ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Поезда на восток отправлялись по вторникам. В понедельник вечером объявляли, кому предстоит уехать. Первое время в задачи Службы порядка входило составление списков заключённых, подлежащих высылке. К счастью, мне ни разу не пришлось в этом участвовать, впоследствии же списки стали присылать из Амстердама. Там их составляло высшее руководство, а может, Еврейский совет. Зачитывать же имена в бараках поручали исключительно охране, и отказаться никто не мог. Это была чрезвычайно тяжёлая процедура.

Юлия Могилевская

Я НИ В ЧЁМ НЕ ВИНОВАТ. РАССКАЗ ОХРАННИКА НИДЕРЛАНДСКОГО ПЕРЕСЫЛЬНОГО ЛАГЕРЯ

Нидерландский лагерь Вестерборк был основан в 1939 году для поселения еврейских беженцев из Германии. После вторжения немецких войск в мае 1940 года и установления в стране оккупационного режима Вестерборк стал транзитным концентрационным лагерем. За охрану узников и их депортацию на Восток отвечали как служащие СС, так и Служба порядка (Ordnungdienst, сокр. ОD), состоявшая из самих заключённых. Среди них был и Ханс Маргулес (1918-2016). В 1988 году он дал интервью голландскому писателю и режиссёру Вилли Линдверу.

Лагерь Вестерборк

В беседе с Линдвером Ханс Маргулес неоднократно повторял, что он, как сотрудник Службы порядка, вынужденный исполнять приказы руководства лагеря, не считает себя виновным. Однако, возможно, эти повторения как раз свидетельствуют о том, что его совесть неспокойна. Он также часто говорил, что будучи в то время человеком молодым и несемейным, многого не понимал: “После войны я женился и стал отцом. Имея семью, начал по-иному относиться к вопросам любви, жизни, смерти, разлуки и утраты”. Трагедия Холокоста стала для меня более ощутимой. Если бы я в военные годы уже обладал таким зрелым мироощущением, то, возможно, не смог бы служить охранником. Но как бы я тогда поступил? Ведь выбора у меня в любом случае не было.

Ханс Маргулис родился в 1918 году в Берлине, в либеральной еврейской семье. В 1938 году, после Хрустальной ночи, вместе с братом Петером бежал в Нидерланды. Местом жительства молодых людей стали лагеря для беженцев, они неоднократно переезжали с места на место. Ханс, обладавший немалыми способностями к рисованию и живописи, поступил в Гаагскую художественную академию, затем продолжил образование в Роттердаме. После оккупации Нидерландов в мае 1940 года учёбе пришёл конец. Братья тогда жили в Вестерборке, который захватчики преобразовали в транзитный концлагерь. Ханс и Петер Моргулис приняли участие в строительстве и оборудовании бараков. Хансу, как художнику, поручили малярные работы, а также изготовление табличек “не курить” и “вход запрещён”.

Вестерборк находился в центре провинции Дренте, недалеко от немецкой границы. Территория была ограждена колючей проволокой. В лагере было 107 бараков, в каждом имелись трёхъярусные кровати для 300 заключенных. Вестерборк представлял собой своего рода городок с фабричными помещениями, магазинами, школой, домом для престарелых, детским домом, огромной кухней-столовой, церковью, гаражом, телефонной станцией и тюрьмой. Здесь же были кузнечные, столярные, переплетные, мебельные мастерские, швейные и обувные ателье, парикмахерские. В хорошо оборудованной больнице еврейские врачи — из тех же заключённых — оказывали пациентам квалифицированную медицинскую помощь. Принимали ветеринары и дантисты. Функционировали гимнастический зал и театр. Проходили футбольные соревнования.

Может показаться, что жизнь в Вестерборке была вполне комфортабельной. Но, конечно, это было не так. Лагерь располагался на песчаной местности, и при малейшем ветре песок проникал повсюду, а после дождя всё вязло в грязи. Летом досаждали мухи, их укусы были опасны, особенно для младенцев. Мужчины и женщины проживали раздельно, хотя и могли в течение дня беспрепятственно общаться. Многие были заняты на тяжёлых работах. Утром и вечером проходила перекличка. Письма подвергались цензуре. Тем не менее заключенные всеми силами стремились остаться в Вестерборке как можно дольше. Повседневная лагерная жизнь — страхи и переживания, радости и надежды — всё это определялось одним: транспортом на восток.

Рассказывает Ханс Маргулис

Мы были совершенно не подготовлены к депортациям, объявление об этом стало для всех шоком. Первым транспортом в июле 1942-го депортировали сотни еврейских беженцев из Германии, моё имя тоже находилось в списке. Но когда я с багажом стоял на перроне, мне вручили письмо от матери, ставшее моим спасением. Мать проживала в Берлине: в отличии от меня с братом она не решилась нелегально пересечь границу. Поскольку мой покойный отец был художником, у нас имелось много друзей в мире искусства, в том числе известных и влиятельных. Им удалось оформить на маму фальшивые документы, согласно которым она была удочерена еврейской парой, её же настоящие родители якобы были арийцами. Сыграл на руку и тот факт, что внешность у мамы была совсем нееврейской: светлые волосы, прямой нос. Таким образом мы с братом оказались полукровками, которые в тот момент не подлежали высылке. Я показал письмо коменданту. Тот возразил, что нужны официальные бумаги, но всё же вычеркнул меня из списка отъезжавших. Две недели спустя документы прибыли. Я оказался в безопасности. Но надолго ли? Никто не знал, что будет дальше. Моему брату удалось стать сотрудником противопожарной службы. Он настоятельно советовал и мне найти место, гарантировавшее освобождение от депортации. Я и сам это знал, как и всё население лагеря. Каждый пытался удачно трудоустроиться, например, на работу по сортировке деталей самолётов. Но туда мне не удалось попасть.

В итоге я поступил в Службу порядка, насчитывавшую около ста сотрудников. Её ещё называли Вспомогательной полицией. Мы сами для простоты именовали себя охранниками. Если описать наши задачи в общих чертах, скажу так: мы приводили в исполнение то, что задумали оккупанты. Например, встречали прибывших в лагерь и сопровождали отъезжавших. До ноября 1942 года, поезда не подходили прямо к Вестерборку, а останавливались на другой станции, на расстоянии трёх километров от лагеря. Люди должны были идти пешком, а мы их сопровождали. Они воспринимали нас не как товарищей по несчастью, а как врагов, сотрудничавших с нацистами. Это можно понять, пусть мы и не обращались с ними грубо или жестоко. Мы не носили немецкую униформу, однако наша верхняя одежда напоминала её своим характерным зелёным цветом. Да ещё и нашивка “служба порядка”… Перед немецким начальством мы снимали кепки. Учились маршировать на глазах всего лагеря. Поэтому могу представить, что другие узники приравнивали нас к фашистам. Тем более говорили мы в основном на немецком. Голландским владели плохо, ведь как беженцев нас никто не учил языку. Впрочем, среди охранников были и голландцы.

Депортации

В то время мы понятия не имели о лагерях смерти. Знали лишь, что поезда шли в Терезиенштадт, Берген-Бельзен, Собибор и Аушвиц-Биркенау. Трудовые лагеря, как мы полагали. Это подтверждали и немцы, сопровождавшие заключённых в дороге. Они говорили, что люди там, очевидно, трудятся для германской индустрии, не зря же надпись на воротах Аушвица гласила: “Труд освобождает”. Не исключаю, что немцы из бригады сопровождения и сами в это верили. Ведь на территорию Аушвица они не заходили. По прибытии заключённые сразу поступали в распоряжение местного начальства, а пустой поезд отбывал обратно, чтобы забрать новую партию. Но у меня возникали вопросы и сомнения. Почему, например, депортировали больных? Ведь я сам помогал им войти в вагон, некоторых даже нёс на носилках. Они ведь не могли работать. Я утешал себя тем, что в тех лагерях наверняка были хорошие больницы. А уезжавших детей там, очевидно, направляли в детские сады и школы. Но наверняка я это не знал, и никто не знал. Понятно, что люди не хотели покидать свою страну. Не хотели уезжать из привычного и безопасного Вестерборка.

Поезда на восток отправлялись по вторникам. В понедельник вечером объявляли, кому предстоит уехать. Первое время в задачи Службы порядка входило составление списков заключённых, подлежащих высылке. К счастью, мне ни разу не пришлось в этом участвовать, впоследствии же списки стали присылать из Амстердама. Там их составляло высшее руководство, а может, Еврейский совет. Зачитывать же имена в бараках поручали исключительно охране, и отказаться никто не мог. Это была чрезвычайно тяжёлая процедура. Люди умоляли оставить их в Вестерборке, что было, безусловно, не в наших силах. В итоге им не оставалось ничего иного, как готовиться к отъезду. Обычно они хотели взять с собой как можно больше вещей, но на багаж накладывались ограничения. Поэтому заключённые надевали на себя одежду в несколько слоёв. Например, мужчины — три пары брюк, женщины — три кофточки.

На следующий день мы сопровождали людей к поезду. Никогда не принуждали их, а тем более не били: впрочем, никто уже и не протестовал. На каждом вагоне было написано мелом, сколько человек полагается в нём разместить. Некоторых отъезжавших я знал лично. Например, моих сотрудников из Службы порядка или членов их семей. Мы прощались с ними, произносили слова утешения. Некоторые передавали нам письма для друзей и родственников. Когда заключённых на перроне больше не оставалось, мы запирали двери. Эта акция, понятно, ещё больше подрывала нашу репутацию. Мы своими руками закрывали несчастным путь обратно. Мы, евреи, отправляли на Восток других евреев. Но у нас не было выбора, мы подчинялись приказу. Я искренне надеялся, что в новых лагерях условия такие же, как в Вестерборке. А позже — ещё и на то, что союзники через своих агентов узнают, где проходят поезда, и освободят всех.

Иногда нас направляли для работы в другие места. Так, в январе 1943-го меня и моих коллег-охранников послали в Аппелдорн: там депортировали всех пациентов еврейской психиатрической больницы. И снова мне повезло. Я не принимал участия в “чистке”, как тогда называли подобные акции, а прибыл позже для уборки помещений, когда в стационаре уже никого не оставалось. Мы должны были выставлять мебель и вещи на улицу. С нами вместе работали незнакомые нам эсэсовцы из другого подразделения. Эти молодые ребята безбожно воровали, засовывая в карманы и сапоги попадавшиеся им ценные вещи. Нас не стеснялись, не считая, очевидно, за людей. И вдруг среди них началось какое-то брожение, и они стали поглядывать на нас с опаской. Наверно сообразили, что мы можем выдать их начальству. Нацисты испугались евреев! Разумеется, никто из нас ничего не доложил.

Охрана и облавы

Одной их наших функций, как охранников, была, естественно, непосредственно охрана. Посменная работа: шесть смен за сутки, каждая длилась четыре часа. Мы стояли у колючей проволоки, окружавшей лагерь. Особенно тяжело было стоять ночью, и случалось, что кто-то из стражников засыпал. Если начальство узнавало об этом, на виновного налагался дисциплинарный штраф: как правило, сверхурочная работа. К счастью, попыток побега из Вестерборка было немного, и ни разу во время моих дежурств.

Особой охране подлежал штрафной барак. Туда помещали людей, нарушивших правила военной оккупации, например, евреев, скрывавшихся и обнаруженных в тайных убежищах. По прибытии в Вестерборк штрафников обривали наголо, к их одежде пришивали отличительный знак в виде буквы “S”. Обычно они недолго оставались здесь, их депортировали как можно скорее. Я и мои коллеги обращались с этими людьми так же, как с другими заключёнными, не проявляя злобы и не злоупотребляя властью. Я лично жалел их, но ничем не мог им помочь. Службу порядка часто приравнивают к Капо в Аушвице, которые напрямую сотрудничали с нацистами. Это абсолютно несправедливо. Мы не издевались над людьми, к тому же сами были евреями и узниками.

Иногда мы помогали немцам во время облав на евреев в Амстердаме. Один раз проводилась масштабная облава, в которой принимало участие более половины охранников Вестреборка. Был окружён большой район, забрали почти всех жителей. Их багаж перевозили отдельно, наша задача как раз состояла в погрузке этого багажа. Люди безоговорочно отдавали нам свои вещи: наверно, потому что в такой трагический момент их занимали другие мысли. А может, они доверяли нам: ведь мы, как и они сами, носили жёлтую звезду. Я заметил, что у одной супружеской пары не было никакого багажа. Они объяснили мне, что живут в другом месте, и оказались в этом районе случайно. Я обратился к начальству, и оно позволило супругам сходить домой за вещами, поручив мне проводить их туда и обратно. Но оказавшись со мной наедине, мужчина и женщина стали умолять меня отпустить их. После некоторых раздумий я согласился в надежде, что руководство забудет о них и не потребует отчёта. Так оно и произошло, ведь облава была гигантской, и вероятно, подобный случай был не единственным. Спустя несколько месяцев та самая пара всё же прибыла в Вестерборк. Увидев меня, они сразу стали просить спасти их от депортации. Но тут уж я был бессилен.

Освобождение

Эсэсовцы знали, что я художник, и иногда просили меня нарисовать их портреты. При этом надевали на себя парадную форму со всеми знаками отличия. Это были очень выгодные задания, поскольку мне платили хлебом, маслом и сигаретами. Иногда я даже сам уговаривал офицеров позировать мне и таким образом зарабатывал дополнительное питание. Не вижу в этом ничего постыдного: лагерный паёк был скудным, и многие искали приработок, чтобы утолить голод.

Как художник, я также разрисовывал поздравительные открытки, объявления о свадьбах и рождении детей. Мастерил подарки и изготовлял декорации для драматических спектаклей, мюзиклов и кабаре: в Вестерборке проживало много профессиональных артистов и музыкантов. В общем, жизнь в лагере была бы вполне сносной, если бы не транспорт на Восток. Заключённые работали, учились, отмечали праздники, читали книги, играли в карты и шахматы, занимались спортом…

В целом я находился в Вестерборке пять лет. Смог избежать депортации, поскольку числился евреем только по отцу. 11 апреля 1945 года комендант лагеря и другие нацисты бежали, а 12 апреля нас освободили канадские войска. Мы сами вышли им навстречу: предупредили, чтобы они не стреляли по лагерю, потому что в нём ещё находилось евреи. И также сказали, чтобы они не принимали нас, охранников, за нацистов. Канадцы отнеслись к нам тепло и сердечно, подарили сигареты. Это был необыкновенно радостный и эмоциональный момент. На площадке, где проводилась перекличка, мы установили нидерландский флаг и спели «Ха-Тикву». Однако нашу эйфорию нарушил канадский офицер, у которого был список узников Вестерборка, подозревавшихся в коллаборационизме. В последующие дни опросили всех остававшихся в лагере. Никого из охранников не признали виновным. Начальника Службы порядка первоначально арестовали, но вскоре отпустили, сняв с него все обвинения.

Прошлое всегда со мной

После освобождения я около года оставался в Амстердаме, потом вернулся в Германию. Работал иллюстратором для различных изданий. Создал семью. Моё лагерное прошлое осталось позади, но оно всегда присутствовало в моей жизни. Долгие годы после войны мне часто снилось, что моих детей держат за решёткой или даже ведут в газовую камеру. От этих кошмаров я просыпался и думал, что сам того не ведая был причастен к Холокосту. Сопровождал евреев к поездам, отбывавших в лагеря смерти. Но ни я, ни другие охранники понятия об этом не имели и считали, что на новом месте люди будут нормально жить и работать — так же как в Вестерборке. Узнал бы я правду, наверняка не смог бы оставаться на своём посту. Бежал бы, где-то скрывался… Впрочем, если бы правда стала известна мне и моим коллегам, её бы неизбежно узнали все заключённые. Они бы тогда точно не согласились добровольно войти в поезд, подняли бы бунт. В лагерь прибыли бы сотни эсэсовцев, чтобы усмирить и насильно депортировать людей. В общем, ситуация была бы совсем иной.

Если бы не существовало Службы порядка и всем управляли нацисты, то населению лагеря пришлось бы гораздо хуже. Я уже говорил, что никогда не проявлял насилия к узникам и не унижал их. Но я был вынужден исполнять приказы начальства. Если бы я отказался, меня бы просто расстреляли: для немцев мы были такими же заключёнными как остальные. К сожалению, характер нашей работы наложил на нас клеймо. И это несправедливо. Почему, например никто не осуждает сапожников Вестерборка? Ведь они изготовляли обувь для врага. Другие же и вовсе трудились для обеспечения военных нужд Германии. Однако никто их не осуждает. Они могут спокойно рассказать об этом другим, вызвав внимание и сочувствие. Совсем другое дело объявить, что ты во время войны работал охранником в лагере. Поэтому я почти никогда не говорю правду. Молчат об этом и мои дети и внуки. Надеюсь своим рассказом заставить людей подумать и взглянуть иначе на нас, сотрудников Службы порядка.

Литература

1. Willy Lindwer, “Getuigen van Westerbork Kamp. Van Hoop En Wanhoop 1939-1945”, Just Publishers, Meppel, 2009.

2. Frank van Riet, “De bewakers van Westerbork”, Boom Geschiedenis, Amsterdam, 2016
3. Guido Abuys en Bas Kortholt, “Interneringskamp Westerbork”, Just Publishers, Meppel, 2010.