О своем поэтическом даре Рина Левинзон говорит с присущей ей глубиной и легкостью. Ее поэзия сродни музыке Моцарта. Есть в ней полнота восприятия жизни и вместе с тем что-то детское, детская радость, умение из ничего извлечь мелодию.
Лея Гринберг (Дубнова)
«ЧЕМ ДОЛЬШЕ ЖИЗНЬ, ТЕМ ПРОЗРАЧНЕЕ ПИШЕШЬ…»
Можно ли сказать о поэте точнее, чем он сказал о себе сам? Рина Левинзон написала в стихотворении «Поэзия», которое открывает ее книгу «Горсть ветра»:
Она во мне, как бытиё,
Которое не выбирают.
Так раненый олень копьё
Несет, пока не умирает.
Всего лишь несколько строк, и тебе передается боль поэта, постоянно ощущающего тяжесть своей ноши. Но Рина одновременно благодарит за нее, за эту ношу. Ибо ей дано почувствовать, как прекрасен дар слова и особого восприятия мира, которым она наделена.
Господу Богу вовек не перечь —
Кому же беречь меня?
Кто дал мне музыку эту и речь,
И света дал, и огня?
Для нее дар поэзии — счастливый дар, даже в минуты наивысшей боли она ищет спасение в словах. Потеряв Сашу, Александра Воловика, — мужа, друга, любимого, тоже поэта, она напишет:
Судьба одела мне корону горя,
И мне ее с достоинством нести.
Горе — не телесная, но духовная боль, она кровоточит, как рана, подтачивает душевные силы. Рина ищет спасение от этой боли в стихах. Только так может облегчить свою душу, возвращая ушедшие мгновения, и заново переживая их.
Наш первый вальс, и этот, наш последний.
С тобой его танцую — без тебя.
Сияют на дверной дощечке медной
Два наших имени — огнем меня слепя.
Я засыпаю, чтоб с тобой проснуться,
Когда твоя улыбка так ясна.
Опять тебя горячим лбом коснуться.
Вернуть тебя из ледяного сна.* * *
От тебя далеко и от мамы,
И куда мне тоску эту деть?
А вокруг всё туманы, туманы…
Как за ними судьбу разглядеть?И осталось седьмое пространство
Между нами — тобою и мной.
Боже правый, пошли мне упрямство,
Чтоб хватило для доли земной.
Ни слова жалобы, лишь просьба дать силы душе, чтобы «корону горя» с достоинством нести.
О своем поэтическом даре Рина Левинзон говорит с присущей ей глубиной и легкостью. Ее поэзия сродни музыке Моцарта. Есть в ней полнота восприятия жизни и вместе с тем что-то детское, детская радость, умение из ничего извлечь мелодию. Она говорит о себе:
Мы родом из шагаловских местечек,
И потому так просто нам лететь.Солнце встает и заходит за мною —
Дождь — говорит — прошел
Просто пройтись по дороге земной,
Господи, как хорошо!
Просто ступить на зеленый покров,
Птицу услышать вдруг
И различить сквозь дыханье ветров
Божьего слова звук.
Попробуй найти определение слову «поэзия». Оно само уже и есть определение: свойств души, ее умения чувствовать, различать свет и тень в набегающих сумерках, услышать музыку уходящего дня. И принять как высший дар восход солнца.
Что музыка?
На глиняном ветру
Из ничего мелодию извлечь.
А песенка?
Подружка на пиру,
Отчаянья единственная речь.
Да было ли все это — боль и страх?
Рожок заплачет, и слеза замрет,
Соленый вкус потери на губах.
Моей судьбы внезапный поворот.
Во многих ее стихах звучит слово «песенка». А еще «рожок» и «журавлик». Слова, как бы подчеркивающие взгляд поэта на мир. Вот он собрался в путь — поутру, налегке. Пастушок. И в руках его свирель, с ней он неразлучен. Он играет на свирели, и мир его расцвечен сотнями красок.
А жизнь и есть тепло и торжество,
короткое паренье над веками.
Не надо добиваться ничего,
а просто жить, как дерево и камень.
И просто воздух медленный вбирать,
не умирать, покуда не приспело,
и не просить, и ничего не брать,
и только жить легко и неумело.
Но в сочетании с этой легкостью вы найдете в ее стихах мысли о Боге, о вечности, о смерти и бессмертии.
Она слушает голос своей души, глубоко сокрытый от других. И в этом проявление ее «я», неповторимость ее поэзии.
Душа живет в других мирах —
Над горьким временем взлетая.
И побеждает боль и страх,
Легка, как тучка золотая.Она стремится к тишине,
Ей не пристало суетиться,
Ей не нужны чужие лица,
Ей хватит веточки в окне.* * *
Нет, никогда, с огнем твоим и злом,
я не оставлю, жизнь, тебя.
Ты — дом
для тела моего.
Ну, а душа
давно уж знаю я, как хороша.
И даже этот темный ужас твой
Хранит в себе надежду и покой.
И вновь — благодарность за дар, который она получила:
За позволение любить своих любимых,
за право ждать, и помнить, и дарить,
за тайный свет, живущий в темных зимах, —
как мне, Господь, Тебя благодарить?
Я полюбила стихи Рины Левинзон с первых своих израильских лет. Помню, как одно из них дополнило мое эссе и подарило ему название «Прислушаться к новому дню»…
Стоял ранний утренний час, я примостилась на каменном парапете просыпающегося еврейского квартала Старого города. У этого часа свои особые краски. И я остро чувствовала, как медленно меняется мир вокруг, как свет солнца, пока еще такой неуверенный, дарит праздничность началу дня. И вдруг в тишине, где-то совсем недалеко от меня, зазвучала мелодия. Она словно звала меня. И я пошла на ее зов. Она привела меня к дому, в окнах которого было много цветов. По-видимому, здесь был детский сад: пели дети.
Это была утренняя молитва. Благодарение за возвращенную душу. За чистоту ее. И вспомнилось стихотворение Рины.
* * *
Проснуться ни свет ни заря,
пока еще мир мне послушен,
Создателя благодаря
принять возвращенную душу.Как раньше — навстречу огню,
из пепла вчерашнего снова
прислушаться к новому дню,
довериться Божьему слову.
Так она выразила порыв своей души. Так чувствовала те мгновения.
Как-то, с очень трогательным посвящением, Рина подарила мне книжечку своих афоризмов «Немного о многом». Она записывала неожиданно пришедшие мысли в течение многих лет. И однажды задумалась: публиковать или нет? Казалось, в них только она, со своим взглядом на мир. Кому это интересно?
И все-таки решила опубликовать. И родилась эта книжечка в сорок с небольшим страниц, вобравшая так много мыслей. И в ней она, Рина Левинзон, оставшаяся наедине с собой…
* * *
Как мала жизнь по сравнению с небытием. Как мала смерть по сравнению с жизнью.* * *
Суть не в том, что нам дано от рождения, а в том, что мы с этим делаем.* * *
Только в полной тишине мы можем услышать себя.* * *
Самая неожиданная дорога — это дорога к себе.* * *
Истинное счастье внутри нас. Это не тело, не ум, не интеллект, не желание, не предмет желания — но то, что похоже на улыбающийся цветок, на мерцающую звезду…
Что-то, что есть в этом мире и почти неуловимо.
* * *
Серебряная речь ручья…
Спешит ночной дозор.
Чья это музыка? И чья
Звезда скатилась с гор?
Чей это замысел опять —
Счастливый и простой?
Не надо ничего менять —
Закончен день шестой.
В ее стихах свет и тепло. О радости ли они или о печали. Ты воспринимаешь их сердцем, они отзываются в тебе как музыка.
* * *
Три кленовых листка на дорогу,
на последнюю эту тропу,
а потом прямо к облаку, к Богу,
к неизвестному людям теплу.Две березовых ветви на счастье,
золотистое облако ржи,
ясность дней, и туман, и ненастье —
все в котомку мою положи.Только с этим я в путь и отправлюсь,
только этим и можно владеть,
да пером, что оставил журавлик,
песней той, что сумела пропеть.
И кажется мне, что этой мечтой она живет. Не потерять свой дар, видеть и чувствовать красоту мира с неугасающей внутренней силой. И не потерять владение словом, тот драгоценный дар, с которым она родилась…
Рина Левинзон была преподавателем английского языка. Она прекрасно владела ивритом. И не только переводила свои стихи на иврит, но и писала на иврите детские стихи, которые выпускались ведущими издательствами Израиля. Возможно, среди ее первых читателей были и мои внуки. Стихи Рины переведены на английский, немецкий, нидерландский, арабский…
Но вновь и вновь их перечитывая, я думаю: сколько тепла, любви и боли вмещала ее душа. Всю свою нежность она вложила в стихи, посвященные родителям. Ее сборник «Этот свет золотой» посвящен матери.
Мама
Уходит мама, за собой
Глухие двери притворяя.
И я неслышно повторяю:
«Остановите шар земной…»Остановите шар земной…
Не надо ни огня, ни света —
Оставьте маму! Только это!
Оставьте навсегда со мной!
Сборник «Горсть ветра» посвящен отцу. Судьба подарила ей последнюю перед его смертью встречу. Он уходил. Она это видела, и даже нежность, рвавшуюся из души, уже некому было отдать.
* * *
Не казни меня, Господи, смертью отца.
Никогда — ни потом, ни сейчас.
Эта боль без конца,
этот свет от лица,
от родных, угасающих глаз.
Посмотри — вот он ходит,
он легче пера,
он, того и гляди, улетит.
Ты пошли ему, Господи, силы с утра,
постарайся, покуда он спит.Он легок, легче перышка,
и я ему пою.
Завертываю крылышко
в бессонницу свою.
Вымаливаю жалостно
еще хоть день, хоть час.
Что там лепечет ласточка,
над сном твоим кружась?..Колыбельная отцу
Мне бы спасибо сказать
за все испытания Божьи.
Может, Он тех выбирает,
кто ношу умеет нести.
Черное небо пронизано болью и дрожью,
добрые вести, как зерна, спрятаны в чьей-то горсти.
Высушит сердце,
тоской пропитает глазницы,
горечь и страх ударяют сильней и сильней.
Книга Иова раскрыта на первой странице.
Мне ли роптать на несчастия жизни своей.
Свои чувства, возникшие при чтении книги, посвященной отцу, писатель Дмитрий Шеваров сумел выразить одним предложением, передавшим всю эмоциональную силу строк Рины Левинзон.
«Стихи об отце — это горький и светлый, нежный и скорбный реквием, равного я не знаю в русской поэзии девяностых годов».
В предисловии к сборнику «Горсть ветра» поэтесса Майя Никулина написала:
«Стихи — не память и не в память. Это любовь еще в силе быть услышанной, порыв удержать и согреть, нежность напоследок и навсегда. Стихи уходящему отцу — это скрепы, соединяющие души.
Она знала, что родительская любовь делает нас избранниками, безмерная и всепрощающая, она не замечает быстротекущего времени и могущества случая, потому что не зависит от них и проще всего доказывает бессмертие души, ибо со смертью родителей любовь, связующая отцов и детей, не кончается. Она явность и постоянство — остается и пребывает в мире».
Сколько боли выпало на долю Рины… Родительский дом всегда звал ее, был, как гнездо для птицы. Он одаривал ее теплом, которое согревало и тогда, когда она была далеко от него. Она спрашивает себя: «И что мне делать с этой переменой? / Куда спешит земное колесо?» Но память и боль вновь ведут ее к стихам.
Мне снова снилось — я домой летела,
дверь открывала в голубой пролет,
где теплотой пронизывало тело,
где ждут меня все ночи напролет,
где свет горит в медлительной конфорке
и золотая трещина в стене,
где запах детства, дорогой и горький,
который больше не придет ко мне.
Сколько горьких потерь выпало на ее долю. Изменилось ли ее перо? Она сама задумалась над этим. И родилось стихотворение
«Чем дольше живешь,
тем прозрачнее пишешь…»
Художник Николай Мухин, лауреат Государственной премии России, написавший о творчестве Рины, так и назвал свою статью о ней.
«Стихи поэта, бывает, со временем меняются. <…> Акварельная кисточка Рины как была, так и есть, разве только крупнее стали мазки и прозрачнее краски, — и та же влажная бумага, непременно требующая создания чуда в один прием.
Это солнце так снижалось,
время длилось,
это жимолость и жалость,
Божья милость.
Это сердце колотилось —
так ли бьется
серебристое ведро
о дно колодца?
Это жаворонок, музыка-жалейка,
вороненок большеглазый,
грудь и шейка.
Цвет вороний, воздух жаркий,
рук дрожанье,
это милого встречанье — провожанье.
Что мне с этими желаньями и снами,
что мне делать с ними,
милостивый Боже?
С этой жалостью, и нежностью, и дрожью…
Это и есть — “слышать”, слышать звуки, слышать музыку — и написать ее для Саши, которого теперь уже нет».
Во многих стихах Рины чувствуется влияние наших еврейских источников. Как она однажды сказала о себе: «Искала корни в дедовской земле».
* * *
О, Боже, не испытывай меня!
Я не боюсь ни ветра, ни огня,
ни слова и ни горестного знака,
но так же, как спасал Ты Исаака,
как нож отвел Ты от груди его,
так защити и сына моего.
На земле Израиля, где так часты потери, мать обращается ко Всевышнему все с той же молитвой, что и тысячелетия назад. Рина обрела здесь Родину. Ее любовь — Иерусалим, которому она посвятила много стихов. Я выбрала это:
Иерусалим
У этого воздуха ткань совершенно другая,
и свет невозможный, и городом правит печаль,
и осень уходит, в своем же огне догорая,
и Божье присутствие всюду,
дыханье Его и печать.
Над городом нашим звезда замирает высоко,
над пламенем листьев ночной проливается дождь.
У осени этой другая совсем подоплека,
и кажется, все разгадаешь и все, что искала, найдешь.
И белые камни, и солнца горячее око,
и горло схватило, хоть что тут такого,
и все ж…
Она выросла на Урале. В Свердловске закончила институт иностранных языков. Ее первая книга была опубликована в 1971 году. В 1976 году Рина репатриировалась. С тех пор ее дом — в Израиле, но связь с Уралом не прервалась. Ее родители по-прежнему оставались там.
* * *
Тане Бетчер
Пойдем по маршруту земному,
пока поводырь не ослеп,
мы так стосковались по дому
за эти две тысячи лет,
по свету, по солнечной пыли,
витающей в этом краю.
Пойдем, разве мы позабыли
молитву и клятву свою?
На Урале оставались духовно близкие ей люди: поэты, писатели, художники. Они первыми отзывались на ее публикации. Я вновь возвращаюсь к Николаю Мухину, цитирую его слова: «Рина — радость, так думаем мы, обитающие на нашем севере. Ее стихи обогревают наши дома, смягчают ожесточенные души, делают свое доброе дело. Вранье или лукавство считать и говорить, что у поэзии нет иных задач, кроме поэзии; все это давно определено Пушкиным: “…чувства добрые я лирой пробуждал”».
Юрий Казарин, доктор филологических наук, автор ряда статей и монографий, посвященных исследованию поэтического творчества, в статье «Поэты Урала» писал:
«…Поэзия Рины Левинзон — это чудесный, волшебный синтез, сплав природного (Божественного) таланта слов, великих традиций мировой поэзии (Рина пишет и на иврите, и на английском, прекрасно знает европейскую поэзию [Пауль Целан, которого она переводит] и особых отношений с миром и Богом… И в стихах, и в переписке Р. Левинзон ощущается какая-то особая ее близость к Богу (понимай, как тебе угодно: к Бездне, к Космосу, к Центру Вселенной и т. д.)
<…> Рина как поэт — такая одна: она безумно, всей кровью любит Иерусалим, свою благословенную землю — землю счастливую, многострадальную, солнечную, обжитую Богом и людьми. И она страстно любит Россию. Особенно — Урал.
<…> Такова Рина Левинзон. Поэт Божьей милостью».
Когда-то, думая о смерти, она написала такие строки:
Улетают в черном хороводе,
не прощаясь с нами, журавли.
Смерти нет, а просто мы уходим
на другую сторону земли.
Где-то там, за солнечной горою,
может быть, продлится жизнь моя,
Я легко глаза свои закрою,
больше не боясь небытия.
Иерусалим, июль 2022