Был слух, что евреев будут поголовно переселять в Еврейскую автономную область. С июля 1949 года начались аресты по Ленинградскому делу, по которому к смертной казни приговорили больше двух десятков человек, всего осуждено больше двух сотен человек, исключено из партии и уволено более двух тысяч. В январе 1948 года был убит Соломон Михоэлс, а всего по делу Еврейского антифашистского комитета казнено опять больше двух десятков, а осуждено больше ста человек.
ШКОЛА ШКОЛ
(продолжение. Начало в № 1/2023 и сл.)
ШКОЛА СЕМИЛЕТКИ
Москва. Снетябрь1949 – Август 1952
Главное отличие новой ступени образования от начальной школы состояло в том, что нас учили теперь учителя-предметники. Почти все они менялись через год-два. С пятого класса до выпуска учил нас истории выпускник истфака Московского государственного университета Роберт Яковлевич Моносзон. Теперь я понимаю — это был настоящий герой, и его родители, по-видимому, тоже. Он родился без рук. Левой руки у него не было совсем, а вместо правой из плеча выступала часть недоформировавшейся кисти руки, на которой один палец мог удерживать ручку или карандаш. Надо сказать, что сорок пацанов-подростков в одном помещении — это очень непростое комъюнити, особенно в первой половине 1950-х. Но за все шесть лет, что он нас учил, не помню ни одного случая, когда кто-нибудь из нас попытался бы оскорбить или унизить его. Один только эпизод сохранила память. Начала истории я не видел, а заключалась она в том, что на перемене в широком коридоре с окнами в одной стене и дверями в классы в другой, называвшимся в старых гимназиях рекреацией, оказался на полу презерватив. Роберт Яковлевич, сильно покрасневший, наступил на него ногой и стоял так, до звонка на урок. И во всей галдящей, снующей, толкающейся толпе не нашлось никого, кто попробовал бы помочь ему, включая и вашего покорного слугу. Даже сейчас стыдно и неприятно.
Не сменились еще физичка Вера Николаевна Дёмина и химичка Зинаида Митрофановна Белова. Обе были хорошие учителя, но такие обыкновенные, очень добросовестные, но без полета. Литературу и русский язык вела до седьмого очень симпатичная учительница Екатерина (отчества не помню) Андреева или Антонова. География и классное руководство до окончания седьмого класса было за Антониной Петровной Курковой, типичной училкой, замотанной работой и семьей. Учителей ботаники, зоологии помню смутно. Физруком был молодой мужик со значком перворазрядника по волейболу.
С пятого класса началось изучение иностранного языка, в нашей школе это был немецкий. Первым учителем немецкого был мужчина по имени Борис Николаевич, но вскоре его сменила Наталья Филипповна Шапошникова, пожилая дама из бывших, которая совершенно не могла справиться с оголтелой ордой и ничему нас не научила. Впрочем, такая задача перед ней и, вообще, перед средней школой в СССР, не стояла.
В пятый класс к нам пришел новый ученик Юра Бурчаков, который впоследствии стал ближайшим моим другом на всю оставшуюся жизнь. Увы, уже четыре года, как Юрия Ивановича нет с нами.
Запомнился преподаватель предмета, называвшегося «Конституция СССР», Василий Данилович Мельников, фамилию помню не твердо. Это был довольно молодой мужчина, бывший партизан. После ранения у него правая рука не поднималась, хотя кисть действовала нормально. Когда ему приходилось писать мелом на доске, он охватывал левой рукой запястье правой и так писал, держа мел в правой руке, но двигая ее левой. Был он слегка контуженный. Однажды, увидев, что Вадик Щаблинин плюнул на пол, взбеленился до такой степени, что, не говоря худого слова, схватил того за шкирку и с силой метнул его в дверь, в которую Вадик вписался всем телом и вылетел в коридор. А Вадик и до этого происшествия чуть заикался.
К пятому классу я узнал, что директор школы — Мария Александровна Рукавишникова, кавалер ордена Ленина, с какими-то то ли революционными, то ли военными заслугами времен гражданской войны. Что в школе есть еще два завуча, пожилые женщины Вера Марковна и Варвара, отчества которой не помню, а фамилий обеих, наверное, никогда и не знал, поскольку никогда никто из них меня не учил.
Пока я учился в начальной школе, был еще один завуч — огромный мужчина лет пятидесяти, обритый наголо, в военной форме темно-синего цвета, с офицерским широким кожаным ремнем поперек довольно внушительного живота и хромовых сапогах. Это был Григорий Иванович Дубинчик, по прозвищу, разумеется, Дубина, учитель русского языка. Но он как-то незаметно растворился, оставив в памяти одноклассников только передаваемый от старших к младшим афоризм: «Семечки — онанизм мозгов».
Современный читатель не может себе представить, насколько широко было распространено употребление поджаренных семян подсолнуха в качестве лакомства. Слабое представление об этом явлении дает нынешнее употребление попкорна. Но в отличие от этой взорванной кукурузы, которую потребляют только в кинематографе, семечки лузгали и на танцплощадках, и на улицах, и в парках, и в пригородных поездах, и на лавочках у подъездов городских домов, и на завалинках деревенских изб, и, разумеется, в школах. И продавали их и на рынках, и на улицах в сколько-нибудь оживленных местах, и на привокзальных площадях. Обычно продавали семечки из мешков стаканами. Изготавливались специально для таких продавцов уменьшенные копии стандартных граненых стаканов, спроектированных, по легенде, знаменитым скульптором, пятикратным лауреатом Сталинской премии Верой Игнатьевной Мухиной (1889–1953). И донышко у этих стаканов было потолще, чем у прототипа.
Вспоминается мамин рассказ на тему лузгания семечек, слышанный ею от тетки Нины Васильевны Килевиц. Насколько помню, дело было в Казани или в Самаре, точно в губернском волжском городе. Однажды после изгнания красных из города юная купеческая дочка нашла раненого красного комиссара в сарае. Комиссар был молод и пригож, девица перепрятала его в более надежное место (в мамином рассказе фигурировал чердак). К возвращению красных молодые люди были уже «в отношениях», как говорят теперь, а тогда это называлось «венчаны вкруг ракитова куста».
Комиссар после окончания Гражданской войны пошел по дипломатической части, и через несколько лет был назначен послом, полпредом[1], как это называлось, в одно из небольших европейских государств. Посол по должности должен время от времени устраивать официальные приемы, на которых коллеги — главы дипломатических представительств присутствуют с супругами. Организует такие приемы супруга посла. Так вот героиня рассказа придумала после десерта предлагать гостям невиданное угощение — жареные семена подсолнуха, удивляя гостей искусством отделения семян от лузги, не прибегая к помощи рук. Отличный синопсис для фильма «Семечки», а если денег достаточно, то и для сериала.
Первое полугодие в 5Ж классе запомнилось деятельной подготовкой к празднованию юбилея Иосифа Виссарионовича Сталина. «Все прогрессивное человечество, трудящиеся всего мира» готовились к этому событию, как к «празднику праздников, торжеству из торжеств»[2]. В 5Ж должен был случиться пионерский сбор и выпущен «монтаж». Что было на сборе, не помню, а вот монтаж помню хорошо, потому что делал его я.
Монтаж — это род стенной газеты, но не регулярной, а к особому случаю, с минимумом текста и с большим количеством иллюстраций. Все годы в школе я был редактором классной газеты. Случилось это естественным образом: я мог более или менее красиво написать большими буквами заголовок и, главное, мама всегда могла принести использованный лист хорошего ватмана, на обратной стороне которого, если тщательно вычистить ее белым хлебом, прекрасно можно было писать и рисовать.
Выдали мне пачку открыток с фотографиями Сталина и репродукциями картин, на которых он главный герой. Одна открытка мне особенно нравилась, где подросток Сосо[3] ведет в школу ребят помладше, портфеля у него нет, за брючный ремень засунута пара книжек. Я еще подумал, вот так бы всегда в школу ходить без пальто, без портфеля и без мешка для галош.
Принесла мама ватман, разложили мы его на столе, наметили тоненькими линиями, где какая открытка будет наклеена. А сверху наметили большие буквы:
ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ СТАЛИН
1879–1949
Пришел со своего шинного завода отец, посмотрел на меня, раскрашивающего буквы акварельной киноварью. И говорит: «Что это вы надпись сделали, как на могиле», не понравилось ему. Мама возразила, что мол ведь все буквы закрашены красным цветом, не черным. Они довольно долго это обсуждали, серьезно отец сомневался. Известно, «пуганая ворона куста боится». Но оснований для страха было предостаточно.
Это было время непрерывно сменяющих одна другую кампаний бескомпромиссной борьбы. Всего через год после окончания войны в августе 1946 г. вышло погубившее М.М. Зощенко (1894–1958) и испортившее лет десять жизни А.А. Ахматовой (1889–1966) постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Вскоре была опубликована в «Правде» речь члена Политбюро ЦК ВКП(б) Андрея Александровича Жданова (1896–1948) в Смольном[4]. В 1947–1949 боролись с космополитизмом и низкопоклонством перед западом, а также с вейсманизмом-морганизмом[5]. Слово космополит, означающее буквально гражданин мира, стало эвфемизмом для слова еврей.
Я и сейчас легко могу воспроизвести тогдашний иронический ребус. Это профиль головы мужчины с носом, не оставляющим сомнений в его национальности. Во рту у мужчины трубка, а длинный чуб из его лохматой шевелюры касается трубки и горит. Рядом два зачеркнутых крестом слова: «папа» и «мама». Расшифровывается как «Космы палит безродный».
Был слух, что евреев будут поголовно переселять в Еврейскую автономную область[6]. С июля 1949 года начались аресты по Ленинградскому делу, по которому к смертной казни приговорили больше двух десятков человек, всего осуждено больше двух сотен человек, исключено из партии и уволено более двух тысяч. В январе 1948 года был убит Соломон Михоэлс[7], а всего по делу Еврейского антифашистского комитета казнено опять больше двух десятков, а осуждено больше ста человек. В 1948 г. началась разработка по «делу шпионов и убийц под маской профессоров-врачей», опять-таки в большинстве оказавшихся евреями. Так что маме отцовы опасения не казались беспочвенными, чего нельзя было сказать обо мне.
Еще одна история в тему. Еще в начальной школе в первом или втором классе мама отвела меня в мавзолей В.И. Ленина. Когда мы оказались у саркофага, я спросил: «Это Ленин?», она ответила: «Да». Последовал новый мой вопрос: «А где Сталин?». Мама была смущена и испугана. Инстинктивно она поменяла руку, в которой покоилась моя рука и переместила меня на другую от себя сторону, как бы стараясь заслонить меня собой, укрыть. Я этого эпизода не помню, хотя очень хорошо помню Ленина в полувоенном френче и с орденом Красного Знамени. Эту историю я знаю от сына, которому его бабушка несколько раз ее рассказывала.
Не могу не рассказать здесь, что, когда в старших классах нас всей школой водили в мавзолей, в котором покоились уже два вождя, главным моим впечатлением было изумление, что Ленин переоделся. Он лежал в черном костюме, белой рубашке и с узеньким черным галстуком, который ни за что ни он сам, ни его Надежда Константиновна ему не повязали бы. В его время таких не носили, а я к тому времени стал уже гораздо больше интересоваться внешним видом людей и их одеждой.
После Нового года, ближе к весне 1950 г., открыли в Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (так он тогда назывался) выставку подарков товарищу Сталину. Мы всей семьей сходили на нее, кажется, по каким-то пригласительным билетам. Мне больше всего понравились перочинные ножи, которые почему-то были там в изобилии. Еще телевизионный приемник со встроенным проектором, так что изображение должно было появляться на матовом экране, размещенным на внутренней стороне крышки аппарата. Чтобы смотреть передачи, крышку следовало поднять в вертикальное положение. Диагональ экрана была примерно 80 см. Это было чудо техники.
В Москве-то телевидение начало регулярное ежедневное вещание только 22 марта 1951 г. Самым массовым черно-белым телевизором стал КВН-49 с размерами экранчика 14х10,5 см (диагональ 175 мм, то есть 7 дюймов, теперь такие телефоны не удивляют). Массовый выпуск его начался как раз в 1949 году. Видимо, какое-то представление о телевизоре у нас уже было, но теоретическое, по газетным и журнальным фотографиям этого самого КВН. Поэтому почти метровый экран подарочного телевизора так меня поразил.
Младший бабушкин брат Николай Васильевич Нечаев (1905–1972), профессор, кандидат экономических наук, заведующий кафедрой экономики в сельскохозяйственной академии был первым из известных мне обладателей телевизора. Помню, как всей семьей мы пошли в одно из воскресений в гости к Нечаевым, благо они жили очень близко от нас на улице Усачева (Усачевке, как ее все называли). Заведующий кафедрой жил в коммунальной квартире. Там я и увидел в первый раз телевизионную передачу, это был фильм-сказка — то ли «Кощей-бессмертный», то ли «Василиса прекрасная». Телевизор был только-только купленный, еще без линзы. Чтобы увеличить изображение, отдельно приобреталась и устанавливалась перед экраном плексигласовая полая линза, которая заполнялась водой. Некоторые подбавляли в воду несколько капель синих чернил или чуть-чуть синьки. Вскоре телевизор появился и у нас, тоже КВН. Отец на Усачевском рынке заказал специально под него у столяра, продававшего табуретки, этажерку, которая была вылитая табуретка, только с непомерно длинными ножками. Был еще телевизор «Ленинград», он же Т1 или Т2, с экраном побольше (18х13,5 см), но все равно по нынешним понятиям малюсеньким, меньше экрана планшетов. Но был он гораздо дороже, так как совмещал в себе телевизор и радиоприемник — 2000 рублей. Я видел такой телевизор у кого-то в гостях, но таких было мало, и очень скоро они устарели. Стали выпускать телевизоры «Темп», «Рекорд», «Горизонт» с большими кинескопами.
Но вернемся на выставку. Были там и другие чудеса вроде рисового зерна, на котором индеец из США выцарапал весь текст Конституции СССР. Зернышко лежало под микроскопом, и посетители могли убедиться, что на зернышке действительно «многа букав». Было несколько бессмысленных китайских ажурных «шаров в шаре» общим числом не то 12, не то 13, вырезанных из одного цельного куска слоновьего бивня. Говорили, жизни одного мастера недостаточно, чтоб выскоблить эту неразъемную матрешку. Было множество портретов юбиляра — вытканных, вышитых, ковровых, войлочных, набранных из нескольких тысяч почтовых марок, из растений, из минералов, можно сказать, из всего на свете.
Выставка была открыта, а один из лучших музеев изобразительного искусства мира (в особенности западноевропейской живописи конца XIX и начала XX веков) был закрыт до смерти вождя, и возобновил работу только в 1953 году. Часть экспонатов выставки тогда передали в Музей революции на улице Горького в здании знаменитого Английского клуба. Где теперь эти свидетельства массового психоза сотен миллионов людей, неизвестно.
В каникулы после пятого класса на проспекте появился у меня новый летний приятель. Гузиковы продали половину дома Зайцеву, директору дома отдыха «Медсантруд», который в то время действовал за речкой. У Зайцева были две дочери, много старше меня, и сын. Старшая Вилена была студенткой Института коневодства в Больших Вяземах, младшая Нинель была, мне помнится, десятиклассницей. Сын Юрий был мой ровесник и мы примерно до лета 1954 года много времени проводили вместе. Школьное прозвище у него было не Заяц, как можно было бы предположить, а Морда. Почему его так прозвали, не знаю. У него была большая круглая голова с жесткими светлыми волосами, лицо плоское с широким вздернутым носом, большими глазами и широким с большими крепкими зубами ртом — в целом, даже привлекательное слегка простецкое лицо. Не помню, чтобы я хоть раз в жизни назвал его Мордой, даже за глаза.
К этому времени мы уже становились более или менее самостоятельными и кроме купания в пруду у дачи Циммермана, а после восстановления плотины — в Голицынском пруду, появились у нас возможности более далеких экспедиций. На поле у ближайшей к Голицыно в сторону Москвы платформе Малые Вяземы с 1935 года располагался учебный аэродром. Там базировались учебные самолеты Як-18. Чуть подальше от Голицыно в сторону Можайска, в Кубинке, тоже был, и сейчас есть, аэродром. Ко Дню ВВС[8] в Тушино, тогда оно не входило в территорию Москвы, устраивался воздушный парад. В программе парадов по традиции были пролеты группы самолетов, выстроенных так, что образовывался лозунг
СТАЛИНУ
СЛАВА.
После смерти вождя лозунг заменили на
СЛАВА
КПСС.
Одно слово готовили в Вяземах. Другое — в Кубинке. Сначала налетывали отдельные буквы, потом слово и, наконец, оба слова. Начинали как раз в начале каникул и готовились до самого праздника, до 18 августа или ближайшего воскресенья.
Открывали парад тяжелые бомбардировщики, за штурвалом головного самолета обычно был генерал-майор, командующий авиацией Московского военного округа Василий Иосифович Сталин (1921–1962). Хорошо помню такое фото в «Огоньке». А ведь сын вождя был летчик-истребитель, 26 боевых вылетов. Вскоре после смерти вождя его отправили во владимирскую тюрьму под вымышленным именем за вымышленные преступления.
Изредка в Вяземах летали специалисты высшего пилотажа, и можно было видеть мертвые петли, бочки, иммельманы и даже штопоры, но это случалось нечасто, и угадать, когда будут такие полеты было невозможно. Теперь в Вяземах аэродрома давным-давно нет.
Другие, и более частые, экскурсии были у нас в конеинститут, так все называли Всесоюзный зоотехнический институт коневодства, пока по решению Хрущева его не перевели в Ижевск, заодно с десятком других вузов в другие провинциальные города. Знаменитый времен Годунова собор был в запустении. Звонница, еще более знаменитая из-за чрезвычайной редкости таких сооружений в центральной Руси, удерживалась от падения стальными тягами, заякоренными в бетонные плиты. Могилы вокруг храма тоже были в неприглядном виде, кроме могилы Николеньки Пушкина, младшего брата Александра Сергеевича.
Зато там были аккуратные конюшни. Вроде тех, что в то время были и в зоопарке. Для каждого животного был отдельный денник, так, кажется, это называется, с табличкой на которой написано имя, год и место рождения, порода. Там был и огромный владимирский тяжеловоз, скаковые и беговые лошади для соревнований и лошади для кавалерии. Там были даже верблюды и ослы. Был совершенно белый осел, не то альбинос, не то такая порода.
Пару раз случилось нам присутствовать при сборе жеребцовой (жеребячей?) спермы для искусственного осеменения лошадей. Занимательное зрелище для подростков.
Эти три года — пятый, шестой и седьмой классы, а для некоторых, как, например, для меня, и восьмой — непростое время для подростка. А если собрать в одном месте четыре десятка мальчишек этого возраста, они заряжаются друг от друга беспокойством, желанием проверить, правда ли то, что постоянно вдалбливают им в головы взрослые, нельзя ли жить иначе, вольно.
Чего только мы не вытворяли, чтобы только не учиться. В пятом и шестом классе мы учились во вторую смену. Последние уроки всю зиму — при электрическом освещении. Встав на парту, кое-кто из класса уже мог достать до ламп, висевших в два ряда под потолком. Если перед уроком вывернуть лампочку и запихать в патрон разжеванную промокашку, какое-то время лампочка светит. Когда слюна подсохнет, лампочка гаснет. Достаточно проделать это с несколькими лампочками, чтобы потом вопить «Темно, плохо видно!». Особенно, если это лампы около классной доски.
Помню, как Вова Гущин, подтащив парту к выключателям, со всей силы влупил каблуком сначала по одному, а потом по второму. По-моему, в классах было по два выключателя, каждый на половину ламп.
В эти три года главным моим занятием, а правильнее сказать, основным времяпровождением было чтение. Я был записан в библиотеку имени Карла Маркса, находившуюся на Малых Кочках, теперь Малые — это улица Доватора, а Большие Кочки поглощены частью вновь прорубленного чрез город Комсомольского проспекта. Тогда же, скорее всего, переехала или сгинула библиотека. На карте библиотек Москвы в Хамовниках три библиотеки, но ни одна не подходит. Иногда встречаются утверждения, что нынешняя улица Ефремова, называлась Средние Кочки. Это вряд ли, на подробном плане Москвы 1937 года место это называется «Проезд без названия».
Читал я много и бессистемно, но все-таки был географический уклон. Мне нравились книги о путешествиях и путешественниках. В шестом классе углядел я в букинистическом на Арбате толстый потрепанный Атласъ Товарищества «Просвещенiя» и уговорил отца выдать мне 50 рублей. Кожаный корешок с остатками золотого тиснения и кожаные уголки крышек переплета были в столь плачевном состоянии, что я, дурак-дураком, отдал атлас в обыкновенную переплетную мастерскую. Через неделю получил я свой атлас в переплете с корешком из ярко синей тряпочки и с крышками, обклеенными самой дешевой болотного цвета бумагой «под мрамор». Долго пришлось привыкать к новому виду атласа, и окончательно это так и не удалось.
Сколько часов провел я, разглядывая карты в этом атласе. Это было опять что-то вроде медитации, как с марками. Не могу сказать, что думал о чем-то определенном. Если бы меня спросить, о чем я думаю, что такого я вижу в этих картах, я не сумел бы объяснить, но нравилось мне это чрезвычайно. Лет через пятьдесят в другом букинистическом углядел я такой же Атлас в гораздо лучшем состоянии и без раздумий отдал за него 10 рублей, хотя любая современная книга стоила тогда раз в пять дешевле. На этот раз сам заменил кожаные уголки крышек и аккуратно подклеил, подкрасил и умягчил корешок кремом для лица.
Читал я подряд и почти все, что приходило в дом по подпискам. Была тогда такая система распространения, лучше сказать распределения, книг. Издательства объявляли подписку на многотомное издание, собрание сочинений писателя, универсальную или отраслевую энциклопедию даже, например, Библиотеку всемирной литературы — 200 томов общепризнанных литературных шедевров разных стран и народов. Подписчик получал абонемент на право выкупа каждого нового тома по мере их выхода из печати. Проблема была заполучить такой абонемент. Номенклатура получала их на работе, выезжавшие за границу — по «чекам» в спецмагазинах «Березка»[9], остальные трудящиеся — «в порядке живой очереди». О предстоящей подписке граждане оповещались за несколько дней и накануне вечером собирались около тех книжных магазинов, в которых был «Отдел подписных изданий». Первый пришедший организовывал запись подошедших позже. Обычно было известно сколько абонементов будет выдано. Всегда записывалось в очередь несколько большее число претендентов, в надежде, что кто-нибудь не сможет прийти завтра утром. Иногда оставляли дежурного на ночь, чтобы не дай бог, кто-то среди ночи не завел новый список. Рано утром, часов в семь, а книжные магазины открывались в одиннадцать, люди являлись на «перекличку». Не явившихся вычеркивали. Примерно за час до открытия собирались практически все претенденты и вставали друг за другом согласно утреннему списку. Отец разными путями раздобывал подписки, а кроме того несколько раз привозил из командировок уже полные комплекты таких изданий, покупая их в провинциальных букинистических магазинах.
Несколько слов об очередях. В первой половине моей жизни очередь была неотъемлемой ее частью. Практически не было ни одного взаимодействия человека с обществом, какое можно было бы совершить, не постояв в очереди. Человек еще не родился, но его будущая мать, придя в консультацию[10], привычно садилась в очередь таких же, как она. Через какое-то время безутешные потомки, стояли последовательно в очередях в ЗАГС за свидетельством о смерти, в магазин похоронных принадлежностей, в крематорий или кладбище. Может быть, я ошибаюсь, но во время войны при карточной системе очереди были поменьше. Когда что-то «выбрасывали», то те, кому это что-то было положено, могли надеяться его и получить. А тем, кому не положено, не имело смысла вставать в очередь.
С отменой карточек в декабре 1947 года очереди стали огромными. Любой товар отпускался «в одни руки» с ограничением. Когда перед большими праздниками в нашем магазине №8 продавали муку по одному трехкилограммовому пакету в руки, то весь двор заполнялся галдящей толпой из взрослых и детей с номерками, написанными на ладонях или запястьях. Если вам нужно три пакета, прихватите с собой кроме денег еще пару детей.
А какая давка была перед закутком в клубе фабрики им. Я.М. Свердлова, в стене которого было малюсенькое окошко билетной кассы. А на каток в парке Горького, где меня так сдавили, что я на тридцать лет оставил мысль ходить на катки. А легендарные студенческие очереди в театральные кассы. А суточные стояния за билетами на впервые приехавший австрийский балет на льду. Очереди в сберкассах заплатить коммунальные платежи, положить или получить деньги. Все и всегда только в очередь. Ну или так дорого, что желающих не набирается даже на малюсенькую очередь.
Всеобщий дефицит породил задолго до появления сети интернет сеть людей, имеющих доступ хоть к какому-то дефициту. Я был знаком с мясником маленького продуктового магазина рядом с площадью Пушкина. У него «закупались» звезды популярнейшего в те годы, да и сейчас, театра Ленком[11]. А билеты в Ленком открывали такое множество дверей, что сегодняшний человек, привыкший, что деньги в нужном количестве решают любую проблему, не может себе вообразить. Кстати, этот мой знакомый коллекционировал миниатюрные издания. Изящная возможность вернуться в библиотеку.
Начитанность моя странноватая. У нас не было собрания Горького, так я его и не читал, или Диккенса. По многу раз перечитывал я обе повести о Смоке и Малыше Джека Лондона, «Короли и капусту» О. Генри, романы об Остапе Сулеймане-Марии Бендер-бее. Жюль Верн довольно быстро наскучил. Помню только, что с удовольствием и интересом читал и перечитывал в «Таинственном острове» список снаряжения, подброшенного колонистам капитаном Немо.
Желание читать русскую и советскую классику было напрочь отбито школьным курсом литературы, до случая, о котором в следующем разделе.
Еще во время войны в 1942 году в Государственной библиотеке имени В.И. Ленина открыли детско-юношеский читальный зал (ДЮЧЗ). Согласно приказу, в нем обслуживались читатели в возрасте от 10 до 16 лет. Я записался туда, скорее всего, в седьмом классе, тринадцати лет. Размещался ДЮЧЗ в бывшем главном читальном зале Румянцевского музея. Оттуда В.И. Ленину книги на один день в Кремль выдавали. Антресоли со стеллажами по всем стенам, тишина, лампы с зеленым абажуром — словом, красота, кто понимает.
Похожую красоту я видел вблизи за всю жизнь еще только дважды. Первый раз за год до этого, когда в шестом классе участвовал в Городской географической олимпиаде. Первый тур был в городском Доме пионеров в переулке Стопани. Теперь переулок называется смешно — «переулок Огородная слобода», и не понятно, что это — переулок или слобода. Давным-давно он назывался по монастырю Чудовским или Чудовским, потом Фокиным по фамилии домовладельца, и потом 60 лет — Стопани, по фамилии одного из руководителей Общества старых большевиков, которое помещалось в здании бывшего особняка чаеторговцев Высоцких и ставшем впоследствии Московским городским домом пионеров и октябрят. Первый тур я прошел успешно, а второй тур был в новом здании МГУ. Там на географическом факультете показали нам какую-то аудиторию, оформленную в стиле Румянцевского музея; тоже все стены в книжных шкафах, глобусы, атласы. Я впечатлился, правда никаких успехов в этом туре не снискал. Зато в первый раз в жизни обедал в столовой самообслуживания. Это было так не по-нашему, так необычно. В самой захудалой заводской столовой блюда разносили официантки.
Второй раз в похожем интерьере оказался я через много-много лет, это был дом, в котором провел последние годы жизни Вальтер Скотт (Walter Scott, 1771–1832).
Но вернемся в дом Пашкова. Первой книгой, какую я попросил принести был роман Дюма «Двадцать лет спустя». Я знал, что у «Трех мушкетеров» есть два продолжающих романа, но в наших краях раздобыть их не было никакой возможности. Каково же было мое разочарование, когда я раскрыл принесенный мне том. Это было, возможно, первое издание романа на русском языке 1847, кажется, года. Старая орфография меня не смущала, но перевод был такой архаичный, что читать было невозможно. Пару раз съездив на Моховую, я оставил свои труды. Следующий раз я записался в ГБЛ им. Ленина, едва получив диплом инженера и с ним право записаться в научный читальный зал (НЧЗ).
На встречу нового 1951 года с банкетом и концертом родителей пригласили в только что построенное здание МИДа их институтские друзья Шинковы. Глава семьи, Николай Николаевич Шинков был там, что называется «менеджером среднего звена», но пригласительные билеты мог организовать. Они только что вернулись из ГДР, где прожили несколько лет. Позже, когда образовался СЭВ, он занял какой-то довольно высокий пост в этой организации. Родители ушли, оставив меня встречать Новый год в одиночестве.
За стеной, в соседней комнате жила семья Анастасии Федоровны Яковлевой, обычно за глаза называемой Настей толстой, чтобы отличать ее от Анастасии Петровны Апраксиной, в просторечии называемой Настей рыжей. Мужья обеих Насть погибли на фронте, и у обеих было по два сына. Старший сын Насти толстой сел в тюрьму за кражу перед самой войной. Во время войны, когда заключенным предложили вместо тюрьмы идти в действующую армию, он отказался. Вскоре после войны он, отсидев положенное, вышел и уехал на Украину, похоже, даже не заехав в Москву.
Вот теперь он с молодой женой приехал повидать мать. Работал он на спиртозаводе, и кроме обязательного сала привез две огромные бутыли спирта. Часов в 10 вечера пришла тетя Настя, так я всегда к ней обращался, и позвала к себе, что, мол, тебе одному сидеть в комнате. Хорошо. Комната Яковлевых была самой большой в квартире, метров тридцать, или даже больше. Посредине комнаты большой квадратный стол. Посредине стола большая бутыль с разбавленным спиртом, в котором плавали лимонные корки. Вокруг бутыли винегрет, квашеная капуста, соленые огурцы, вареная картошка в мисках, селедка, хлеб и сало на тарелках. Хорошо помню тетю Настю и Виктора, кто был еще не помню, почти наверняка, была и другая Настя. Младший Настин сын, Юрий к этому времени, мог уже быть в армии.
Налили всем очередную стопку, налили и мне. Все выпили, и я выпил. Молодец. Налили еще раз и еще. Помню, сижу я перед налитой стопкой и лимонные корки вилкой выкидываю на клеенку. Тут мне стало нехорошо, я как был, даже без шапки, вышел на крыльцо, а оно было довольно высокое и без перил. Меня вырвало, вернулся в квартиру, выпил воды из-под крана. Опять на крыльцо, озяб. Пошел в нашу комнату и выключился. От слова совсем. Остальное помню только по рассказам. Мама устроила обеим Настям скандал, думаю, зря. В России по тем временам с каждым мужчиной это обязательно должно было случиться рано или поздно. Это было неизбежно, как смена времен года, уж всяко налоги не столь неизбежны. Мы, чай, не Америка.
Через много-много лет, я работал на одной кафедре с пожилым доцентом, участником и инвалидом Отечественной войны, коми по национальности Александром Викторовичем Морозовым. Он не брал в рот ни капли спиртного даже на кафедральных праздничных посиделках. Говорил, мол, он в детстве навидался столько пьяного безобразия, что вид и запах спиртного ему омерзителен. Слава богу, на меня двенадцатилетнего этот новогодний эпизод не произвел такого разительного впечатления. Грешен, люблю хороший алкоголь в хорошей компании.
Случилось в наступившем году еще одно происшествие, не очень и важное, а застряло в памяти. Учился в нашем 6Ж паренек, кругленький, гладенький и жил в нашем дворе, правда, очень недолго. Фамилия его была Симанович, имя — Евгений. На экзамене по русскому — это было изложение[12], он сел за оду парту со мной, чтобы я проверил его работу. Хорошо, говорю. Перед тем, как сдать свои листочки, мы ими поменялись и прочитали. Я не заметил ни одной ошибки, он тоже. Я получил четверку — пропустил букву в собственной фамилии. Женя — «пару» за пять ошибок. Табели с отметками за год выдавали родителям на собрании. На эти собрания всегда ходил только отец. Так после собрания кто-то из родителей Жени выговаривал ему, какой гад у него сын, нарочно не указал на ошибки, нельзя не заметить хоть одну из пяти. И ведь действительно, нельзя поверить в такую возможность, но так было. Клянусь, я не нарочно!
В эти годы — шестой и седьмой класс, сформировалось еще одно мое увлечение — энциклопедии и словари, самые разные. Началось это с находки на чердаке в горе разного хлама растрепанного, без переплета «Энциклопедического словаря Павловского». Я выпросил его у бабушки в личную собственность. Если бы она помнила, что на полях этой толстенной малоформатной книги сохранилось ее «объяснение» с будущим мужем! Скорей всего, не получил я бы ее так легко и не узнал бы об этих записях. До сих пор я неравнодушен к такого рода книгам и накопилось у меня их немало. Не без тоски сейчас думаю я о том, что эту пару сотен томов ожидает в «краткосрочной перспективе». Подобное увлечение не редкость. Гимназистом Владимир Ульянов любил рассматривать словари, а став правителем России, держал «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» в рабочем кабинете. Михаил Афанасьевич Булгаков, едва въехав в свою первую отдельную квартиру, в малюсеньком выгороженном кабинетике поставил этот словарь на полках прямо над письменным столом. В.В. Набоков постоянно прибегал к этому шедевру российского книгоиздания и много раз упоминал в своих произведениях[13].
В нашей семье первым появился трехтомный «Малый энциклопедический словарь». Его сменила десятитомная «Малая советская энциклопедия». Это были отцовы приобретения. Уже я в 1970 году, женившись и переехав в свою отдельную квартиру, подписался со всеми упомянутыми выше хлопотами на тридцатитомную «Большую советскую энциклопедию». Впоследствии выяснилось, что эта третья по счету Советская энциклопедия, оказалась последней.
И вишенка на торте, в канун нового 1980 года я сделал себе подарок — купил в букинистическом магазине на Щербаковке[14] увиденный там первый полутом Брокгауза и начал собирать полный комплект. Теперь там Barber Shop, @@ @@@@ @@@ь! С того дня у меня в отдельном отделении кошелька всегда лежала неприкосновенная десятка[15], чтобы, увидев недостающий том, немедленно его купить. Одно время на Преображенке[16] был маленький букинистический магазин, и я часто ехал с работы домой более длинным, правда, и гораздо менее набитым пассажирами путем, чтобы заглянуть в магазин. Много томов привез я из Питера, где до революции было у Брокгауза подписчиков побольше, чем в Москве.
Однажды Галя, жена, будучи в гостях у средней сестры Людмилы в Гомеле, увидела в тамошнем букинистическом несколько походящих томов (без списка я бы ее не отпустил) и зашла в бухгалтерию центрального универмага, где Людмила работала, чтобы занять 30 рублей. У нее-то заначки не было. Тетки в бухгалтерии заинтересовались, что за книги собирается Галя покупать так дорого и попросили зайти еще раз и показать. Зарплата у бухгалтера была всяко меньше 100 рублей в месяц. Увидев, что она купила, сказали в один голос: «Боже, какое старье!» К слову, в Гомеле тома были на четверть дешевле, по семь с полтиной, а не по десять, как в Москве и Питере. Прошу прощения за пространное отклонение от главной темы. Увлёкся.
Весной 1952 года, пред выпускными экзаменами за неполную среднюю школу физичка Вера Николаевна Демина, встретив меня и Шехтера на лестнице, сказала нам, вам, ребята, надо вступать в комсомол. «Не-а, мне еще нет четырнадцати лет», отмахнулся я.
Не знаю почему, но после седьмого класса нас не сфотографировали. А жаль.
Примечания
[1] Полпред — дипломат в ранге посланника с особыми полномочиями; полномочный дипломатический представитель при иностранном правительстве; то же, что посол.
[2] Сей нареченный и святый день, един суббот царь и господь, праздников праздник, и торжество есть торжеств: воньже благословим Христа во веки. <Сей именитый и святый день, единственный царь и господь суббот, праздник из праздников и торжество из торжеств; — в сей (день) благословим Христа во веки.> Канон на Пасху. Песнь 8.
[3] Сосо — уменьшительное от Иосиф в грузинском языке.
[4] Смольный — «Смольный институт» — здание Смольного института благородных девиц, возведено в 1806—1808 годах в Санкт-Петербурге по проекту архитектора Джакомо Кваренги. Памятник истории и архитектуры классицизма. В октябре 1917 в нем размещался штаб, руководивший Октябрьской революцией. В настоящее время — резиденция губернатора Санкт-Петербурга и музей.
[5] Вейсманизм-морганизм — презрительное официальное название для генетики, считавшейся в СССР буржуазным, антимарксистским учением, лженаукой. Это стоило многих лет заключения сотням ученых, а некоторым, в частности академику АН СССР, президенту ВАСХНИЛ, директору института генетики АН СССР Н.И. Вавилову (1887—1943) — жизни. Термин сконструирован из имен двух выдающихся ученых, пионеров генетики.
Вейсман, Август (1834 –1914) — немецкий зоолог, теоретик эволюционного учения. В 1948—1965 годах созданное Вейсманом эволюционное учение, названное им неодарвинизмом, последователями Лысенко было объявлено в СССР антинаучным и реакционным.
Морган, Томас Хант (1866 — 1945) — американский биолог-генетик, один из основоположников генетики, председатель Шестого Международного конгресса по генетике в Итаке, Нью-Йорк (1932). Лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1933 года «За открытия, связанные с ролью хромосом в наследственности». Иностранный почётный член Академии наук СССР (1932).
[6] Еврейская автономная область — субъект Российской Федерации, входит в состав Дальневосточного федерального округа. Образована 7 мая 1934 года из Биробиджанского еврейского национального района Дальневосточного края. Граничит на юге с Китаем, на западе — с Амурской областью, на востоке — с Хабаровским краем. В 2010 году евреи составляли приблизительно 1,5 % населения области (~1700 человек). Единственный субъект Российской Федерации, имеющий статус автономной области, а также единственное в мире, помимо Израиля, еврейское административно-территориальное образование с официальным юридическим статусом.
[7] Михоэлс (наст. фамилия Вовси) Соломон Михайлович — (1890 — 1948) — актёр и режиссёр советского театра на языке идиш, театральный педагог, общественный деятель. Народный артист СССР (1939). Лауреат Сталинской премии II степени (1946). Кавалер ордена Ленина (1939). Первый председатель Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), в 1943 году от ЕАК ездил в США, Канаду, Мексику и Великобританию с пропагандистскими заданиями и организацией финансовой поддержки военных действий СССР. Убит сотрудниками МГБ СССР по приказу Сталина в Минске. Убийство было замаскировано под дорожно-транспортное происшествие.
[8] ВВС — военно-воздушные силы, род войск в СССР.
[9] Березка — сеть магазинов, продававших (1961–1988) дефицитные в СССР товары (от парфюмерии до автомобилей) за валюту или «чеки», денежный суррогат, которым оплачивалась работа советских граждан в заграничных командировках. С 1988 до 1991 г. сеть перешла на безналичные расчеты с покупателями. После разрешения гражданам покупать и продавать валюту стала нерентабельна и была ликвидирована в середине 1990-х.
[10] Женская консультация — амбулаторно-поликлиническое лечебно-профилактическое учреждение, основной задачей которого является амбулаторная и диспансерная помощь женщинам в период беременности и в послеродовый период, гинекологическая помощь.
[11] Ленком — «Московский государственный театр „Ленком Марка Захарова“» — российский государственный драматический театр. Основан в 1927 году как «Театр рабочей молодёжи» (ТРАМ). В 1937 году объединён с «Театром-студией Рубена Симонова». В 1938 г. переименован в «Московский государственный театр имени Ленинского комсомола». В 1948 году награждён орденом Трудового Красного Знамени, в 1977 — орденом Октябрьской революции. На протяжении сорока шести лет, с 1973 по 2019 годы, художественным руководителем и главным режиссёром театра являлся Марк Анатольевич Захаров (1933 —2019).
[12] Изложение — текст, составленный экзаменующимся по памяти после двукратного прочтения его вслух экзаменатором или специальным чтецом.
[13] См. Левин А.Б. Заметки дилетанта. — М.: ГОУ ВПО МГУЛ, 2009. — 152 с.. ил.
[14] Щербаковская — Улица в районе Соколиная гора города Москвы. В старину местность называлась Благуша. С 1896 г. называлась Михайловской, в 1922 году переименована в честь П.П. Щербакова — члена президиума профсоюза текстильщиков, некоторое время здесь проживавшего.
[15] Десятка — банкнота достоинством 10 рублей. После реформы 1947 года зарплата инженера была чуть больше или чуть меньше 1000 рублей и десятка не составляла значительной суммы. Столько автор получал 1 мая или 7 ноября на мороженое или пару пирожков, отправляясь с приятелями на Зубовскую площадь посмотреть на военную технику, разъезжающуюся после парада. В 1961 году деньги в очередной раз поменяли в отношении 1:10, зарплата стала 90 –100, том «Брокгауза» — как раз 10 рублей.
[16] Преображенка — часть района Преображенское в Москве, включающая Преображенскую площадь, Преображенскую улицу и часть Большой Черкизовской улицы. Названа по селу Преображенскому, известному с XVII века, когда в нем был построен летний дворец царя Алексея Михайловича. В Преображенском квартировали потешные войска Петра I, преобразованные в привилегированные лейб-гвардейские Преображенский и Семеновский полки.
