ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Что же касается места (а с недавнего времени и года) рождения самой Изы Кремер, то с точностью установить ее «малую родину» до сих пор никому не удалось. Ни выписки из метрической книги раввината о ее рождении, ни свидетельства о рождении, предоставляемого при поступлении в учебное заведение, где было бы указано ее подлинное (данное родителями при регистрации в раввинате) имя, никто не видел. Ее могила в г. Кордова (Аргентина) не сохранилась.

Николай Овсянников

БЕССАРАБСКИЕ БЕЛЬЦЫ ПРОТИВ ГАЛИЦИЙСКОГО БЕЛЗА

Музыкально-патриотический спор, которому несколько лет назад ваш покорный слуга посвятил небольшую статью в журнале «Алеф»[1], все еще далек от завершения. Возвратиться к некогда заинтересовавшей меня истории подтолкнули не столько возражения сторонников бессарабского (ныне молдавского) города, сколько появившиеся за прошедшие годы публикации о ее, истории, главных героях и участниках.

Наверняка не все читающие эти строки знакомы с сутью тянущегося более 90 лет разногласия. Уверен, есть и такие, что даже не слышали о существовании небольшого городка, названного в конце заголовка. А ведь именно он, Белз (ныне административный центр Белзской городской общины Червоноградского района Львовской области Украины), станет «центром» ожидающего их повествования. Поэтому считаю необходимым приступить к делу даже не с самого события октября 1932 года, положившего начало объявленному противостоянию, а с его предыстории, относящейся к 1929-1930 гг. О ней рассказал историк отечественной эстрады Борис Александрович Савченко в своем интереснейшем и на сегодняшний день самом обстоятельном очерке о жизни и творчестве певицы Изы Кремер, вошедшем в его книгу «Эстрада рэтро» (М., «Искусство», 1996). Автор приводит там цитируемый ниже рассказ эстонского пианиста и музыкального педагога Бруно Августовича Лукка:

«Летом 1929 года я, чтобы заработать на жизнь, аккомпанировал в составе небольшого оркестра артистам кабаре (речь идет о Берлине, где Б. Лукк временно проживал, обучаясь в высшей музыкальной школе. — Н.О.). В это время в Германию была приглашена на гастроли Иза Кремер, которая вообще жила в Нью-Йорке. Вдруг заболел ее пианист. А я знал наизусть почти весь ее репертуар, поэтому она попросила меня аккомпанировать ей во время концертов в Берлине. Наверное, мое сопровождение понравилось ей, потому что потом Иза Яковлевна пригласила меня на длительные гастроли по странам Европы. Кроме Германии, мы много выступали в Бельгии, Италии, Англии. Особенно долго пришлось работать в Англии, где Кремер давала и сольные представления, и принимала участие в сборных концертах. В последних она исполняла не более трех-четырех песен. В Лондоне я аккомпанировал ей и при записи на пластинки. В мае 1930 года мы расстались с ней. Она уехала в Америку, а я вернулся в Берлин».

Как мне представляется, чрезвычайно успешная германская часть европейских гастролей (а изначально певица была приглашена именно в Германию) Изы Кремер навела на мысль Уильяма Сигеля (William Siegel), популярнейшего в те годы автора пьес и опереточных либретто на языке идиш для американских еврейских театров, написать специально для возвращающейся гастролерши оперетту с германским сюжетом. Подогреть будущего сочинителя мог также почти сказочный, на глазах всего мира, взлет вокальной карьеры скромного еврейского выходца из австро-венгерских Черновиц (ныне областной центр в Украине) Йозефа Шмидта. Как раз во время германских гастролей Изы Кремер Шмидт приковывал к радиоприемникам буквально всю Европу, слушавшую записи его берлинских радиоконцертов. Кроме того, сам Сигель имел некий долг памяти по отношению к Германии: будучи выходцем из небольшого литовского местечка, в 12-летнем возрасте он отправился в немецкий Кенигсберг, где, обучаясь в немецкой школе, научился также игре на скрипке. Там же он воочию познакомился со сценическим искусством — впервые в жизни присутствовал на театральной постановке. Называлась она «Alt Heidelberg» («Старый Гейдельберг»). Имело место и еще одно важное обстоятельство, наверняка повлиявшее на Сигеля: приближающийся творческий юбилей Изы Кремер — 20-летие концертной деятельности, в феврале 1912 г. стартовавшей в г. Одессе.

Своим планом он поделился с давними партнерами по театральному делу — композитором Александром Ольшанецким и поэтом-песенником Якобом Якобсом, которые дали принципиальное согласие на сотрудничество. Сюжет задуманного Сигелем спектакля был несложным, в особенности для дебютантки еврейского театра Изы Кремер, которой предназначалась роль, требующая не столько актерского, сколько вокального мастерства. На сцене она должна была представлять популярную берлинскую певицу Марицу (в прошлом — еврейскую девочку Миреле из некоего местечка Belz), в борьбе за сердце которой прусскому офицеру Виктору (в исполнении Муни Сереброва) противостоит ее двоюродный брат Алтерль (в исполнении Леона Голда). В столицу Германии он приезжает из названного местечка, где успел к тому времени сделаться энергичным ортодоксальным раввином. В сообщении нью-йоркской газеты “Daily News” от 3 октября 1932 г. о премьере спектакля, состоявшейся в городском Национальном Театре (на 2-й авеню г. Нью-Йорка) 1 октября т.г., местечко, где протекало детство героев, было названо «a small Rumanian town». Новинка получила название «The Song of the Ghetto».

Спектакль, поставленный Натаном Гольдбергом и Якобом Якобсом по либретто У. Сигеля с музыкой А. Ольшанецкого, сценического успеха не имел и в дальнейшем не возобновлялся. Успех получила лишь песня-дуэт, исполненная в нем Изой Кремер и Леоном Голдом о mein shtetale Belz на слова Я. Якобса. Вскоре она вышла в виде нотной тетради, на обложке которой были помещены фотопортреты Сигеля, Якобса, Ольшанецкого, Изы Кремер и Леона Голда. Название песни было представлено на идише в двух шрифтовых видах:

מייַן שטעטעלע בעלז и MEIN SHTETALE BELZ.

Все остальные надписи на обложке — рекламного и информационного характера — были выполнены по-английски.

Как видим, название городка на идишеבעלז — ‏‎ соответствует английскому и немецкому Belz, румынскому Belize (в русск. транскрипции [белѝзе]), а также русскому и украинскому Белз. Как на момент завершения У. Сигелем либретто «The Song of the Ghetto», так и ко времени выхода в свет первого нотного издания песни, на географических картах Европы имелся лишь один городок с таким названием — польский (до 1918-го — австро-венгерский) Belz, в русской транскрипции [бельс]. Именно так — [бельс] звучало его название в эталонном, первом в истории грамзаписи исполнении песни выдающимся американо-еврейским певцом Сеймуром Рехцайтом (Seymour Rechzeit), увековеченном на пластинке фирмы Victor в середине 30-х. Ни Иза Кремер, ни Леон Голд, вокально-артистическая карьера которых тогда была еще далека от завершения, «Mein shtetale Belz» ни для радиотрансляций, ни для пластинок не записывали. И это несмотря на второе американское нотное издание песни (изд. Kammen), на обложке которого, украшенной портретом А. Ольшанецкого, сообщалось о ее повсеместном исполнении популярнейшими звездами еврейской сцены, радио и ночных клубов.

Но самым известным и, на мой взгляд, непревзойденным по мастерству и задушевности исполнением песни стала интерпретация еще одного американо-еврейского вокалиста — Бенциона Витлера (1907-1961). Это неслучайно: он был уроженцем Белза, где, подобно героини «Song of Ghetto», провел детские годы, а его дедушка Ирак Локман был габаем городской синагоги. В 30-е годы, подобно Мирале, превратившейся в Германии в популярную певицу Марицу, Витлер тоже сделался народным любимцем, но только в межвоенной Польше, а затем США. Так же, как у Рехцайта, при исполнении «Belz» название этого городка звучало у Витлера по-польски — [бельс]. И это тоже неслучайно: бóльшая часть население Белза, как при австрийской, так и при польской властях, общалась между собой либо по-польски, либо на польском диалекте идиша[2].

Откуда же тогда могло взяться в заметке “Daily News” упоминание о «маленьком румынском городке»? Думаю, виновником этой географической ошибки был Якоб Якобс, автор песенного текста и один из постановщиков спектакля, беседовавший с корреспондентом газеты. Дело в том, что сам он происходил из австро-венгерского местечка Раск (ныне дер. Риска на западе Румынии), где до эмиграции родителей в Америку провел детские годы. О галицийском Белзе, знаменитом своим доминиканским монастырем и хасидской общиной, он наверняка слышал. Но о том, какой стране городок достался в 18-м году после распада Австро-Венгрии, мог либо забыть, либо не знать. К примеру, Северная Буковина, от юго-восточной границы которой Белз располагался не так уж далеко, отошла Румынии. Очевидно, Якобс приписал ей и доставшийся Польше Белз, вспоминая в этот момент родной Раск. Сама же идея об австро-венгерском Белзе как родине детства двух героев спектакля принадлежала, вне всяких сомнений, Сигелю как автору либретто и Натану Гольдбергу как главному постановщику. Первый, как мы помним, был немецкоязычным выходцем из Литвы, несколько лет перед эмиграцией прожившим в Германии. Он отлично знал, что значительную часть артистических сил тогдашней Германии составляли выходцы из австро-венгерских городов и местечек: чешки и чехи, евреи и еврейки, венгры и венгерки. Помимо природной музыкальности, они, как правило, хорошо владели немецким, были амбициозны и, в отличие от своих немецких конкурентов, не слишком требовательны в материальном отношении. Вспомним того же Йозефа Шмидта из Черновиц. Отсюда и родилась идея Сигеля об относительно известном еврейском местечке (shtetale) бывшей двуединой империи как родине детства героев будущей оперетты. В Белзе еврейская община составляла 60% населения. Что же касается Натана Гольдберга, то он сам и вся его семья, эмигрировавшая в Штаты, были выходцами из восточной Галиции, прекрасно знавшими о Белзе с его знаменитой хасидской общиной.

О галицийском городке знали к тому времени не только они, но и многие зрители спектакля, для которых идиш был родным языком. Дело в том, что еще в 1921 г. на идише увидело свет первое издание многострадальной книги Семена Ан-ского (Шлойме-Занвла Раппопорта) «Гибель Галиции», где автор бессмертной пьесы «Дибук» (1920) рассказал об ужасах антиеврейских погромов и разрушениях городов и местечек во время военных действий российской армии на территории этой австро-венгерской провинции в 1915 году. Так, занятый российскими частями 6-тысячный Белз был сожжен и разрушен вместе с хасидским двором. Ан-ский был откомандирован в Галицию в качестве представителя Комитета помощи беженцам, созданного при Всероссийском союзе городов. Он объездил всю провинцию, в подробностях описав лично увиденное и услышанное от очевидцев и жертв творившегося там полномасштабного погрома. В 1929 г. его книга была издана в Германии на иврите. Кроме того, 15-томное полное собрание сочинений автора на идише вышло там же в 20-е годы. «Гибель Галиции» С. Ан-ского в те годы была одной из самых читаемых книг в еврейских общинах Европы и Соединенных Штатов.

Так откуда же взялась и почему завоевала популярность версия о бессарабских (до 1918 г. российских) Бельцах как городке, якобы воспетом создателями «Mein shtetale Belz»?

Как мне представляется, ее возникновению способствовала публикация журналиста Якоба Киршенбаума в “Morning Journal” от 12 октября 1928 г. «Новые лица нашей сцены», одним из героев которой стал Леон Голд, американская карьера которого стартовала в 1926-м в Балтиморе и продолжилась в 27-м в Hopkinson Theatre г. Браунсвилла. Очевидно, опираясь на устный рассказ актера, автор заметки пересказал его краткую биографию, но допустил мало кем тогда замеченную ошибку. Белз (Belz), названный Голдом в качестве места своего рождения, Киршенбаум снабдил уточнением — Bessarabia, по всей видимости, спутав его с принадлежавшими в 1900-м (год рождения актера) России Бельцами (англ. — Balti, иногда — Beltsy). Как известно, Бессарабия в 1918 г. была оккупирована румынскими войсками и почти сразу аннексирована Румынией. Граница с Россией, пролегшая теперь по фарватеру реки Днестр, стала строго охраняться румынскими войсками. Каким образом, а главное, с какой целью, рискуя при этом свободой и жизнью, молодой человек мирной актерской профессии мог в это страшное время из тихой родной Бессарабии отправиться в охваченную кровопролитной войной Украину (что следовало из дальнейшего рассказа журналиста о жизни Голда), остается неясным. И уж вовсе фантастическим представляется его трудоустройство в 19-м году в городской Еврейский театр г. Житомира (которого, кстати, в это время там не существовало). Но если рассмотреть эти события исходя из галицийского происхождения будущего актера, то все встает на свои места. В 1915-м, во время российской оккупации, его семья осталась без крова и вместе с тысячами других еврейских семей была из фронтовой зоны депортирована внутрь России. В 17-м, во время повторной оккупации Галиции, депортированным разрешили возвратиться, но бывшим жителям сожженного Белза пришлось бы в этом случае оказаться там без крыши над головой и средств к существованию. Поэтому 17-летний Леон на родину не поехал, а предпочел устроиться в еврейскую театральную труппу, со временем сумевшую перебраться в оккупированную немецкими войсками Украину. Оказавшись в 19-м году Житомире, захваченном Красной Армией, он был принудительно мобилизован. Отслужив в ней до массовой демобилизации 21/22-гг., бывший красноармеец решил наконец воспользоваться своим отложенным правом возвращения на родину. Это стало возможным в связи с установлением в 1921 г. дипотношений между РСФСР и возрожденной Польшей, в составе которой оказался его родной Белз. А сделавшись обладателем польского паспорта, он вполне мог отправиться с еврейской театральной труппой в бельгийский Антверпен, затем Париж и далее, о чем сообщается в заметке Я. Киршенбаума. В том же случае, если бы Голд демобилизовался, будучи уроженцем Бессарабии, получить право на румынское гражданство он бы уже не мог: дипотношений с Румынией советским правительством установлено не было, граница закрыта, а румынская аннексия этой провинции большевиками не признавалась. Выехать в 22-м с театральной труппой в Бельгию, с которой также дипотношений не имелось, он, ставший (в описываемом случае) гражданином СССР, уже бы не мог.

После спектакля «The Song of the Ghetto», и особенно после выхода нот «Mein shtetale Belz» с портретом Леона Голда на обложке, этот вполне заурядный актер получил куда более широкую известность. Кто-то из его новых поклонников (а таковых благодаря его импозантной внешности и театральному амплуа героя-любовника сделалось к тому времени немало) обнаружил заметку “Morning Journal” с его биографией, причем нельзя исключить, что среди них оказались и выходцы из Бессарабии, коих в огромной еврейской общине Америки также было немало. Упомянутый в заметке Belz c уточнением «Bessarabia» был ими патриотически идентифицирован как российско-бессарабские Бельцы. Ну, а раз так, то и приглашение создателями спектакля в пару к знаменитой Изе Кремер далеко не звездного актера тоже казалось уже не вынужденным какими-то закулисными обстоятельствами или чистой случайностью. Нет, «бельчанина» Голда пригласили на эту роль специально — дабы лишний раз порадовать юбиляршу! О которой еще с российских времен бытовала молва как об уроженке Бессарабии. Между тем, уже после кончины Изы Кремер, при жизни никому не назвавшей подлинного места своего рождения, проживавшая в Штатах ее дочь Туся, рассказывая интервьюерам о жизни матери, фактически опровергла приведенную версию. По ее словам, в качестве партнера мать желала видеть восходящую американскую звезду Жана Пирса (подлинное имя Джейкоб Пинкус Перельмут, 1904-1984), который как раз с 1932-го года начал выступать в престижных нью-йоркских танцзалах в сопровождении джазовых оркестров. К тому времени за его плечами была обширная программа публичных выступлений: песни на идише, иврите, синагогальная музыка, шлягеры из оперетт, мюзиклов и даже оперные арии. Никакого отношения к Бессарабии певец не имел — он родился в Нью-Йорке и считался коренным американцем. Кстати, в своем рассказе дочь певицы имя Леона Голда даже не упомянула. Очевидно, переговоры Сигеля и Гольдберга с импресарио Жана Пирса знаменитым «Рокси» Ротафелем (Samuel Roxy Rothafel), ни к чему не привели, и постановщики были вынуждены довольствоваться Леоном Голдом».

Что же касается места (а с недавнего времени и года) рождения самой Изы Кремер, то с точностью установить ее «малую родину» до сих пор никому не удалось. Ни выписки из метрической книги раввината о ее рождении, ни свидетельства о рождении, предоставляемого при поступлении в учебное заведение, где было бы указано ее подлинное (данное родителями при регистрации в раввинате) имя, никто не видел. Ее могила в г. Кордова (Аргентина) не сохранилась. До недавнего времени датой ее рождения было принято считать 21 октября (8.10) 1887 г., однако в последнее время в Википедии и др. источниках стала появляться иная — 21 (8) октября 1882 г. Очевидно, со слов дочери (возможно, кого-то из внуков), в качестве ее родителей обычно указываются портной Янкель Лейбович Креймер (1852—?) и Хана Мошковна Креймер (урожденная Ройзенблит). Отец певицы якобы был сыном бельцкого купца второй гильдии Лейба Менделевича Креймера (1826—?), мать происходила из Каменца-Подольского. В качестве подлинного имени одесской знаменитости указывается: Лея.

Итак, ничем не подтверждаемые сведения о купце второй гильдии из уездного российского города Бельцы Лейбе Креймере, неизвестно, где родившемся около двухсот лет назад и где и когда умершем — вот пока единственное «основание» для утверждения о Бельцах как месте рождения его внучки Леи.

Хочется спросить, а разве не мог сын Лейба Креймера Янкель еще до рождения дочери перебраться, к примеру, в Кишинев, Бендеры или Каменец-Подольский? Или еврейским купцам Бессарабии полагалось десятилетиями «сидеть» на одном месте подобно крепостным крестьянам? Нет, ничего подобного. Они совершенно свободно могли переехать как в любой населенный пункт Бессарабии, так и всей остальной российской территории в границах т. н. черты оседлости.

Вернемся к Изе Кремер. Некогда широко известный отечественный артист эстрады, конферансье и драматург Алексей Григорьевич Алексеев (1887-1985) в 1914-15 гг. проживал в Одессе, где был руководителем местного Малого театра. В своей книге воспоминаний «Серьезное и смешное: Шестьдесят пять лет в театре и на эстраде» он цитирует адресованное ему письмо Корнея Чуковского, детство и юность которого прошли в той же Одессе. Вот что пишет ему Чуковский о ныне знаменитой внучке Лейбы Креймера: «…помню Изу Кремер <…> (она была из Кишинева)… я когда-то писал:

“О Иза, муза кукурузы[3],
К тебе так благосклонны музы.
Ты и певунья, и плясунья,
И попрыгунья-стрекоза…”»

Б.А. Савченко, приводящий эти строки в очерке о певице, добавляет, что по словам Алексеева «…она была “дочь бедных и не очень грамотных родителей” (вот тебе и наследники купца 2-й гильдии! — Н.О.), упоминает о матери Кремер — “маленькой старушке со сведенной подаграми пальцами” и брате певицы — “соантрепренере одесского Театра миниатюр”. Фамилия одного из директоров Театра миниатюр — Креймер — действительно упоминается в одесской хронике».

С недавнего времени имеются, хотя и косвенные, но вещественно-документальные подтверждения о Кишиневе как малой родине «любимицы Одессы». На интернет-сайте Russian—records.com любой желающий может увидеть копии двух открыток, отправленных Изой Кремер (очевидно, дочери Тусе в Нью-Йорк) летом 1929 года из Кишинева. На одной она сфотографирована с директором местного театра, в недалеком будущем известным европейским импресарио Соломоном Яковлевичем Бискером, на другой, на фоне кафедрального собора, с выдающимся пианистом и преподавателем Бухарестской консерватории, уроженцем Бессарабии Иваном Клавдиевичем Базилевским (1893-1975), а также неким Судофриным и его приятельницей Камелией, румынской комедийной артисткой. Напомню, что в это время Иза Кремер гастролировала по странам Западной Европы, и ее приезд в Кишинев трудно объяснить чем-то кроме желания навестить родину детства. Сопровождал же ее в столицу Бессарабии (очевидно, из Берлина) земляк — И. К. Базилевский. Он-то и был тем заболевшем пианистом, которого пришлось заменить Бруно Августовичу Лукку.

В заключение несколько слов о понятии shtetale. Согласно Википедии, штетл – небольшое, как правило, поселение полугородского типа, с преобладающим еврейским населением в Восточной Европе в исторический период до Холокоста. Именно таким местечком в год создания оперетты «The Song of the Ghetto» представлялся ее создателям довоенный (до 1914 г.) 6-тысячный австро-венгерский Белз, где еврейская община составляла 60 % населения. А бессарабские Бельцы? Это был отнюдь не штетл, а быстро растущий российский город, уездный центр Бессарабии, со своей городской газетой, широко развитой торговлей, множеством заводов и фабрик и железнодорожным вокзалом. Численность населения превышала 20 тысяч человек, более 10 тысяч из которых были евреями. Ни штетлом, ни, тем более, итальянским словом гетто, свой город они никогда не называли. Бельцы были для них שטאָט [shtot], по-русски — город. Название же этого города на бессарабском диалекте идиша произносилось как [бэльц]. Именно так оно и звучало при исполнении «Mein shtetale Belz» певцами более позднего (относительно Сеймура Рехцайта, Бенциона Витлера и польских эстрадных звезд 30-х гг.) времени, по каким-то причинам принявшими бельцскую версию спора: например, Жана Пирса и Теодора Бикеля. Однако самая авторитетная из ныне поющих на идише эстрадных звезд Мириам Фукс (Miryam Fuks) так же, как пишущий эти строки (большой поклонник ее таланта), придерживается белзской версии.

Какая из сторон ближе к истине, судить читателю.

Примечания

[1] «Неразгаданная тайна популярного шлягера», № 1046, 2014 г.

[2] Напротив, бессарабский диалект идиша был очень засорен славянизмами, румынскими, турецкими словечками и наиболее далек от польско-литовского, с которым работали американо-еврейские театралы и поэты-песенники. Польско-литовский идиш был в этом плане классическим и наиболее близким к немецкому языку, которым владели все мало-мальски образованные евреи Австро-Венгрии. В Бессарабии же они свободно владели русским и некоторые — румынским.

[3] Это иронический намек на бессарабско-кишиневское происхождение И. Кремер. Кукуруза была главной сельхозкультурой, которой торговали кишиневские хлебные оптовики — разбогатевшие (или разорившиеся на этой торговле) евреи. Цитирую Анатолия Штакмана. «Кишиневская весна»: «В Кишинёве зерновыми продуктами торговали 488 купцов евреев, для сравнения — 10 русских и 8 молдаван <…>. Среди хлебных торговцев выделялись купцы Брюхес, Гершкович, Каменецкий <…>. У одного из крупных землевладельцев Бессарабии кишинёвского купца-еврея Гинцбурга имелось во владении свыше 5000 десятин <…>. Большие участки земли принадлежали купцам кишинёвцам Бокалу, Бурту, Шимоновичу…» https://proza.ru/2008/07/04/242?ysclid=lepws42qmf565109476.