©"Заметки по еврейской истории"
  апрель 2021 года

Loading

Существовавшая на самом деле, внешне православная, но от этого не менее ордынская, Московия противопоставляется идеализированному, невозможному под игом Ивана Ужасного, полному достоинства человеку купеческого сословия Степану Калашникову. Этот немыслимый в московском XVI веке человек на самом деле родился намного позже, уже в 19 веке, в немецкой, чиновной, рядящейся под славянскую, стране. И зовут его Михаил Лермонтов.

Александр Габович

ПЕСНЯ О КУПЦЕ КАЛАШНИКОВЕ

(попытка интерпретации)

Александр Габович

Я с детства был поклонником Михаила Юрьевича Лермонтова, как и многие из тех, кто прочитают эти строки. Но вот лермонтоведами был всегда недоволен. Они постоянно недоговаривали, сводили анализ к мелочам, может быть, и важным при исследовании творчества великого человека, но не основным. Ну, и, конечно, грешили вульгаризацией, доморощенным классовым анализом, марксистской глубокомысленной бессмыслицей и конъюнктурными натяжками. Поэтому я, любитель, осмеливаюсь предложить свою трактовку очень важного произведения гениального юноши, шотландца из русской глуши, мечтателя, обреченного на жизненную неудачу с самого начала его короткого славного пути.

А пишу я о «Песне о купце Калашникове», которая как бы выбивается из общего стиля сочинений великого писателя. Я имею в виду то, что присущий Михаилу Юрьевичу романтизм, который расцветал тогда во всей европейской литературе, в этом произведении носит нарочито народнический характер, представляет собой яркую стилизацию под «русские народные песни». На самом деле, эта стилизация не имеет ничего общего с какой-либо великорусской народной традицией, поскольку все эти досель предлагаемые читателям народные песни являются позднейшими литературными обработками и домыслами, такими же, как и знаменитые «Песни Западных славян». И язык лермонтовской песни отвечает нормам созданного за несколько десятилетий до того Пушкиным, Жуковским и Карамзиным литературного русского языка, а не диалектам, на которых говорили в то время в великорусских губерниях бесписьменные крестьяне и мещане (дворяне, в основном, говорили на французском). Поэтому «Песня» понятна и близка нам эстетически и теперь (сравните с одами Ломоносова или Державина, написанными в 18 столетии с обильным употреблением церковнославянских, то есть староболгарских слов!).

Но восхищение преднамеренной блестящей стилизацией не должно отвлекать читателя от основной мысли автора, которая отнюдь не вливается в ручей славянофильского преклонения перед облагороженной интеллигентским воображением стариной (вспомните в этой связи лермонтовскую же «Родину»: «Ни темной старины заветные преданья не шевелят во мне отрадного мечтанья»). Автор — человек европейского Запада по сути своих воззрений на жизнь. Существовавшая на самом деле, внешне православная, но от этого не менее ордынская, Московия противопоставляется идеализированному, невозможному под игом Ивана Ужасного, полному достоинства человеку купеческого сословия, Степану Калашникову. Этот немыслимый в московском 16 веке человек на самом деле родился намного позже, уже в 19 веке, в немецкой, чиновной, рядящейся под славянскую, стране. И зовут его Михаил Лермонтов. Заложенная в основу поэмы фабула не имеет прямого отношения к писателю. Но почитатели Лермонтова хорошо знают, что он с детства воображал и предвидел многое, в том числе и собственную несчастливую судьбу, представляя себя в различных ситуациях. Это он умирал в долине Дагестана до того, как в реальной жизни, был убит в Пятигорске, это он боролся с барсом в горах, и это он бросил вызов жестокому восточному деспоту в «Песне». На это указывает дважды употреблённое Лермонтовым название «русская земля» по отношению к Московскому царству (имя «Россия», как известно, было внедрено в казённый именослов Петром Первым на рубеже 17 и 18 веков).

Опричник Кирибеевич (по имени явно из крещённых татар) является в «Песне» символом того Ордынского ига, которое неизвестно, когда было надето, но которое никогда не было снято с выи народа Московии. Немецкие цари Российской империи плавно переняли восточную традицию, заключающуюся в том, что лишь один царь и есть государство. Конечно, и на Западе (например, в абсолютистской Франции) были попытки внедрить в обиход этот весьма сомнительной ценности тезис, но эти попытки многократно останавливались, в том числе прямыми восстаниями правящей верхушки и/или угнетённых простолюдинов. Время от времени провозглашаемое указами первых лиц и их приспешников самодержавие умерялось и парламентами, у которых короли должны были, смирив гордыню, просить денег, и католической церковью. Про протестантские конфессии и говорить не приходится, настолько сами их существование и идеология противоречили божественной природе королевской власти и попыткам придать ей всеобъемлющий, ничем не ограниченный, характер. Для Лермонтова (и он это доказал всей своей короткой жизнью и непокорным творчеством) царская власть ордынского замеса является несомненным злом, неприемлемым и позорным. Кирибеевич частично олицетворяет это зло.

Но главным злом, уничтожившим душу народа и поработившим его тело, в «Песне» выступает царь. Все его действия глубоко несправедливы с точки зрения рядового подданного (который и в двадцать первом веке так и не стал гражданином), купца Степана Калашникова, то есть дворянина Михаила Лермонтова, живущего через 250 лет. Для зловещего царя ничего не означает жизнь рядового человека. Но мы знаем не из литературы, а из реальной переписки Ивана с князем Андреем Курбским, что государь ни в грош не ставил и жизнь аристократов, не поступавшимся ему «благородством» происхождения. Ведь Иван требовал от беглого воеводы явиться в Москву, повиниться наместнику Бога на земле и покорно подвергнуться смертной казни. Однако, ведь купец Калашников не предавал Родину, не перечил царю, он только защищал свою поруганную семейную честь? Тем не менее, с точки зрения царя-деспота справедливое отмщение его виноватому в тяжком преступлении холопу, даже подтверждённое «Божьим судом», явилось восстанием против царя, воля которого и есть единственный закон, царящий в Московском царстве.

В образ царя Ивана Лермонтов сознательно или бессознательно вкладывал свои впечатления и соображения, навеянные знанием деяний его современника, правящего в то время, Николая Первого. Поэтому «Песня» воспринималась этим умным, бессердечным и в своём образе мыслей запоздавшим на те же 250 лет монархом как бунт, но не российский бунт на коленях, а бунт ненавистного царю «западного человека». С Пушкиным Николаю было довольно комфортно, потому что идеологически они были близки, хотя даже и мелкое своеволие в деталях поэта-дуэлянта царю не нравилось, ибо, как считал Николай, был камер-юнкер не по чину резвым. Лермонтов же ощущался самодержцем как принципиальный и опасный противник. Царь Иван погубил мятежного холопа Степана Парамоновича, а царь Николай — Михаила Юрьевича. Иначе и быть не могло. Самодержавие может быть только полным и безоговорочным. Но колесо времени к тому времени уже прокрутилось на достаточно большой угол. В 1856 году смертельный удар, нанесённый заскорузлой Империи англичанами и французами, вернул зарвавшегося Николая в горькую действительность. Европейские воины как бы отомстили за все прегрешения царизма, включая травлю и убийство Лермонтова, побуждая Россию стать на современные рельсы. Увы, этого не могло произойти и не произошло до сих пор по многим причинам.

И тут настало время спросить читателя: а какова роль церкви, православных священников в событиях, описываемых «Песней»? В тексте священники никак не упомянуты, лишь дважды встречается слово «православный», однако лишь в качестве своеобразной поэтической виньетки. Это неспроста. Православная церковь была и осталась рабою правящего режима, зовись он самодержавием или большевизмом. Когда надо, её пинали, а высших иерархов казнили, а когда надо — возносили, но Церковь всегда оставалась несамостоятельным атрибутом светской власти. В Англии 12 века реального сына купца, католического епископа Томаса Беккета, убили по наущению короля Генриха Второго. Причиной опалы дотоле дружившего с королём священника было желание короля подчинить себе английскую Церковь. Это удалось лишь Генриху Восьмому примерно во времена Ивана Грозного. Но и до этих событий, и после них Церковь (англиканская ли, католическая ли, методистская ли, пресвитерианская ли) была активным действующим лицом, двигателем событий, зачинателем революций. Церковь была частью народа (и не самой плохой, добавим от себя). В пьесе Александра Пушкина «Борис Годунов» безмолвствует народ, а в песне о купце Калашникове — народ, простой, порабощённый навсегда, народ Московии тоже безмолвствует, но хотя бы наличествует («собирается», дабы полюбоваться на чужую смерть), а церковники, кои его крестят, связывают узами брака и отпевают, отсутствуют напрочь.

Давайте вспомним чеканную триединую формулу чиновника Николая Первого, министра просвещения графа Сергея Семёновича Уварова, потомка татарского мурзы, выходца из Большой орды: «Православие. Самодержавие. Народность». Этот Президент Императорской академии наук исповедует ту же веру, что и Иван Ужасный. Триада Ивана-Николая заменяет в Московии и в её потомке — Российской империи святую Троицу христианской веры. А что можно ожидать в условиях, когда Церковь подчинена то гражданскому Священному Синоду, то Политбюро ЦК КПСС, то вездесущим и всеведущим органам подавления (Опричное сыскное ведомство, Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, ЧК, ГПУ, КГБ, ФСБ — не суть важно название)? Лермонтов разворачивает эту картину не в большом романе, который русские писатели 19 века так и не написали, а в маленьком поэтическом произведении, но зато гениальном. И смотрел он на это всё безобразие не как верноподданный формально православного монарха, а как свободолюбивый шотландец, случайно заброшенный в варварскую страну.

Степан Парамонович Калашников — не существовавший и принципиально невозможный персонаж, но его надо было выдумать Михаилу Юрьевичу, чтобы выразить свою неуёмную боль-тоску. Как писал через много лет другой русский поэт, Максимилиан Волошин: «На дне души гудит подводный Китеж — Наш неосуществимый сон».

Share

Александр Габович: Песня о купце Калашникове (попытка интерпретации): 11 комментариев

  1. Писарь весёлый

    Грустный Писать написал несколько занудный отклик на весёлую интересную работу киевлянина Александра Г. — о купце С.П. Калашникове, «не существовавшем и принципиально невозможном персонаже». И всё, казалось бы, происходило по «весенним законам». Пока не вмешалось 3-е отделение … виноват, никакое не Отделение, а новый прозаик Александр О.
    Заступился А.О. за опричника Кирибеевича (О.К.) , записав его «всё-таки скорее в трагический персонаж». Mного чего любопытного написал А.О., с чем не может согласиться ни один лермонтовед, вроде … но к чему перечислять очевидное. Не пришло время для этого…:) Автору А.Г. — поклон, Писарю-грустному поставить на вид. Всем остальным — мирной Субботы.

    1. Писарь весёлый

      Виноват, прошу исправить:
      не Грустный Писать, а Писарь грустный.

    2. Александр Орфис

      «Пока не вмешалось 3-е отделение … виноват, никакое не Отделение, а новый прозаик Александр О… Mного чего любопытного написал А.О., с чем не может согласиться ни один (!) лермонтовед, вроде … но к чему перечислять очевидное. »
      ———————————————————————————————————————
      Ещё Проспер Мериме знал, что «пощечина избавляет от необходимости ответить что-нибудь разумное»
      В том числе и пощёчина виртуальная

  2. Александр Орфис

    \»Опричник Кирибеевич (по имени явно из крещённых татар) является в «Песне» символом того Ордынского ига, которое неизвестно, когда было надето, но которое никогда не было снято с выи народа Московии.\»

    Кирибеевич (при всех его пороках) это всё-таки скорее трагический персонаж, вроде Афанасия Вяземского в \»Князе Серебрянном\»
    А сама Россия со времён Ивана Третьего беспомощно металась между тиранией и анархией (\»вольницей\»), между Малютой Скуратовым и Степаном Разиным.
    Впрочем, были и там (начиная со Смутного Времени) многочисленные попытки организовать представительское правление, но все они в силу различных обстоятельств заканчивались провалом.

    Читали \»Перуново заклятье\» Иосифа Покровского?

    \»Палка Перуна гуляет. Либо мы сами себя неистово колотим, либо нас неистово колотят, иного способа жить вместе, иного способа осуществлять свое национальное «самоопределение» мы как будто не знаем…\»

  3. Александр Орфис

    Кроме того:

    Кроме того:

    \»М.Ю. Лермонтов был хорошо знаком с «Историей Государства Российского», в IX томе которого упоминается некий чиновник Мясоед Вислый, чью красавицу-жену обесчестили, а ему самому отрубили голову. Герои этой истории и могли стать прототипами «Песни про купца Калашникова».\»

    https://supersoch.ru/ege/analizy-proizvedenij/analiz-poemy-pesnya-pro-kupca-kalashnikova-m.-yu.-lermontov.html

    1. Писарь весёлый

      Кроме того: Александр Орфис — »М.Ю. Лермонтов был хорошо знаком с «Историей Государства Российского», в IX томе которого упоминается некий чиновник Мясоед Вислый, чью красавицу-жену обесчестили, а ему самому отрубили голову. Герои этой истории и могли стать прототипами «Песни про купца Калашникова».https://supersoch.ru/ege/analizy
      —————————————————————-
      С моей точки зрения, извините, между чиновником-Мясоедом Вислым общего меньше, чем между Иваном Грозным и Генрихом Вторым. ))

  4. Александр Орфис

    «Существовавшая на самом деле, внешне православная, но от этого не менее ордынская, Московия противопоставляется идеализированному, невозможному под игом Ивана Ужасного, полному достоинства человеку купеческого сословия, Степану Калашникову.»

    Почему невозможна?
    Запечатлелись эти казни и в народной памяти. Так, видимо, на рубеже
    XVI — XVII веков возникла Повесть о Харитоне Белоулине, рассказывающая,
    как “на Пожаре *, среди Москвы” было приготовлено 300 плах и 300
    топоров, а у плах стояло 300 палачей. Царь выехал “на площадь в черном
    платье и на черном коне” и приказал палачам “по росписи именитых людей
    казнити”. Однако одного из них — купца Харитона Белоулина никак не могли
    побороть и положить на плаху, а Белоулин обличал царя и восклицал:
    “Почто, царю великий, неповинную нашу кровь проливаеши?” Когда же
    Белоулина все же казнили, обезглавленный труп поднялся на ноги и начал
    трепетать, а палачи никак не могли сбить его с ног. Не могли и отмыть землю, от крови Белоулина, кровь мученика светилась. Царь в страхе ушел в свои палаты, а остальных приговоренных отпустил. В этой повести отразились и ужас перед необъяснимой зверской жестокостью царя (жители Москвы “наипаче в недоумении быша”), и ненависть к палачам, и восхищение силой духа тех, кто шел на смерть не с
    обреченной покорностью, а громко провозглашая свою невиновность. Таким был, например, Иван Михайлович Висковатый, которому предлагали жизнь, если он покается в несовершенных преступлениях. В ответ он не только публично перед лицом смерти заявил, что ни в чем не виноват, но, по рассказу Шлихтинга, бросил в лицо грозному царю мужественные слова: “Раз ты жаждешь моей крови, пролей ее, хотя и невинную, ешь и пей до
    насыщения»

    Владимир Кобрин «Иван Грозный»

    «Не следует думать, что превосходно вооруженное новгородское дворянство спокойно наблюдало за насилиями опричников. Московский дворянин Митнев посреди пира во дворце обличил тиранию царя. Среди новгородцев, надо думать, также нашлось немало мужественных людей. На Пыточном дворе монарху приходилось выслушивать не одни мольбы о пощаде. Его проклинали, ему грозили возмездием на том свете.
    Опричнину окружала стена ненависти. Генриху Штадену пришлось оказать помощь нескольким опричникам, которых преследовали земцы. Опричные мародеры получили отпор и принуждены были спасаться бегством. Сам Штаден прекратил свой поход по Новгородской земле, услышав, что земские люди побили большой отряд опричных стрельцов. Бравый немец-опричник многократно преувеличил численность отряда, будто бы насчитывавшего 300 человек. Но не в его манере было выдумывать такого рода подробности»

    Руслан Скрынников «Иван Грозный»

    ». По словам слуги царского лейб-медика Альберта Шлихтинга, в 1566 г. земцы обратились к царю с протестом против произвола опричных телохранителей, причинявших земщине нестерпимые обиды. Указав на свою верную службу, дворяне потребовали немедленного упразднения опричных порядков. Выступление служилых людей носило внушительный характер: в нем участвовали более 300 знатных лиц земщины, в том числе некоторые бояре-придворные. Царь отклонил ходатайство земских дворян и использовал чрезвычайные полномочия, предоставленные ему указом об опричнине, чтобы покарать земщину. 300 челобитчиков попали в тюрьму. Правительство, однако, не могло держать в заключении цвет столичного дворянства, и уже на шестой день почти все узники получили свободу. 50 человек, признанных зачинщиками, подверглись торговой казни: их отколотили палками на рыночной площади. Нескольким урезали языки, а трех дворян обезглавили. Все трое казненных — князь Василий Пронский, Иван Карамышев и Крестьянин Бундов — незадолго до гибели участвовали в работе Земского собора.»

    Руслан Скрынников «Иван Грозный»

    «Православная церковь была и осталась рабою правящего режима, зовись он самодержавием или большевизмом. Когда надо, её пинали, а высших иерархов казнили, а когда надо — возносили, но Церковь всегда оставалась несамостоятельным атрибутом светской власти.»

    В целом согласен. Однако всегда были и среди православных клириков достойные люди, не считавшие, что «Государь у нас — помазанник Божий, Никогда он быть неправым не может.» (Александр Городецкий).
    Вспомните митрополита Филиппа или Александра Глаголева или Глеба Якунина.
    О Великом Расколе не говорю — это был религиозный конфликт.

  5. Писарь грустный

    https://LermontovM.ru/poemy/pesnya-pro-kuptsa-kalashnikova
    https://ru.wikipedia.org/wiki/Песня_о_купце_Калашникове
    «Песня о купце Калашникове» — историческая поэма в народном стиле М.Ю. Лермонтова, написанная в 1837 году. Этот факт дает основание литературным критикам считать, что на эту тему Лермонтова натолкнула судьба Пушкина. Предположительно, сюжет поэмы Лермонтов позаимствовал из старинных песен об Иване Грозном…
    Впервые опубликована в 1838 году в «Литературных прибавлениях к журналу «Русский инвалид» в конце апреля 1838 года, когда Лермонтов находился уже в Петербурге. А потом Лермонтов сам включил ее в первый сборник своих произведений, изданный при жизни в 1840 году..«
    * * *
    «Я скажу тебе, православный царь:
    Я убил его вольной волею,
    А за что про что – не скажу тебе,
    Скажу только богу единому.
    Прикажи меня казнить – и на плаху несть
    Мне головушку повинную;
    Не оставь лишь малых детушек,
    Не оставь молодую вдову,
    Да двух братьев моих своей милостью…»
    «Хорошо тебе, детинушка,
    Удалой боец, сын купеческий,
    Что ответ держал ты по совести.
    Молодую жену и сирот твоих
    Из казны моей я пожалую,
    Твоим братьям велю от сего же дня
    По всему царству русскому широкому
    Торговать безданно, беспошлинно.
    А ты сам ступай, детинушка,
    На высокое место лобное,
    Сложи свою буйную головушку…«

  6. Абрам Торпусман

    Очень интересная трактовка. Умный дилетант — на уровне больших специалистов.

    1. Сидорофф А.В.

      «На дне души гудит подводный Китеж — Наш неосуществимый сон».
      Уважаемый пан Габович, не до Китежа, пока «слуги народа», как и до того, развлекаются в своих дворцах. Одна надежда на Б-жий суд. И на следующий Майдан, с Б-жьей помощью.
      Что же до Московского царства, то там ничего нового пока не произошло. Воля государя — единственный закон Московии.
      Присоединяюсь к мнению комментаторов работы А.Г. — работа замечательная.
      Автору — здоровья и вдохновения.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.