеса! Такая опора на этнические связи означала секуляризацию внутригруппового единства. То, что теперь объединяло маррано, являлось не обязательно религией. Это было их общее происхождение, общий опыт существования и трудности статуса конверсо в сочетании со схожими условиями жизни на” архипелаге” раскиданных собственных «островков» с характерными привнесёнными культурными особенностями. Чисто религиозные разногласия, хотя иногда приводившие к ожесточенным размолвкам внутри сообщества и даже семьи, не обязательно возводили барьер для коммерческого партнерство. В одну и ту же торговую сеть могли входить тайные иудействующие Севильи или Мексики, ассимилированные католики Антверпена или Тулузы, открыто практикующие иудаизм евреи Лондона или Кюрасао, а также личности, принявшие кальвинизм, а также колеблющиеся, агностики и марраны-атеисты. В результате, несмотря на то, что конкретные люди могли оставаться религиозными, объединяющая их социальная структура, их — «нация», как повсеместно называли марранов, была в основном секулярной. Секуляризация этих связей не означала, что религия перестала играть роль в создании особых отношений между марранами, но ее роль перестала быть изначально необходимой. Мы видели аналогичные модели в предыдущих поколениях. Вспомните донью Эльвиру, жену Диего Ариаса д’Авилы, участвовавшей в праздниках, политике и семейных событиях своего еврейского клана, оставаясь при этом католичкой, не имеющей намерения перейти в иудаизм. В таких случаях, «социальный иудаизм», как мы его назовем, этно-историческая связь, так сказать, преобладает над связью религиозной.

Диаспора или созвездие?

Рассеяние марранов часто называют «диаспорой», но этот термин вводит в заблуждение. Диаспора подразумевает, что есть главный центр, и культурно человек как-то тяготеет к нему. Однако, Иберия не была фактическим центром этого рассеяния. Испания и Португалия были не ядром, а лишь частями системы. Марраны, жившие за границей, едва ли смотрели на Иберию с ее инквизициями и укоренившейся политикой расизма, как на центр своей идентичности или объект ностальгического мифа о возвращении. Я думаю, более подходящим является образ архипелага… системы отдельных, но связанных между собой островков, — или созвездия — группы больших и малых звезд разной степени яркости, образующих размазанную систему без организующего ядра. На протяжении десятилетий и столетий некогда сиявшие звезды этого созвездия тускнели, как, например, Антверпен, Феррара или голландская Бразилия, в то время как другие звезды ярко разгорались — Амстердам, Ливорно, Салоники. И к ним присоединялись новые — Гамбург, Лондон, Кюрасао. И наконец, за большими звездами следовали малые кометы и спутники — от Мозамбика до Данцига – и подобно звездной пыли между ними были рассыпаны отдельные семьи и личности, действовавшие в десятках мест по всему миру. Помимо менталитета марранов, все эти личности несли в себе эмигрантскую культуру. Марраны в Голландии, Германии, Индии и на Багамах говорили по-португальски. читали и писали по-испански, и подражали элегантной иберийской цивилизации и ее церемониальным манерам, дававшим сефардам чувство превосходства над более грубоватыми ашкеназим и левантийскими евреями — а кое-где и над неевреями. Однако все это было лишь отголосками Иберии, а не сутью «нации».Сутью была отчужденная культура, изолированная в этих общинах-островах, которая поддерживалась чуждо мыслящими эмигрантами. В качестве частичной аналогии можно вспомнить еврейских беженцев из нацистской Германии, цепляющихся за свою немецкую культуру, будучи отчужденными от немецкого государства и нации. Разница состоит в том, что большинство немецко-еврейских изгнанников в итоге интегрировались в принимающие их сообщества Израиля и США, тогда как рассеянные марраны упорно цеплялись за свою уникальную идентичность и светское иберийское наследие, ставшее в уменьшенной эмигрантской форме конститутивным признаком этой «нации». В отличие от других эмигрантов, они не имели родины, на которую можно было оглянуться. Их родиной было само их состояние эмиграции.

Коммерческие псевдонимы марранов

Хотя Иберия была лишь частью созвездия, иногда она служила центром весьма сложных транзакций. На улице Лиссабона, известной как Нюэв-де-Маршан, «запрашиваемые переводы могли осуществляться в любой европейской валюте», — писал современник. Некоторые сделки были незаконными; их следовало осуществлять тайно, поскольку в них участвовали еретики-relapsos (вернувшиеся в иудаизм) или зарубежные враги короны. Маррано в Севилье мог служить тайным посредником для родственника в Гамбурге, обменивая товары с другим испанским маррано, работающим на доверенного партнера в Перу. Во время войны фламандцев с испанией амстердамский марран мог прятаться за фиктивным мадридским агентом или за фальшивыми документами, псевдонимами и даже фальшивыми названиями кораблей – чтобы вести дела в Испанской империи. Культура тайного бизнеса развивалась как коммерческое следствие религиозной практики иудействующих марранов. И, как и в случае с иудаизмом, практикующие развили дух тайного полубратства. Чтобы обмануть инквизицию, торговцы-марраны использовали несколько внешних обличий. «У каждого из них по три разных имени!» — с раздражением писал испанский королевский агент. Амстердамский маррано дома использовал свое еврейское имя, а свое испанское или португальское имя — в бизнесе за границей. Самуэль Яхья из Гамбурга был Альваро Диниз. Моше Абенсур был Пауло Мильо, Якоб Росалес был Иммануэлем Боккарио. А Авраам и Исаак Сеньор (гамбургские магнаты, поставщики шведского королевского двора) были известны в Стокгольме как Диего и Мануэль Тишейра. Таким образом, дуальность марранов выплескивалась в двойственность имен: еврейских и испанских; одно выражало персону еврейскую, другое — персону космополитическую; и ни одно из них не было «истинным», «настоящим» именем. Даже среди иудействующих новых евреев, испанское имя было таким же именем собственным, что и еврейское. Не было иерархии между двумя этими идентичностями — маррано был и тем и другим: попеременно и одновременно.

«Новые евреи»

Хотя в состав «нации» входили эмигранты различных религиозных и нерелигиозных направлений, наиболее заметными (наиболее известными историкам) представителями были те, кто основал еврейские синагоги и общины за рубежом. Таким образом рассеяние марранов ознаменовало возвращение евреев в Западную Европу спустя столетия после изгнания. Англия изгнала своих евреев в 1290 г., Франция — в 1306 г. и снова в 1394 г., а большинство немецких и многих итальянских городов проделали то же в течение пятнадцатого века. Испания запретила еврейское существование в 1492 г., а Португалия – в 1497 г. В 1500 г. в Западной Европе евреев практически не было.

Однако в последующие столетия эмигранты-марраны стали открыто возвращаться в иудаизм — и не только в Османской империи — традиционном убежище евреев, но в таких европейских городах, как Венеция, Феррара, Гамбург, Амстердам и Лондон. Под легким прикрытием еврейские общины также возникли в запретных зонах, таких как испанская Фландрия и регион Бордо, где у властей были коммерческие причины смотреть на это сквозь пальцы. Возникло новое явление: новые евреи — бывшие новые христиане, которые вернулись к религии своих предков после нескольких поколений существования в шкуре иберийских католиков. Возвращаясь к иудаизму, они не могли в одночастье сменить свой мыслительный багаж и реальное существование, которые были все еще пропитаны христианскими концепциями и символикой. Фактически, они не знали, что означал иудаизм — Закон Моисея — на самом деле. Раньше у многих из них были религиозные колебания, безразличие или универсализм, т.е. дрейф в сторону чисто мирского существования. И став “новыми евреями” после того, как они побывали “новыми христианами”, они в любом случае оставались “новыми” и опять были не совсем в своей тарелке в этой предполагаемой идентичности и культуре. В состав «новых евреев» входили как люди простые, так и общеизвестные интеллектуалы и обладатели богатств. Многие вновь обратились в иудаизм из ощущения идентичности и религиозных мотивов. Для других присоединение к еврейской общине давало определенные социальные или экономические преимущества: они получали доступ в коммерческие сети и попадали в знакомую среду работы. Такие «новые евреи» практиковали еврейский культ внешне, как новый вид марранизма, подобно тому, как это делают многие евреи сегодня, соблюдая еврейские законы и обычаи как часть предполагаемой социальной идентичности. Не все эмигранты приняли иудаизм, когда появилась такая возможность: некоторые предпочли остаться христианами даже при относительной свободе выбора, часто вообще не интересуясь какой-либо религией. Благодаря солидарности «новых евреев» были созданы институты, обеспечивавшие социальную почву для идентичности «нации». Такова была «Дотар», организация, предоставлявшая приданое бедным невестам во всех регионах рассеяния. Ее социальная значимость вышла далеко за рамки предполагаемых целей, следуемых из ее названия. Эта полу-светская общинная структура, действовавшая в нескольких «португальских» общинах, была открыта для заявителей из других общин. Ее роль в формировании идентичности напоминала роль современных благотворительных еврейских организаций.

Трещина в опыте традиции

Религиозная картина верований «новых евреев» разнообразна и сложна. Пусть и не осознавая этого, многие из тех, кто эмигрировал в свободные зоны, обладали новым опытом и отношением к традиции: ведь, именно они сделали выбор. Они могли остаться католиками, преданно вернуться в иудаизм, присоединиться к еврейской общине без религиозных убеждений или занять любую другую синкретическую религиозную позицию: какой бы ни была суть их выбора, она ломала механизм самовоспроизведения традиции. Традиция больше не была органичной системой, охватывающей естественное взросление человека, она стала некой ценностью, которую человек выбирал в качестве своего смыслового контекста, и тем самым проявлял определенную автономию по отношению к традиции в целом. Так в среде марранов возникли новые виды дуальности, предвосхитившие основные черты модернизма.

Различная степень привязанности/безразличия к иудаизму

Лидеры «новых евреев» скорбели о тех, кто выбрал остаться христианином, но не отчаивались, считая их потенциальными евреями, чей долг заключается в том, чтобы воссоединиться с остальными, что они однажды и сделают. В это же время лидеры вели агитацию внутри общины, используя всякого рода санкции против тех членов, которые отказались от обрезания (главного признака согласия человека быть евреем) или тех, кто периодически ездил по делам в Иберию, «землю идолопоклонства», и жил там «в грехе христианства». Такая политика показывает, что на практике «парнасим» (лидеры общин) де-факто признавали разные степени привязанности к иудаизму. Но понимая дуальность и колебания различных членов конгрегации — в конце концов, это было естественно для марранов — они не терпели явных диссидентов. Это угрожало хрупкой идентичности ново-еврейской общины. И в таких случаях лидеры могли быть безжалостными, как это было в случаях знаменитых диссидентов: Уриэля да Коста и философа Баруха Спинозы. Эта жесткость свидетельствовала о внутренней напряженности «нации», заинтересованной в религиозной свободе общества в целом, но отрицающей ту же свободу для отдельных лиц внутри общины. Позднейшие историки назвали действия амстердамских лидеров (которые включали расследование и шпионаж) «еврейской инквизицией», что, конечно, является преувеличением, но подчеркивает остаточное влияние Иберии на своих беглецов и противников.

Таким образом, ортодоксальность новых еврейских общин была весьма своеобразной. Еврейская традиция не была принята во всех ее аспектах, а то, что было принято, соблюдалось в стиле некоторой снисходительности. В течение долгого средневековья еврейская раввинская религия, основанная на Талмуде, практически вытеснила Библию. Фактической сутью стал не Закон Моисей, а закон раввинов. Но в большинстве марранских еврейских общин религиозная культура вернулась, большей частью, к библейским историям, метафорам и притчам, в то время как талмуд оставался маргинальным. Неудивительно, что марранских раввинов называли посредственными, и среди новых евреев периодически возникали караимские ереси (отвергавшие талмуд и пост-библейские тексты) — ереси, которые строго подавлялись. Библия значительно влияла на светскую культуру новых евреев. Это выражалось в стихах, картинах и популярных пьесах, в том, какие имена давали детям, и нашло отражение в надгробиях (кладбища маррано в голландском Аудеркерке и Альтоне, близь Гамбурга, завораживают). Библия повлияла на повседневные идиомы и формы речи. Такая ориентированная на Библию культура во многом объяснялась христианским происхождением марранов: их с давности принятом представлении об иудаизме как «Ветхом Завете» и «Законе Моисея»; их необходимостью полагаться на латинскую Библию как на источник еврейского содержания; и, конечно, отсутствием у них талмудических наставлений и традиций раввинов.

Более тонкий и менее заметный отход от еврейской ортодоксальности заключался в том, что марраны не разделяли мнение раввинистического иудаизма о том, что жизнь, погруженная в учение, наполненное талмудической герменевтикой и рассуждениями, превосходит жизнь, основанную на светских делах и торговле. Марраны-купцы ценили сложную ученость, но в сочетании с практическим контекстом; они уважали своих раввинов как практических наставников в искусстве быть евреем, а не как великих знатоков Талмуда. Поскольку марраны решили снова стать евреями, пусть раввины расскажут им как. На этом основывалась власть раввинов – она вытекала из воли их прихожан стать именно евреями. Это было новое явление. Кризис крещения нарушил непрерывное самоподдержание традиции, и для новых евреев иудаизм вновь стал вопросом личного выбора. В своем образе жизни новые евреи, в отличие от традиционных, позволяли себе больше свободы и непринужденности в подходе к эстетическим удовольствиям и самовыражению, включая пластические искусства, и более отзывчивое культурное общение с нееврейской цивилизацией, их окружавшей. Религия была важна, но не доминировала в их повседневной жизни, в отличие от ашкеназим. Религиозные заповеди существовали для самоидентификации личности, а не для владычества и контроля над ней; заповеди очерчивали альтернативный путь к спасению — еврейскую альтернативу, заменяющую католичество и конкурирующую с лютеранством.

ЦЕНТРЫ МАРРАНСКОГО РАССЕЯНИЯ

Марранское рассеяние длилось более трех столетий, достигнув всех концов света. На последующих страницах мы рассмотрим это явление, выбрав нескольких времен и мест, начиная с Италии 15 века.

Феррара

Несколько десятилетий спустя после испанского изгнания расположенная на севере Италии Феррара, открыла свои ворота для еврейских изгнанников. Это было необычно для итальянского государства, однако, расположенная на реке По, напротив Адриатическом моря, Феррара хотела конкурировать с соседними Венецией и Анконой в торговля с Левантом. Его либеральные правители, герцоги Эсте, возмущались Испанией и находились в конфликте с территориальными амбициями Папы. Поколение спустя Герцог Эрколь II сделал смелый шаг. Он предложил иберийским новым христианам, многие из которых, как он знал, были тайными иудействующими, неслыханные религиозные и коммерческие свободы в Ферраре, включая право селиться открыто, как евреи, без выяснения их прошлого. На протяжении сорока лет (1530–1570 гг.) Феррара процветала как первый крупный и открыто еврейский марранский центр в Европе и в мире. Развиваясь экономически, он также служил центром для испанских и португальских беженцев, которые вернулись в иудаизм в Ферраре — там мужчинам делали обрезание и давали элементарное еврейское образование, а женщин учили (или переучивали), как соблюдать кошерный дом, прежде чем беженцы направлялись в другие места назначения. Даже знаменитая Донья Грасия Мендес-Наси вернулась в иудаизм в Ферраре и жила там некоторое время со своей семьей, спонсируя литературные труды, пока готовилась к переводу своего огромного состояния в Турцию.

Не все герцоги Эсте желали и были способны защищать марранов. С появлением контрреформации Альфонсо II поддался давлению Рима и отменил многие еврейские привилегии. В 1583 г. три феррарских маррана были отправлены на суд в Рим, где инквизиция сожгла их как еретиков на Кампо де Фиори, на том же месте, где спустя 17 лет сожгут Джордано Бруно. Туристы, возлагающие цветок к статуе Бруно, украшающей ныне площадь, не подозревают, что косвенно он или она делают это в честь Йосефа Саральво, он же Габриэль Энрикес, которого марраны из Феррары, почитали «святым мучеником».

Еврейская Феррара пришла в упадок, когда город перешел во власть папского легата. Под его бдительным наблюдением все евреи — и итальянцы, и иберийцы — были загнаны в гетто; и многие марраны уехали в поисках лучшего убежища. Хотя сефардская община в Ферраре продолжала существовать в течение нескольких столетий, ее краткосрочная слава осталась позади. Факел итальянских маррано теперь перешел к Ливорно и Венеции.

Ливорно

Когда в 1547 г. Козимо I Медичи пригласил новых христиан поселиться в Пизе и Ливорно — тихом прибрежном городке, приобретшим славу только с их приходом — мог ли он предвидеть ту роль, которую Ливорно сыграет в еврейско-марранской истории? Первые пятьдесят лет движение было незаметным. Маррано Ливорно с необходимостью надели маску послушного католицизма; и их единственной защитой было обещание что, если что-то выплывет наружу, их будет судить снисходительный герцогский суд, а не инквизиция. В Пизе они носили двойную маску, выдавая себя за «левантийских евреев», то есть одновременно тюрков и старых евреев, не являясь ни теми, ни другими. Затем появился указ 1593 г., адресованный «всем иностранным купцам», хотя создавался он специально для новых христиан. “Пусть приходят, — гласило послание герцога, — пусть исповедуют иудаизм; возвращаются к нему, если захотят; молятся в синагогах и пользуются юридической автономией.” Это был акт учреждения еврейского марранского Ливорно, и его продлевали каждые двадцать пять лет. К 1650 г., несмотря на чуму, население «новых евреев» выросло более чем в десять раз; вскоре он стал главным еврейско-марранским центром Южной Европы. Торговля процветала, а порт Ливорно стал главным транспортным узлом Средиземноморья, связанным посредством марранов с северными торговыми сетями Гамбурга и Амстердама. В культурном отношении Ливорно мог похвастаться несколькими интеллектуалами (например, Эли де Монтальто) и солидной системой образования. Каждый ребенок должен был посещать школу (Талмуд Тора), мог продолжать обучение в религиозном колледже (ешиве) и в отдельных случаях получать докторскую степень в Пизанском университете. Как и везде в рассеянии, конгрегация управлялась самовоспроизводящейся элитой светских парнасим, более могущественной, чем раввины. А благотворительные организации, помимо помощи бедным, предоставляли членам общины ту социальную структуру, которая помогала укреплять светскую идентичность «нации».

Венеция

Венеция открыла свои ворота для евреев только в 1516 г., создав знаменитое Гетто Нуово, за воротами которого запирали евреев каждую ночь. Эта «легализация» не распространялась на марранов, вернувшихся в иудаизм, потому что церковь считали их отступниками-преступниками. Тем не менее Венеция желала прибытия в страну иберийских эмигрантов, чтобы получить доступ к новым коммерческим сетям, управляемым иберийцами, и противостоять конкуренции Португалии, подрывавшей ее традиционные рынки. Квадратуру круга решили путем удвоения масок марранов. По договору с Турцией 1524 г. иностранным купцам разрешили действовать в Венеции — но только в том случае, если они прибыли из Леванта, то есть турецких владений, поэтому испанские и португальские марраны начали селиться в Венеции под видом евреев-левантийцев. Как это работало, известно из показаний свидетеля инквизиции: португальские беженцы отправлялись в Феррару, делали обрезание, затем отплывали на восток и возвращались в Венецию в турецких тюрбанах. Эти «турки» свободно говорили по-испански и португальски, но не знали ни слова по-турецки.

Этот двойной марранизм продолжался более полувека. Протесты со стороны Папа были безрезультатны. Фикцию поддерживали высшие лидеры Венецианской республики, что позволяло им придерживаться меркантилизма и религиозного благочестия одновременно (хотя в ральности предпочитался меркантилизм). Венеция оказалась намного сильнее Феррары в борьбе с Римом. В 1589 г., когда марранская Феррара находилась уже в глубоком кризисе, венецианский сенат активно действовал против политики Папы. По инициативе неутомимого маррана Даниэля Родриге сенат издал хартию, разрешающую всем новым христианам — пришли ли они из Леванта или Запада — поселиться в республике и практиковать иудаизм, без выяснения их прошлого, при условии, что они живут в гетто и носят желтую еврейскую шляпу.

Традиционно, Венеция неохотно разрешала иностранцам работать в своих портах, и уступки, предоставленные марранам, были беспрецедентны в ее анналах. Обладая огромным опытом и предвидя наступающий упадок, республика стремилась приобрести доступ в новые коммерческие сферы, конкурирующие с ней, и получить иные выгоды и навыки от связей с марранами, даже если это означало бросить вызов Папе в разгар контрреформации.

Хартия продлялась на десять лет раз за разом; и так два полных столетия, до 1797 г. — замечательное сочетание стабильности с нестабильностью. Непосредственным результатом этого стало создание энергичной еврейско-португальской общины в венецианском гетто, наряду с итальянской, левантийской и ашкеназской. Португальские евреи считали других евреев отсталыми и держались особняком. Община евреев-марранов имела своих собственных раввинов, парнасим и управляющий совет (Маамад), 36 школ и типографии, а также великолепных купцов, элегантных светских художников и скульпторов, а также замечательных интеллектуалов эпохи Возрождения, открытых для нового светского обучения и образа жизни.

Оглядываясь назад, можно сказать, что в Венеции произошла успешная «ферментация» мира марранов, не выходящего за рамки нормативного иудаизма. Обновленная традиция не просто имитировала старое, но приобретала собственные краски. Венеция стала локомотивом новой формы еврейской жизни, дав модель для португальско-марранских общин в других местах, особенно в Амстердаме; и ее опыт борьбы с марранистской дуальностью создал шаблон перевоспитания «новых христиан» в ряду поколений.

Венеция продемонстрировала механизм само-построения «архипелага» марранов. Их сети распространялись по мере того, как марраны эмигрировали в места, где уже действовали другие марраны. А проникновение в новые места первых марранов происходило благодаря уже существовавшей международной сети марранов, которую местные власти хотели использовать. Еврейско-марранская Венеция создала образец социальных и религиозных организаций для всех остальных частей «архипелага», чем обеспечила институциональную основу и отчетливый характер «нации».

Амстердам

Новые христиане из Португалии начали селиться в Антверпене в 1512 г. и вскоре он стал плацдармом для португальских марранов, эмигрирующих за границу. Когда во время освободительной войны Нидерландов Антверпен пришел в упадок, его место, в качестве северной столицы марранов занял Гамбург. Но когда вспыхнул новый коммерческий центр Северной Европы – Амстердам, то именно он стал центральным пристанищем марранов, завоевав репутацию нового «северного Иерусалима».

Как любой крупный мегаполис, еврейско-португальский Амстердам имел свой собственный основополагающий миф, и даже несколько. Одна из историй его основания переносит нас в частный дом в Амстердаме, где лидер первых эмигрантов, Якоб Тирадо, руководил еврейской церемонией на испанском языке. Звуки песнопений превышали разумный уровень децибел, и подозрительные соседи вызвали власти, предполагая сборище тайных испанских заговорщиков. Не говорившему по-голландски Тирадо повезло найти голландского офицера, немного понимавшего латынь и, главное, понявшего иронию ситуации: «испанские агенты» на самом деле оказались изгнанниками и инакомыслящими, выступавшими против Испании.

Этот анекдот передает раннее голландское представление об особенной ценности иберийских марранов на фоне непрекращающейся войны за независимость от Испании (1581–1648 гг.) и превращения Голандии в мировую торговую державу. Обе стороны не пропустили мимо глаз существовавшее между ними подобие. Как марраны, так и голландцы пытались освободиться от католического угнетения и жестокого испанского рабства; те и другие расширяли свои сферы в мировом бизнесе; и обе стороны воплощали религиозный плюрализм, выступая против иберийской нетерпимости и инквизиции. Марраны стремились бросить якорь в Голландии, а Голландия стремилась скользить по мировой торговой паутине марранов. Это был брак, освящённый небом (по крайней мере, его некатолической частью).

Полностью легализованная португальская еврейская община Амстердама начала подниматься в 1620-х гг. Когда в 1640 г. Португалия завоевала независимость от Испании, голландских берегов достигла новая волна португальских марранов. Часть новоприбывших осталась христианами, но наибольшей и сильнейшей стала группа «новых евреев». К середине столетия она насчитывало около 2500, а к 1700 г. — 3000 членов. Это была гордая, богатая, и элегантная община, культивировавшая грамотность, образование, искусство и изысканные манеры. Многие ее члены работали на торговые предприятия в Азии, Америке и Леванте; управляли местными предприятиями со связями за границей и оперировали на амстердамской бирже — Wall Street того времени.

Выдернутая из испанского огня головня — еврейско-марранская община Амстердама — превратилась в золотую диадему. Спустя полвека после эпизода с Тирадо она была настолько уверена в себе, что выступила против губернатора Нового Амстердама (нынешнего Нью-Йорка), Питера Стайвесанта, собиравшегося изгнать судно с нашедшими убежище на Манхэттене беженцами-марранами из Бразилии. Они вынудили Стуйвесанта отменить свое решение. Таким образом, первая еврейская община Северной Америке обязана своим началом первому еврейскому лобби, действующему от имени евреев за рубежом.

После погромов Хмельницкого в Польше и на Украине 1648 г. евреи-ашкенази тоже начали прибывать в Амстердам. «Новые евреи», хотя и предоставляли им базовую помощь, но держались отдельно от бедных и менее образованных польских евреев. Португальские «новые евреи» также отличались от богатых голландских бюргеров, чья городская культура обычно характеризовалась незнакомой марранам кальвинистской строгостью, и которым не хватало иберийских манер и изящества. По иронии судьбы, марраны в Голландии олицетворяли образ жизни зажиточных католических классов Южной Европы с их более свободными, снисходительными нравами и стилем жизни.

Евреи-марраны создали сети еврейского перевоспитания, публикаций и печатания, которые вместе с их гламурным и богатым образом жизни завоевали еврейскому Амстердаму имя «Нового Иерусалима». Ряд марранов поддерживали открытый, порой амбивалентный и даже полемический диалог с распространяющимся в нееврейском мире новым европейским мышлением; однако, большая часть усилий общины была направлена на еврейское перевоспитание. Нововведения были редкостью и вызывали подозрение. Лидеры Амстердама, как и повсюду в рассеянии, были озабочены возрождением еврейской религии и оформлением ее на испанский и португальский манер, дабы мышление марранов, пропитанное христианскими концепциями и символами могло вернуться к утраченной религии своих отцов. Это требовало оригинальности и воображения, стоящих на службе консерватизма, – восстановления поваленных границ нормативного иудаизма, вместо их трансформации. В этом смысле успех раввинов весьма примечателен, учитывая дуальность марранов, с которой им пришлось справляться. За эту победу была заплачена цена навязывания норм (вплоть до угроз херема). Наиболее диссидентские личности отвергались, как запрещенные и еретические. В результате внутри сообщества возникали молчаливые диссиденты — «новые марраны» среди «новых евреев». Таковы были случаи философа Баруха де Спинозы, Уриэля да Косты, Хуана (Даниэля) де Прадо и других диссидентов-рационалистов. Вероятно, прежний опыт марранов объясняет тот исключительный восторг, с которым марраны Амстердама приняли Шабтая Цви, самопровозглашенного еврейского мессию, воспламенившего еврейский мир в 1666 г. Освободившиеся из иберийского «Египта» и собравшиеся в голландском «Иерусалиме», марраны верили, что более широкое спасение евреев является не туманной надеждой, а исторической возможностью. Их разочарование тем, что еврейский мессия принял ислам, было столь же велико, как и прежний энтузиазм. В последующие годы они вложили всю свою энергию в собственный «Иерусалим в изгнании», символом которого является великолепная португальская синагога, открытая в 1675 г., которая и по сей день является достопримечательностью Амстердама.