Он прошел в свой кабинет, принял горсть веронала и перерезал себе вены. Так погиб доктор Федор Федорович Трейман, известный в довоенной Европе пульмонолог и фтизиатр, основатель санатория для туберкулезных больных в Велико-Тырново.

Борис Неплох

ДОРОГОЙ ДЛИННОЮ

Белая эмиграция в Болгарии

Это было, кажется, 11 сентября 1944 года. Во всяком случае, через несколько дней после вступления в Болгарию советских войск. Точного времени тоже никто не помнит. Скорее всего, это был вечер. Теплый сентябрьский вечер, наполненный ароматами старого парка. У ворот санатория в Свята-Гора — пригороде Тырнова — остановился военный грузовик. Солдаты, спрыгнув на землю, по команде оцепили здание, а двое офицеров и сержант направились туда, где жил главный врач санатория со своей семьей.

— Вам надо проехать с нами, — сказали они с порога. — Приказ военного коменданта.

Он ждал их. Знал, что рано или поздно они приедут. Уже были арестованы многие его знакомые в Софии, Пловдиве, Тырново. Была арестована дочь Катя — председатель комитета русской молодежи в Болгарии. Начальник медицинской части Добровольческой армии, сподвижник Врангеля и Кутепова, статский советник, а если на военный лад, — генерал-майор Федор Федорович Трейман не испытывал иллюзий по поводу всего происходящего. Военный врач, награжденный за храбрость орденом Святого Владимира «с мечами», прошедший со своим лазаретом всю войну до февраля 1917-го, а затем с белой армией страшный «Ледовый поход» и Крымскую эпопею, он не рубил саблей, не колол штыком, не стрелял, он лечил и спасал, но для тех, кто пришел его арестовывать, он был белый генерал, отступавший из Новороссийска в 1920 году и вместе с кутеповским корпусом оказавшийся в Болгарии.

— Подождите, я соберусь, — сказал доктор. — Он прошел в свой кабинет, принял горсть веронала и перерезал себе вены.

Так погиб доктор Федор Федорович Трейман, известный в довоенной Европе пульмонолог и фтизиатр, основатель санатория для туберкулезных больных в Велико-Тырново.

В Монреале живет его внук — Дмитрий Трейман, тоже доктор, семейный врач. Мы встретились с ним, чтобы поговорить о прошлом, о жизни русской эмиграции в Болгарии. А это интересная и, порой, трагическая страница.

Сколько сейчас русских живет в Болгарии сказать трудно. Последняя статистика только на конец восьмидесятых: 28 тысяч советских граждан, из них 8 тысяч — в Софии. Для сравнения, в середине 20-х годов в Болгарии жило больше 60 тысяч русских — в основном, солдат и офицеров Белой армии с женами и детьми. У доктора Федора Треймана и его жены было четверо детей: старший сын Сережа и две дочери-двойняшки Катя и Нора родились еще в России, а младший сын — Эммануил — «Мусик», как его звали близкие, — в 1924 году, уже в Болгарии. Доктор Дмитрий Трейман — сын как раз младшего, Эммануила.

— Деда я в живых не застал, я родился после войны, — рассказывает Дмитрий Трейман. — Помню только некоторые его вещи, походную икону, знак выпускника Императорской Медико-Хирургической академии в Петербурге и другой знак — «терновый венец с мечом» — награда за «Ледовый поход».

До войны в Софии была русская гимназия и еще частное учебное заведение — лицей Кузьмина. Были детские организации, построенные на военный лад — «разведчики», «витязи», «кутеповская рота». Там же, в болгарской столице, русская столовая, которую держал генерал Бредов, а позднее, в 50–60-е годы два русских ресторана, из которых самый популярный у болгарской творческой интеллигенции — ресторан «Крым».

В 1935 году Федор Федорович Трейман задумал построить в Велико-Тырново туберкулезный санаторий. Городские власти выделили место — на южном склоне Святой Горы, в заповедном лесу. 1 сентября 1937 года состоялось открытие санатория на сорок больных, из которых одно место, в знак благодарности городу Тырново, доктор Трейман предназначал бесплатно для болгарского гражданина. Главным врачом санатория был, конечно, сам Федор Федорович, медсестрами — жена и дочери, выучился на врача в Италии старший сын — Сережа, а младший — Эммануил с 16 лет стал ответственным за хозяйство, вроде эконома.

— Как-то я пригласил дядю Сережу погостить в Монреаль, — вспоминает Дмитрий Трейман. — В Болгарии он лечил туберкулезных больных и ему было интересно, как с этим поставлено дело в Канаде. Я его познакомил со своим бывшим профессором из Монреальского университета — гаитянином. И каково же было общее удивление, когда выяснилось, что и мой педагог, и дядя Сережа учились в одно и то же время в Италии, у одних и тех же профессоров.

В 1947 году санаторий в Свята-Гора национализировали, а в девяностых годах в Болгарии был принят закон о возвращении частной собственности прежним владельцам. С одной, правда, оговоркой — «болгарским гражданам». А был ли генерал Трейман болгарским гражданином или имел, так называемый, «нансеновский паспорт», — этого теперь уже никто не знает.

— В 1994 году нашей семье готовы были отдать санаторий, — продолжает доктор Трейман. — Интересная подробность: оказалось, что санаторий — самое доходное предприятие в Велико-Тырново. Но вот беда, через две недели, мэра Тырново и всю его «команду» посадили за какие-то финансовые махинации, и все их решения отменили, в том числе и по нашему делу.

Дмитрий Трейман впервые увидел санаторий восьмилетним ребенком: родители привезли его из Софии. Он ходил в болгарскую школу, в которой образование велось на русском языке. У него сохранилась детская фотография: мальчики их класса, переодетые джигитами. Иногда по воскресеньям ходил с родителями в советский клуб. Но это после церкви. А в клубе лекция и потом фильм.

Их было так много этих фильмов про комбайнеров и передовых ткачих да и шли они на болгарском экране так часто, что в Софии ходила шутка: «Ты какой фильм смотрел советский или хороший?» В одной из советско-болгарских кинокартин Дмитрий Трейман снялся и сам — играл болгарского школьника в фильме «Будь счастлива, Ани!» с Василием Меркурьевым в главной роли.

— С 1946-го года русские эмигранты и их дети могли получить советское гражданство. Как было записано в Указе Президиума Верховного Совета СССР: «на основе гуманного решения». В западных странах это происходило добровольно, а в Болгарии, того, кто не шел получать советское подданство, могли и арестовать.

В середине 50-х многие эмигранты уехали из Болгарии в СССР. Те, у кого не было возможности прописаться у родных, уезжали на «освоение целинных и залежных земель». Уехал друг отца — певец из Софийской Народной оперы Николай Гринкевич, который потом пел все ведущие басовые партии в театре Абая в Алма-Ате.

Наличие паспорта с гербом СССР «советским гражданам, постоянно проживающим за границей» — так стали именовать русских эмигрантов, — давало в Болгарии и некоторые выгоды. Например, в этот паспорт можно было поставить визу. Сначала визу ГДР, затем алжирскую визу…

В 15 лет Дмитрий Трейман уехал в Алжир, к маме — Вере Дмитриевне Старостиной. Мама там работала архитектором, а он за два года окончил французскую школу. Потом они поехали во Францию. Но, по законам Французской республики, врачом мог стать только имеющий французское гражданство. Врачом он стать хотел, а гражданство получить во Франции иностранцу затруднительно. Вместе с мамой они уехали в Канаду. Отец остался в Софии. У него была новая семья, жена — болгарка. Отец был единственный по мужской линии Трейманов, кто не стал врачом. Он окончил химический факультет, работал на фотокомбинатах, в журнале «Болгарская фотография», был ходячей энциклопедией болгарского фотоискусства. Все его трое сыновей от второго брака — все стали заниматься фотографией. Сегодня они — представители американской фирмы «Кодак» в Болгарии.

— Вы бывали в России? — спрашиваю у доктора Треймана.

— Был в детстве. Ездил с отцом в Москву и Ленинград. Запомнилось почему-то, как ел котлету в московском «Метрополе» и бегал в универмаг «Детский мир», что, кажется поблизости.

— А потом никогда не хотелось приехать посмотреть?

— Понимаете, у меня представления о России, которыми жили русские эмигранты. Я, честно говоря, боюсь, что сегодняшняя Россия заставит меня оценивать многие вещи по-иному. «Умом Россию не понять»,— писал Тютчев. Я хочу думать о России и любить ее так, как отец — он был до конца своих дней председателем русского общества в Софии, как мой дед, который погиб также честно, как и жил.

— Ваша тетя, родная сестра отца, ее арестовали в 1944-ом. Что Вы знаете о ее судьбе?

— Тетя Катя, когда ее арестовывали, сказала: «Я счастлива, что возвращаюсь в Россию, хотя бы даже так». Она попала в лагерь в Мордовскую АССР. Из лагеря дошло до нас всего одно ее письмо — «треугольник». В нем она писала, что работает медсестрой в амбулатории, на лесозаготовках, что из окна ее барака виден кусочек неба. Она умерла в 1954-ом году, в лагерной больнице, от истощения. Это удалось нам узнать через Международный Красный Крест. Моя дочь — мы ее удочерили с женой в Гватемале, — носит имя Катя, в честь погибшей тети. А моя мама учила Катю говорить по-русски.