Режим тоталитарной диктатуры Комитета общественного спасения под руководством Робеспьера просуществовал всего 13 месяцев, и это было время первого проявления в истории полноценного фашизма, хотя понято это и по сей день лишь очень скромным меньшинством и менее всего, естественно, самими французами, продолжающими распевать «Марсельезу» и праздновать взятие Бастилии.
СИЛУЭТЫ СОВРЕМЕННИКОВ В ИНТЕРЬЕРЕ ВЕКОВ
(продолжение. Начало в № 2-3/2023 и сл.)
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
С той поры как была написана первая страница этого очерка, прошло более десяти лет. Столь чудовищная медлительность литературного труда объясняется не только лишь незаурядной леностью автора и не тщеславным желанием превзойти на этом поприще великого Анатоля Франса, который, находясь в таком же возрасте, сообщал в письме к Эдмону Гонкуру: «Сегодня я славно поработал: утром поставил запятую, а к вечеру ее вычеркнул».
Основная причина того, что предполагаемая статья объемом не более десятка страниц, обещанная литовскому журналу «Варпас» по окончанию Международного конгресса «Нюренберг-2», происходившему в Вильнюсе в 2000 году, разрослась десятикратно, в том что первоначальная цель — попытаться дать понятию «фашизм» по возможности четкое и удобопонятное определение, позволяющее посадить его на скамью подсудимых, какие бы личины он не принимал, в процессе работы переросла в исторический очерк, в котором кроме годного для практического употребления понятия посильно изображается и процесс возникновения, развития и обретения зрелой формы этого феномена. В таком ракурсе тема заслуживает фундаментального исторического исследования, но на это у автора, увы, нет уже ни времени, ни сил. Можно добавить, что нет и желания до конца дней заниматься, хотя практически и целесообразным, но давно уже тягостным для сердца рассмотрением порочной стороны нашего человеческого бытия. Необходимость же в эпилоге объясняется и недостатками композиции, связанными с громоздкостью темы, не лучшим образом вписанной в избранный для этого жанр, и желанием отчетливей выделить основную мысль, несколько погрязшую в трясине сопутствующих рассуждений, и потребностью связать как-то её с практическими задачами многих людей, приобретшими особую остроту в последнее тридцатилетие.
От первых городов до первых республик
С точки зрения веры в Единого Бога резонно допустить, что двойственность, характеризующая явления и процессы в окружающем нас мире и в сфере нашего сознания имеет одну общую природу — это противоречие между словами Бога, обращенными к человеку: «От всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» и словами сатаны к нему же: «подлинно ли сказал Бог…? …нет, не умрете… но …будете, как боги, знающие добро и зло.» (Кн. «Бытия», Гл.2 — Гл.3). Противопоставление воли человеческой воле Божьей, спровоцированное этим противоречием стало причиной переворота в мироздании, центром которого был создан человек, и в его собственной душе. Блаженный Августин сказал об этом короче: «Дух возмутился против Бога, а душа — против духа». Началось то, что мы называем историей.
И началась она с женщины, первенство которой было уступлено мужчиной, утратившим право духовного первородства и дар обладателя и возделывателя мира. Город, давший начало цивилизации (но не городище–поселение, огороженное частоколом для защиты от хищников) возник за оградой стен с четкой структурой, сохранившейся принципиально до «нового времени» уже нашей эры. Он состоял из двух частей: «верхней» — храм, дворец, казарма постоянной стражи города и «нижней» — рынок, мастерские и службы (обслуживающие обитателей верхнего города), включая рядовых воинов, вооружаемых в случае войны, но в мирное время, живущих своим трудом в городе или за его стенами. А кроме того городу стало свойственно, чтобы на его дне появлялся осадок из оказавшихся никчемными людей, отыскивающими способы, часто преступные, вести паразитическую жизнь — городская чернь. То что первые города стали появляться как центры больших союзов племен, но в то же время получали имена женского рода, свидетельствует о том, что слова, выбираемые как названия для места, становившегося главным поселением разрастающегося племени должны были означать, прежде всего, что место это находится под благословением богини Великой Матери, защищаемо ею и поэтому именно оно Родина для народа . Звезда с пятью лучами — символ Великой Матери, обнаруживаемая на керамике VI-го тысячелетия дл н.э. в Месопотамии и в Египте. И знак ее, наносимый на посуду, на щиты воинов, на стены возникающих городов, служил защитой от врагов, всякой порчи и отравы, привлекал покров богини к ее народу. Это происходило в пограничную эпоху между матриархатом и патриархатом, когда в представлениях образ Великой Матери — Покровительницы, возможно уже на паритетных началах с богом Предводителем и Воителем, сохранял свою первенствующую, хотя уже не доминирующую роль. И если в самом позднем сохранившемся свидетельстве этой эпохи — в Кносском дворце оказалось возможным узнать, что царь — Минос в загробном мире председательствовал на посмертном суде, то логично предположить, что в земном храме еще господствовала Великая Мать. Храм и Дворец стояли рядом на вершине города, а внизу, у главных ворот был свой центр, Рыночная площадь. Центр, где шла меновая, еще доденежная, торговля, куда посылался сверху глашатый, чтобы сообщать народу царскую волю, где собирались сведения и слухи со всего города и со всех мест, откуда приезжали купцы. Центры обмена и информации сразу приобрели фундаментальную роль в процессе цивилизации. Появившись около 6 000 лет назад они никогда уже не исчезали, как и главные города разрастающегося мира. В наше время храмы и дворцы стали институтами не столько властными, сколько репрезентативными. Власть формально сосредоточилась в парламентах, избираемых толпами, и в кабинетах министров, назначаемых парламентами, но по сути своей это не более чем политическая биржа, на которой идет непрерывная игра между мелкими торговцами властью. Подлинная власть окончательно сосредоточилась в тех самых центрах обмена — теперь в гигантских банках и транснациональных корпорациях, и в их лживых устах — в так называемой «четвертой власти», скромно именующей себя СМИ. И чем уверенней продвигается эта власть к своим конечным целям, тем очевидней они прорисовываются в эпицентре, куда направлены все средства достижения, уже не нуждающиеся в покровах мифологии. Первым из них, без сомнения, является сотворение «нового человека» — человека вселенской толпы.
Такая толпа — это творческая среда, мутная вода, в которой зарождается новый вид человека. Она собирается и накапливается в гигантских резервуарах — макрополисах, раковых опухолях, образовавшихся в главных городах мировой истории, становящихся приемниками человеческих масс, разбрасываемых демографическим взрывом и отчаянной нищетой. Они постепенно сливаются с миллионными массами людей, лишенных надежды найти какую-нибудь постоянную работу. Но основную массу в этих резервуарах составляют многомиллионные армии работающих и служащих, от мусорщиков до инженеров и от вахтеров до менеджеров. И самое замечательное, что все они, и жирные карпы, и в меру упитанные караси, и тощая плотва, имеют одни и те же представления о смысле жизни: жить надо для того, чтобы зарабатывать деньги и чем больше, тем лучше. Но ни в коем случае не наоборот. И образ жизни у них почти одинаковый: работа, отдых, развлечения, наслаждения. Разница только в качестве, в зависимости от заработка. На что-нибудь другое им не хватает двух вещей — времени и воображения. Времени потому, что колесо Мирового Рынка непрерывно увеличивает скорость оборотов, чтобы накрутить как можно более денег. Зачем? Теперь уже не важно. Просто, чтобы было как можно больше денег. И поэтому конкуренция ускоряет «крысиные гонки» (отстающий выпадает за обочину), производство ускоряет смену технологий, чтобы производить все более новые конкурентоспособные товары, а менеджеры не покидают производство, по десять и более часов, чтобы дать пример рабочим и служащим, которые, в свою очередь, продолжают работать, чтобы заработать больше денег, а главное — не потерять работу. Скорость перемен охватила уже почти весь круг жизнедеятельности человека и, поскольку она давно превысила потребные и допустимые для нашего мира пределы роста, то мы уже сегодня можем поздравить себя с тем, что в целом достигли невротического состояния всего человеческого общества со всеми последствиями.
Почти сорок лет назад прозвучал в Смитсоновском институте, в Вашингтоне, доклад профессора Массачузетского Технологического института Денниса Медоуза «Пределы роста», подготовленного по итогам исследований группой ученых под его руководством по заказу Римского клуба. Эта организация возникла в апреле 1968 года по инициативе Аурелио Печчеи, экономиста и философа, вынесшего из Сорбонны почтение к идеям Просвещения, бывшего одним из лидеров итальянского Сопротивления, чудом избежавшего расстрела после года, проведенного в тюрьме и ставшего промышленником и общественным деятелем после освобождения Италии. Создавшееся объединение ученых и незаурядных представителей делового мира, ограничивших свой кворум числом ста членов, констатировала что: 1. В результате бурного и хаотического развития промышленности мир оказался перед такими трудностями, которые угрожают существованию всей мировой цивилизации. 2. Среди всех политических деятелей мира «никто, в сущности, не несет и даже не ощущает ответственности за состояние всего мира». 3. «Судьба всех нас, наших детей и детей наших детей зависит в конечном счете от того, как будет решаться проблематика всего мира в целом».
В силу этих обстоятельств «цель Клуба в том, чтобы добраться до самых корней истинных проблем нашего мира». В 1970 году к деятельности Римского Клуба подключился профессор Джей Форрестер. «В невероятно короткий, четырехнедельный, срок он создал математическую модель, которая могла грубо имитировать развитие мировой ситуации с помощью пяти основных взаимозависимых переменных: рост населения, капиталовложений, производства продовольствия, использования невозобновимых ресурсов и загрязнения среды. Эта модель стала отправной для созданной и подвергнутой системному анализу группой Медоуза модели «Мир-3». Итоги вбивали осиновый кол в утопию «постиндустриального общества», доселе разгонявшую все грозовые облака, пытавшиеся омрачить небо, вновь просиявшее над «золотым миллиардом» после конца фашистской бури. Они однозначно утверждали, что если неконтролируемый рост материального производства и его последствий не будет приостановлен и сменен сбалансированным глобальным равновесием, то в первой половине грядущего века мир ожидает неминуемая глобальная катастрофа. Впечатление от «Предела роста», произведенное на значительную часть человеческого общества было огромно. Но с горних высот мирового рынка через питаемые им элиты и СМИ на грозные выводы обрушился такой шквал уничтожающей критики, что всегда жаждущее в глубине души утешительных перспектив мировое сообщество вскоре успокоилось, рассудив, что вернее всего положиться на мудрость древней притчи гласящей, что права и та и другая сторона, и поживем — увидим. Таким образом, паровоз летит вперед и остановка мыслима только тогда, когда произойдет вселенская катастрофа. Одна, предупредительная произошла только что, но причину предпочли не разглашать для сохранения ясности небес. Что же касается воображения, то оно, как известно, зарождается в человеке с самого начала его пути, с выхода на свет, и начинает проявляться с первоначальным осознанием своего «я» в младенчестве как важнейший соучастник его творческого развития. Но когда из жизни человека исчезает ее высший смысл, разум и воображение гаснут, и он становится в духовном смысле творчески бесплоден.
Здравый смысл
Кризис не экономический и не политический, а духовный произошел уже давно, и эта катастрофа человечества осталась опять-таки незамеченной в силу катастрофы человеческого сознания. Она произошла как главный итог эпохи Просвещения. Как итог «прогресса» разума — словца пущенного в оборот аббатом Сен-Пьером, критиком деспотизма «короля Солнце». Аббат желал придать всей истории благостный характер как процессу, руководимому Провидением Божьим, развивающему человеческий разум настолько, что с его помощью можно установить на земле вечный мир. Спустя некоторое время этот громадный 16-томный труд было решено сократить и это поручили Руссо. Он с готовностью взялся за эту работу и не только сократил проект аббата, но и со свойственной ему скромностью добавил свое мнение, что чем уговаривать монархов всей Европы объединяться в федерацию с общей армией и судом, карающим всякого нарушителя общего мира, лучше уговорить всех простых людей объединиться и свергнуть несправедливых правителей и ликвидировать собственность, после чего на основании общественного договора восстановить справедливое общество, каким оно было в золотом первобытном веке, когда люди жили в мире с Природой и друг с другом. В конце века масон, маркиз Кондорсе, один из «Комитета 30-ти», начавшего революцию, и бывший президент Конвента, объявленный вне закона за критику якобинской конституции, скрываясь у друзей, написал свой главный труд, посвященный роли разума в истории, который обеспечит вечный и всеобщий прогресс всему миру. Покинув свое убежище по окончанию этой работы, создатель философии истории и теории прогресса был арестован и покончил с собой в тюрьме. Через два месяца после его смерти председатель якобинского клуба и генеральный инквизитор Робеспьер выступил как верховный жрец новой религии для всего человечества. «Призвать людей к культу Верховного Существа — это значит нанести смертельный удар фанатизму (то есть христианской вере). Без принуждения, без преследования все секты должны сами по себе смешаться во всемирной религии природы» — писал в своих сочинениях этот представитель помеси революционного гуманиста а ля Руссо с «просветителем» всего мира посредством террора по методу Вейсгаупта. Это великое призвание французов, «на две тысячи лет (по его подсчетам) опередивших весь мир», он и провозгласил на учрежденным им празднике Верховного Существа и Матери Природы. Через два месяца, накануне запланированной им самой крупной бойни уже в лагере собственных сторонников, начавших подозревать его в маниакальной одержимости террором, он был арестован вместе с непосредственным организатором и яростным проповедником террора (уже не только против подозрительных, но и против равнодушных!) Сен-Жюстом, и свирепым паралитиком Кутоном, членами его Политбюро, и на следующий день брошен под нож гильотины.
Режим тоталитарной диктатуры Комитета общественного спасения под руководством Робеспьера просуществовал всего 13 месяцев, и это было время первого проявления в истории полноценного фашизма, хотя понято это и по сей день лишь очень скромным меньшинством и менее всего, естественно, самими французами, продолжающими распевать «Марсельезу» и праздновать взятие Бастилии. Образы таких вождей революций, как Робеспьер и Ленин, сохраняются в пропитавшимся за два века утопиями либерал-социализма сознании мирового сообщества облаченными в тоги справедливости с лавровыми венками гуманизма на головах. Основанием для этого служат высокопарные фразы из их речей о великой исторической роли простого народа и обетование ему светлого будущего в мировой республике, как только будут побеждены его и её враги. Ничего удивительного — все народы любят, когда им льстят и обещают лучшую жизнь. Интеллектуальная элита, обязанная своими демократическими убеждениями и надеждами верить в народ и любить его, тоже старается уважать тени «великих гуманистов», восхищаясь иллюстрациями их человеколюбия и скромного образа жизни: Робеспьра, окруженного юными «весталками» — подругами дочери сапожника, у которого он снимал квартиру — где он любил читать вечерами, сидя у камина, проповеди о справедливой жизни, или Ленина, ласково объясняющего крестьянским ходокам патриотический смысл продразверстки, и ласково гладящего сидящего у него на коленях котенка. Это придавало благостность их ликам и успокаивало относительно того, «что же с нами будет?».
Вековечная привычка делить людей на хороших и плохих, относя самих себя к неплохим и тяготение к одинаковости, к стадному образу жизни — «живи как все», лукаво и оглупляет жизнь, разнообразную изначально. Из поля зрения выпадает даже принципиальная двойственность человеческого существа, отнюдь не только моральная, но и типологическая. Дурацкое понимание равенства как одинаковости, утвердившись в общественном сознании с начала эпохи Просвещения, повлекло за собой движение к хаосу, называемое социальным прогрессом и всячески поощряемое масонством. Даже простая очевидность различия мужского и женского образа психики была «революционно» отвергнута феминизмом столь радикально, что поколебала и различия физиологические, спровоцировав требования общечеловеческих прав для «половых меньшинств». Господство прав человека над моралью обеспечило правовую защиту для разврата и, обретя легальную свободу, преступление энергично включилось в дело разрушения человеческого общества. Уродовать природу можно и человечество в этом преуспевает все более и более, но переделать её нельзя. И мужчина, и женщина остаются таковыми, какими были сотворены.
И в том, и в другой есть начатки психики другого пола, что дает им возможность входить в душу друг-друга и развиваться друг в друге. Но прежде всего каждый должен стремиться понять себя как человека определенного пола и предназначения. Со временем черты другого пола проявятся в нем, но как дополнительные, помогающие его более цельному человеческому развитию, его душевной полноте. Многие властные и жесткие по характеру мужчины становятся мягче, душевней, иногда даже сентиментальней, а женщины, бывшие робкими и неуверенными в себе, более решительными, умелыми и часто жесткими организаторами. Однако в случаях, когда одна резко выраженная черта своего пола получает чрезмерное развитие, то проявление черт другого пола ничего не меняет и носит чисто декоративный характер. Легкие сентиментальные штрихи на портретах Ленина и Робеспьера никак не могут скрыть для прямого взгляда отвратительные черты отцов массового террора в своих отечествах. Патологически переразвитый инстинкт самоутверждения, безграничное властолюбие и мстительность в соединении с маниакальной верой в свои идеи превратили заурядного, но трудолюбивого адвоката из Арраса и ленивого помощника присяжного поверенного из Самары в кровавых деспотов, стремившихся небывалыми дотоле массовыми казнями устрашить страну и заглушить свой страх. Именно в них особенно отчетливо проступает диалектическое единство и двойственность либерального масонского безбожия и безбожия фашистского, вдохновленного ненавистью, вскормленной завистью.
Различие методов злата и булата духовно непринципиально, подобно тому как непринципиально различие мужского и женского строя чувств и образа мышленья. Духовная доминанта мужского типа — стремление к своей цели, достижение которой воспринимается как призвание. Доминанта женского типа — стремление к свободе, осознаваемой как возможность выбора того, что больше нравится. И то и другое растет из единого корня, экзистенциальной потребности в самоутверждении. При нормальном развитии типовая доминанта всегда дополняется влиянием психики другого типа, органично связанной с доминирующей. Так мужская целеустремленность сочетается с потребностью в семье, в круге общения, дружеских связях, с потребностью видеть, слышать и понимать людей. Для женской психики цель самой выбрать мужа, создать семью и дом, необходимо дополняется задачей понимания интересов мужа и детей, самообразования, чтобы быть учительницей для детей и суметь связать семью с кругом ближних.
Но наше изгнание в дольний мир — это прежде всего изгнание в самих себя, в ту свободу, которую мы возжаждали своим женским существом и в ту возможность стать «как боги» своим мужским. В этой ситуации мы оказались в положении, когда только наше собственное «я» стало нашим господином, и отождествилось оно в нашем сознании с эгоцентрической самостью нашей души и анархической властью желаний нашего тела. Немудрено, что в таком состоянии нам практически почти невозможно удержаться в границах, кое-как указываемых нам нашей не вполне чистой совестью и не защищенном от лжи разумом. Единственным спасением от совершенной духовной деградации является только чудо, и это чудо — вера, которую дает Бог тем, кого прощает и возвращает под свой покров. Мы не знаем, да нам и не должно знать, много ли или мало спасаемых. Не знаем, даже будучи сами верующими, вопреки Лютеру, будем ли спасены, или осуждены за то что недостаточно следуем воле Божьей. Но не может быть сомнений, что подлинной духовной катастрофой, знаменующей начало последних времен, стала эпоха масонского «Просвещения» во Франции, раздувшая давно уже тлевшие очаги безбожия в разносимое ветрами безверия пожарище атеизма.
Эпоха началась, когда философские системы, исключающие Бога из человеческого общества, стали размножаться и жужжать, как мухи, пока наконец просветившееся большинство не прониклось уверенностью, что его просто не существует. Век, когда «открытия» эволюции, не только от амеб до человека, но и всего сущего от элементарных частиц до вселенной, убедили почти всю цивилизованную часть человечества, что все возникает само собой из «материи» и немедленно встает на путь развития от простого к сложному; что человек сам творит свою судьбу и вкладывает в нее смысл, что он — покоритель природы и выше его как венца эволюции не существует ничего. «Великий философ» масонского толка Гёте дал имя этому новому статусу человека — «Уберменш» — Сверхчеловек. Что, как нельзя лучше, подтверждалось обгоняющими друг-друга открытиями законов природы и научно-техническим прогрессом, наводящими также на мысль, что наступает пора, когда человек сам будет предписывать законы, ни только себе, но подобно Богу, и покоренной природе. Атеизм, дарующий человеку абсолютную свободу в пределах будущего тоталитарного космополиса, и мистицизм, удостоверяющий его в обладании им «искрой божьей», сулящей ему космическое величие по достижению ранга создателя своего мира, породили множество политических проектов и гностических концепций. Свет, как водится, пришел с востока. Во всех странах, еще пребывавших в монархических потемках сновали пробужденные героическими идеями масонов-иллюминатов карбонарии, и всполохи революций озаряли горизонты. Самые продвинутые державы соревновались друг с другом с включением в орбиту цивилизации неразвитых или недоразвитых народов, одаряя их статусами колоний. Казалось, что выглядевшее еще недавно утопическим предсказанное масонством светлое будущее вот-вот воссияет над миром. «Ле фэн дю сьекль» стал достойным его украшением.
Первоначально это словосочетание означало просто последнее десятилетие XIX века, отмеченное на Западе Европы особым стилем: сочетания научных сенсаций, промышленного бума, стремительного нарастания политического террора и крупных финансовых афёр, с расцветом стиля «модерн» в архитектуре и изографии, нагнетения декаданса в мире искусств и в литературе, нигилизма философского и морального в общественных мнениях, оккультных сект, вплоть до сатанинских, и небывалого дотоле по откровенности и размаху распутства. Позднее «конец века» расширился еще на десять лет, названных «Серебряным веком» в России, где кроме пышного цветения искусств, пропитанных элегантной меланхолией и эротикой, и религиозно-философских бредней в духе мадам Блаватской, кипела насыщенная политическими страстями жизнь: царь ввязался ради создания Желтороссии (тесновато стало на своем подворье) в войну, в которой быстро потерпел позорное поражение, народ взбунтовался, но тоже потерпел поражение, эсеры убивали царских жандармов, министров и даже московского губернатора, сифилитика и родного дядю царя, одержимый бесом мужик утешал и поучал царя и царицу, думские бояре думали о реформах, патриоты искали утешения в еврейских погромах, интеллигенция возмущалась и мечтала о революции. Аристократия тоже возмущалась, но на другой манер, и уезжала отдыхать от домашних дрязг на Запад. А на Западе поминки по Просвещению справлялись еще пышнее и, естественно, разнообразней. Революционные всполохи начали посверкивать каждое десятилетие то в той, то в другой стране сразу после рождения Священного Союза. В Европе появилась новая социальная общность — «рабочий класс», обнаруживший прирожденную способность организовывать «забастовки» как новую форму общественной деятельности, коррелирующую с повышением эффективности производства от его эксплуатации промышленной буржуазией. Научные открытия в области физики и химии щедро питали технический прогресс, умело направляемый финансированием на службу потребностям рынка и военно-политических планов. Товары массового потребления и оружие, коммуникации для перемещения товаров и людей и средства связи достигли в течение столетия такого уровня производства и развития, перед которым все, что было произведено от «темных веков» до начала XIX века, за исключением произведений мысли и искусства, выглядело почти первобытными примитивами.
Но в сфере интеллектуальной, нравственной и религиозной сдвиг, отчетливо заметный уже в XV веке ускорялся по всем этим трем направлениям с тем, чтоб разразившись катастрофой Просвещения, устремиться вниз по пологим долинам XIX и XX веков. Разумеется, научные успехи этого периода можно было бы именовать прогрессом, если бы они ни привели семь поколений открывателей и покорителей сначала к пограничной ситуации экзистенциализма, где единственный обладатель разума во вселенной зажмурился у бездны на краю, почувствовав себя порождением темного хаоса, заброшенным в пустоту. И если бы бодрое поколение его потомков, освободившееся от последней высшей инстанции над собою — от власти разума и с радостным ржанием скачущее по бескрайней мировой степи, где ни деревца, ни кусточка — одна трава, коротенькая как в запретных зонах. Но для вольного дитяти постмодернизма нет запреток. Нет ни законов, ни правил, ни порядка, ни каких-либо структур вообще. Нет ни стыда, ни совести, ни идеала, ни подражания, вообще ничего единого и ничего целого. Только безграничная множественность различных травинок, никогда не повторяющихся при размножении. И все это потому, что нет никакого смысла ни в чем. Наконец-то, впервые достигнута полная свобода, благодаря тому, что уничтожен всепорабощающий смысл — главное оружие всевластия разума. Человек — это гениально одаренное разнообразными желаниями тело свободен вовеки веков. Осталось, правда, одно досадное обстоятельство … это проклятое время. Но, если хорошо выпить и хорошо подумать, жизнь — это ведь «только миг между прошлым и будущем» и потому, как сказал один известный «постмодернист» X века: «…жаден к жизни будь… рази врага, пей мёд, любовницу ласкай… Потом, как все, помрешь. Но разве это важно?!»
Если верить существующим в классической физике методам исчисления времени, то появление «человека разумного» на земле следует отнести то ли к сорока, то ли к шестидесяти тысячам годам назад до нашего времени. И с тех пор нам вряд ли удастся найти хоть одну эпоху, о которой можно было бы аргументировано сказать, что человеческая жизнь в ней не имела смысла. Человек разумный во все времена так или иначе верил в наличие какого-то высшего смысла в существовании всего окружающего мира и в самом себе. И поэтому следует признать, что сегодня мы впервые вступили в эру бессмысленности, где для человека разумного уже нет места. Маловероятно, что она, эта эра, будет продолжительна, но у нас все-таки еще остается время подумать, как мы дошли до жизни такой.
Ведомая нам история нашего мира убедительно свидетельствует, что он «лежит во зле», как сказано о том апостолом Иоанном. Непрестанные и цинично откровенные попрания заповедей Божьих, запрещающих убийства, прелюбодеяния, воровство и ложь, без просвета заполняют панорамы минувших веков. Но надо учитывать, что мир — это человеческое сообщество в целом, а не все живущие на земле люди. Всех нас можно разделить на три неравные части, первую из которых представляют махровые стяжатели, с «большой шайкой разбойников», как назвал Блаженный Августин римское государство, представлявшее в его время первое «царство мира сего». Именно это сообщество стяжателей власти, богатства, вдохновителей лжи и патронов разврата является по преимуществу уделом «князя мира сего». Основную массу человечества представляют потребители, производящие все материальные ценности и потребляющие большую, но далеко не лучшую их часть. Зависть, свойственная большинству из них, облегчает их вовлечение в злобные сообщества борцов за лучшую долю. Немало среди них и отнюдь не злобных людей, не поддающихся вовлечению в общественные смуты, но потребление, как для активных, так и для пассивных остается главной жизненной целью. А поэтому, покорно или ропща, они всегда, в конечном счете, подчиняются порядкам и нравам мира сего. Наименьшую треть составляют искатели, противящиеся этим нравам и порядкам и ищущие в жизни цели, оправданные каким-либо высшим смыслом. Большинство из них обретают в своих поисках веру в ту или иную ипостась этого высшего смысла и становятся учениками Всевышнего Бога. Различия в их представлениях о Боге разводят их по разным школам и успехи в их постижении шаг за шагом Учения Божьего неодинаковы. Но только одни они и оправдывают имя человека как «человека разумного». Их пути проходят в стороне от проторенных в этом мире дорог и непонятны людям мира, потому что они ищут то, чего нет в мирском сознании. Ищут смысл Слова Божьего в Писаниях, ищут звучания Голоса Его в своем сердце и, когда удается услышать, понять и исполнить волю Его, то подтверждение правильности понятого и сделанного в одобрении «Лица Его».
Вполне естественно, что это — безумие для мира, нечто подобное «вяло текущей шизофрении» в социально опасной форме. Общая картина истории мира, создаваемая искусством стяжательства силами потребителей и, увы, не без участия заблудившихся и блудящих искателей, если приглядеться, изображает отчетливей всего два глубоко проторенных и хорошо ведомых всем пути, берущих начало из всем свойственного инстинкта самоутверждения. В истории одной человеческой жизни это принято называть поиском самоидентификации. В истории народов — национальным призванием, в истории мировых цивилизаций каждой эпохе свойственно отдельное наименование, как то: переселения народов или борьбы за место под солнцем, собирания земель или покорения соседей, борьбы городов и замков, религиозных войн, союза злата и булата, нарушаемого мятежами и финансово-экономическими кризисами, и, наконец, опытов построения мировых империй, заканчивающиеся катастрофическим распадом. Эта чисто внешняя, формальная картина истории производит впечатление, что главным и постоянным ее сюжетом являются войны. Если учитывать только шесть тысяч лет патриархата, то это, вроде бы, так и есть.
Но не требуется большого напряжения зрения, чтобы увидеть столь же непрерывную, хотя и менее заметную на первых порах, кривую конкуренции, начавшуюся задолго до эры войн и в большинстве случаев ставшую их причиной. Средство получить желаемое путем обмена, свойственно женскому складу ума (что подтверждается археологией неолита), в то время как для мужского, охотничьего, естественней приобрести это силой. А то, что для обмена становится обычен обман, а для силового решения — грабеж, это морально уравнивает оба пути. Впрочем, мораль здесь не причем. Великие полководцы не обременяли себя размышлениями о справедливости войн и, хотя не всегда говорили об этом, как Наполеон, но всегда были внутренне убеждены, что «большие батальоны всегда правы». Еще менее можно заподозрить в моральных колебаниях великих служителей Маммоны. «Fair play” на рынке столь же частое явление, как целомудрие в борделе.
Различие и противоборство
Но было бы глубоко ошибочным считать, что булат и злато правят миром, ни во что не веря. На каждом из двух стволов мирского древа множество ветвей. От первой человеческой семьи по мере её разрастания начались разветвления по родам и далее по племенам. На уровне союзов племен уже четко различимы начала культурных и религиозных различий по данным археологии верхнего палеолита. И наиболее ранние из них антропологические различия — опять-таки фиксированные археологией — и сопутствующие им языковые, что представляется несомненным при масштабах рассеяния и длительности этих процессов. К концу эпохи неолита и началу переходного периода от матриархата к патриархату эти различия уже четко различимы и поддаются реставрации по письменным источником, возникшим в третьем тысячелетии до нашей эры, когда Великие Богини при началах цивилизации утрачивают свое абсолютное превосходство в религиях народов, отдавая его мужским небесным богам. Однако самое первое различие — между мужчиной и женщиной, пройдя сквозь все этнические, социальные, культурные и религиозные различия и меняя формы, сохранило свою фундаментальную значимость. Да и как бы могло быть иначе, если человечество, постоянно увеличиваясь и меняясь, прежде всего, как и в начале, является, прежде всего, сообществом женщин и мужчин. И только лишь нравственной ущербностью, тяготеющей над нами, и порождаемым ею скудоумием можно объяснить, что трагическое противоречие, господствующее в этом сообществе от начала истории, никогда не принималось всерьез лидерами и вождями народов, а лишь религиозными фанатиками, полусумасшедшими сексологами и совершенно сумасшедшими от ненависти к мужчинам радикальными феминистками. Понять же, что это противоречие проникает во все роковые проблемы межчеловеческих конфликтов и является вторым по своему значению «проклятым вопросом» для человечества, без решения которого катастрофический характер нашей истории ведет нашу цивилизацию к краху, необходимым образом.
Второе место занимаемо им потому, что первое принадлежит главной причине человеческой трагедии — конфликту между сознанием и смыслом. Если требование равноправия для женщин, лежащее в основе социального феминизма, глубоко морально и разумно, а пагубны для жизни направленный на уничтожение семьи радикальный феминизм и беспрецедентный массовый разврат сексуального феминизма, празднующего полную ликвидацию целомудрия и циничное глумление над стыдливостью, то полная ликвидация смысла как тирании над свободой, провозглашенная в «нью эйдже» и постмодернизмом еще в нашем «старом веке», завершила многовековую борьбу человеческого разума против веры, ограничивавшей его стремления к безграничной свободе. Слова Священного Писания о начале этой борьбы у древа познания добра и зла лукаво понимались людьми, к которым были обращены, как осуждение жажды всезнания, а не безграничной свободы. В еврейском языке вообще не было слова «свобода» до утраты народом свободы с крахом государства. Желание обрести совершенную мудрость и стать «Как боги», ведающие добро и зло, представлялось благочестивым и не допускало мысли о мятеже против Божьей воли. Потому и по сей день в религиозном еврейском сознании нет понятия «первородного греха».
От повторения грехов древнего Израиля, которые постоянно были связаны с перетолкованием Божьих заповедей таким образом, чтобы ими можно было оправдывать грешные стремления человеческие, не смогли уберечься и «новые израильтяне» — христианские церкви. И ясно понимая смысл преступления прародителей против Бога, ум человеческий, тем не менее, старался переосмыслить инцидент с плодом познания добра и зла так, чтобы он выглядел уже исчерпанным, а для греха, последствия которого тяготеют над родом человеческим, найти какой-нибудь менее страшный образ. Так Августин Блаженный убедил себя и многих других, что первородный грех — это грех сексуального соития, закрывая глаза на благословение Богом целомудренной супружеской любви и почитания детьми своих родителей. По мере своего срастания с государством и обогащением, клерикальный аппарат церкви, все более ощущая нужду в репрессивных средствах против растущего среди мирян критического инакомыслия, стал объявлять протесты и неповиновения своим декреталиям и законам кесаря преступлениями против закона Божьего — суть первородным грехом. Преследования еретиков от казней Феодосия I до костров инквизиции, с феноменальным призывом Урбана II убивать мусульман, захвативших Гроб Господен, ибо «Этого хочет Бог!» и резней 1099 года, уничтожившей все подчистую население Иерусалима, 70000 человек мусульман и евреев, стариков, женщин и детей, и четыре века кровавого движения крестоносцев — это последствия клятвопреступной лжи. Первородный грех пригодился и протестантизму. Лютер, не сумевший совладать со своей бунтующей против монастырских обетов плотью, сумел выковырять из писаний Павла строку, давшую ему основание провозгласить, что спасение души зависит только лишь от веры в Христа, а совершенное ничтожество человека лишает значения какие-либо его дела праведные или грешные, и от первородного греха не осталось и соринки. Он проклял монастыри, взял себе в жены соблазнительную монашку и предался радостям жизни с ней и в застольях с учениками в свободное от войны с римскими папами время. Второй при жизни Лютера, но первый впоследствии вождь реформации Жан Кальвин подошел к делу с другой стороны. Первородный грех он закрепил за людьми, живущими в бедности, которая сама собой и свидетельствует об их вековечной греховности. Они и наказаны болезнями, леностью, неумением и неудачами, предрасположенностью к преступлениям, к пьянству и разврату. И наоборот, трудолюбие, успешность в делах и богатство являются надежной приметой праведности христианской и избранности Богом для спасения. Как Лютера не смутил призыв Христа не отягчать сердца объедением и пьянством и заботами житейскими, чтобы Судный день не постиг его внезапно, так, и более того, Кальвин презрел Его предупреждения беречься любостяжания, «ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» и о том, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Небесное. На кальвинистское фарисейство в значительной степени опирается масонская социальная идеология и нынешняя идеология Мирового Рынка, что почти одно и то же. Соблазнительность для светской идеологии исчезновения понятия первородного греха так же как представления о том, что необходимо любить Бога, весьма способствовала быстрой либерализации этой идеологии. Через полвека после ухода с арены вождей Реформации успехами светской философии (Бэкон, Локк, Декарт, Спиноза, Бейль) понятие о Живом Боге, Которого можно было любить и молиться, сменилось представлением о Боге «первого толчка», скрывшимся в глубинах вселенной или растворившимся в Природе, а грехи человеческие утратили свой зловещий характер, смягчась искусством и юмором. Мир не может существовать без идеологии. Ведь мы — двухприродные существа, и кроме тел и действующих в них инстинктов в нас живет и наша высшая человеческая душа, наделенная совестью и разумом и неизбывной потребностью верить в высший смысл жизни и в истину любви. Каждый из нас в отдельности и на свой лад мучается со своей раздвоенностью. С первоначального нашего пленения своей низшей природой, после бунта против Бога во имя свободы, все мы без исключения обречены на беспощадную зависимость от этих двух преступных порождений обретенной нами «свободы» самоутверждения: стремления к превосходству и жажды обладания. И все наши собственные попытки вырваться из-под деспотической власти этих извращенных инстинктов приводят к порабощению иллюзиями, ответвляющимися от стволов насилия и похоти. Они тешат нас надеждами на то, что своими собственными силами, совершенствуя их с помощью познания эзотерических тайн своих организмов, мы достигнем такого физического и духовного перерождения, что станем сверхчеловеками. Мир кишит всевозможными сектами, тайными обществами, альянсами и лигами, обучающими десятки тысяч адептов, как достичь этой божественного преображения посредством герметических наук и гностической мудрости, магических тайн Востока и оккультного блуда Запада, мистического разврата и транса под наркотическим «кайфом». Это кишение начало быстро расширять зоны своей активности в Европе сразу после спада революционных движений в середине XIX века и в США после окончания гражданской войны. Небезынтересен тот факт, что в процессе размножения этих мистических обществ и движений весьма заметную роль стали играть представительницы прекрасной нашей половины, никогда не прекращавшие личную борьбу за свою утраченную власть над половиной мужской и теперь продолжавшие ее параллельно с начавшимся движением суффражизма. К примеру, в 1867 году в Манчестере возникло первое в Европе «Общество женского избирательного права» во главе с Лидией Беккер, а в США в 1850 году сенсацией стали спиритические контакты сестер Фокс с духами умерших. И поскольку большинством одаренным медиумическими способностями были женщины, спиритизм стал распространяться на Западе со скоростью пандемии. «Пренебрегать спиритизмом значит пренебрегать истиной» громогласно заявил кумир республиканцев и неутомимый женолюбец Виктор Гюго. А его не очень четко выражаемые мнения по всем вопросам разделяла вся либеральная Франция. И следует признать, что древняя, как мир, неодолимая тяга к тайнам, ведомым мертвецам, стала, как и в древнейшие времена, неким подобием инфернальной религии. И, как встарь ей ведали устрашающие богини и заправляли женщины, так и теперь стали проповедовать жрицы, задрапированные в эзотерические хламиды. Первая из них Елена Блаватская, основавшая в 1875 году «Теософское общество» в Нью-Йорке, апробировала древнее откровение о том, что сексуальные соития на земле являются аналогами актов, происходящих на небесах. Её американская последовательница Ида Крэддок соединила небо и землю, написав книгу «Небесные женихи», в которой популярно объяснила, как упомянутые в Библии Ангелы сходят на землю и сочетаются с дочерями человеческими, ссылаясь при этом на свой личный опыт как супруги падшего ангела. Через год после её самоубийства в 1902 году, Пабло Пикассо с наглым цинизмом, свойственным извращенцам, выставил на обозрение полотно, изображающее оральный секс. Этой демонстрацией, вызвавшей восхищение поклонников свободной без предрассудков любви, была открыто провозглашена эра бесстыдства. И хотя в столице порнографии Голливуде делались лишь первые осторожные шаги в этом направлении, процесс развращения нравов шел, набирая силы с каждым поколением, по мере выветривания из общественного сознания веры и морали. Уставшее от двух мировых войн общество руками молодежи освобождалось от этих «старых предрассудков», чувствуя себя уже одной ногой в постиндустриальном рае. В немалой степени, с чисто практической точки зрения, к процессу формирования новой мировой идеологии и новой эры причастен технический прогресс. Вторжение в сферу коммуникаций чуда интернета в начале 70-х создало условия для рождества Компании Мирового Рынка, для немыслимой никогда свободы общения, для общедоступности гигантского объема информации и для чудовищного бума порнографии. Структура Мирового рынка, формирующаяся в виде снежного кома из сотни транснациональных корпораций, крупнейших банков и дюжины абсолютно непрозрачных консультативных обществ, сложилась в кратчайшие сроки, благодаря освобождению соединяющих их финансовых и информационных потоков от какого-либо контроля. В центре мирового информационного поля с не меньшей скоростью возникло неформальное объединение крупнейших информационных агентств — аппарата первичной проверки и отбора продуктов для поваров, стряпающих мировую идеологию. Свободное распространение информации, разрушающей человеческие ценности, явно преобладает над альтернативной. А новая крутая волна сексуальной революции, поднявшаяся в 60-х годах, выплеснулась десятилетие спустя, на просторы интернета, где обрела мощнейшего союзника в порнографии. Не касаясь вопроса продажности рода человеческого, лишенного веры в человеческое достоинство (хотя греческий корень «порно» и означает именно проституцию) достаточно понимать, что женщинам естественно свойственно привлекать мужчин своей телесной красотой, что и превращает их в прирожденных артисток. Патриархальная цивилизация постепенно приучила их скрывать свое тело — сильнейшее средство влияния на мужчин — от их глаз. С первыми признаками заката цивилизации женщины начинают постепенно обнажать свое оружие. И когда наиболее «просвещенные» из них достигают такого уровня эмансипации, что их обременяет даже бикини, неожиданно технический прогресс распахивает перед ними сцену, о размерах которой нельзя было и мечтать. От стесненных несколько цензурой возможностей эстрады она отличается полной бесцензурностью и более высокими гонорарами при незначительной затрате времени и труда на демонстрацию абсолютно постыдных поз и актов. То что этим «подрабатывают» мало кому известные модели или просто безвестные девчонки — для них это всего лишь обычная проституция. Но когда такую пропаганду «свободной любви» берут в свои руки популярные «звезды» эстрады и кино, не так уж нуждающиеся в сдельной зарплате за привычный «труд», она становится самым подлым средством разрушения психики. Ведь перед экранами компьютеров сидят люди всех возрастов и всех народов. Мотивация порноактрис, если это не деньги, может быть различна. Очевидно, чаще всего это просто реклама, мотивированная расчетом, что совершенный беспредел бесстыдства совершенно неотразим. Не исключены, конечно, и другие варианты, порождаемые извращенной психикой. Но сомнительно, чтобы в их глупые головы не могла прийти мысль о том, ненаказуемом в этом мире преступлении, которое они совершают, возбуждая половое любопытство у детей, еще не ставших даже подростками, соблазняя подростков «попробовать» запретное «лакомство», провоцируя юношей и девушек махнуть рукой на прописные морали и смело выйти на беспредельный простор «свободной любви». Фальшивая мораль рыночной цивилизации не порицает порноискусство, если им занимаются достигшие совершеннолетия граждане. Лживая святыня «Прав человека» выше моральных ценностей, потому что они — дело рук божьих, а боги различны у разных граждан, и что ни в коем случае нельзя забывать, множество граждан не верят вообще ни в каких богов. Что же касается человеческих моральных установлений, то, опять-таки, сколько голов — столько умов. Однако от совершенной дискредитации мораль спасает демократия, на которой зиждется рыночная цивилизация: правда, справедливость и праведность устанавливаются большинством голосов, и это уже неопровержимо. Все же гражданское общество сочло необходимом сохранить три Божьи заповеди. Убийство, прелюбодеяние и воровство признаны преступлениями. Но только в случае совершения их людьми, обладающими здравым смыслом. Необладающих судить нельзя. Они же неспособны понять, что они делают. И на защиту обиженных умом, вследствие нездоровой наследственности или тяжелого детства, или перенесенного заболевания, или еще множества других заслуживающих сугубого внимания «или», как только возникает для них угроза судебного преследования, немедленно встает их могущественная защитница и покровительница — политкорректность, состоящая при храме Прав Человека священной стражей и генеральной инквизицией.
Нетрудно проследить, как после каждой удачи в борьбе с совестью и разумом, данным нам Богом, неустанно стремящийся к «свободе» от ограничений своей воли человеческий ум, освобождал от запретов морали и человеческие инстинкты. Каждая его большая победа неизбежно сопровождалась новым приливом криминальных и сексуальных волн, затопляющих новые слои общества, продвинувшиеся на пути «возрождения» и «просвещения». И «просвещенная» женская часть общества всегда перехватывала на этом этапе эстафету «прогресса» у мужской, положившей ему начало. Но всё же, надо полагать, что не Ева соблазнила Адама поверить лжепророчествам сатаны, а именно в его душе зародились смутные поиски оправдания желания «освободиться» несколько от опеки Божьей, и Ева, не понимая, но чувствуя это, с доверием приняла за правду обещание «будете как боги» и пересказала мужу, для которого оно и стало желанным обоснованием. Мы можем на самих себе убедиться, что своеобразие женского восприятия таково, что они чаще реагируют на наши невысказанные мотивы, нежели на то, что мы им говорим, и тем самым помогают им. Можно даже сказать, что они их порождают, но зарождаются они в нас.
«Всему свое время под солнцем»
Однако, рассматривая эти взаимосвязи в связи с темой данного очерка следует перейти от индивидуального опыта к историческому. Временные циклы, которые выявлены учеными из наблюдений за вращением солнца, земли, планет и звездного неба, позволяют найти среди них такие, которые наиболее совпадают с периодами процессов, наблюдаемых у нас на земле. В данном случае вопрос идет о времени существования мировых цивилизаций. Приняв условно за точку отсчета нашей цивилизации начало нашей эры и сопоставив два тысячелетия ее существования с таким же периодом до нашей эры плюс-минус два-три века зародилась древнейшая греческая цивилизация на Балканах, хеттская на Анатолийском полуострове, Индийская в бассейне Инда, китайская в среднем течении Хуанхе и погибли две первые на земле цивилизации Шумера и Египта Древнего Царства. Можно допустить, что усредненный срок существования мировых цивилизации соответствует усредненному сроку прохождения точек равноденствия по одной двенадцатой круга экпликтики (или между границами двух знаков зодиака) — то есть двадцать одному веку. Этнические цивилизации в большинстве случаев короче, как, к примеру, римская, просуществовавшая около 12-ти веков, или ассирийская — 14 веков. Однако нередки случаи гораздо более краткосрочных цивилизаций, таких как этрусская, погибшая через пять веков после своего образования, или урартская, срок которой ограничился всего тремя веками, а цивилизация инков, несмотря на громадную протяженность захваченных территорий, была ликвидирована отрядом конкистадоров Писарро всего через сто лет после своего возникновения. И если слабость цивилизации инков можно пытаться объяснять чужеродностью инкских цивилизаторов покоренным ими индейцам, то чем объяснить гибель цивилизации ацтеков, в те же самые годы разрушенной также быстро другим отрядом конкистадоров во главе с Кортесом, несмотря на то, что ацтеки были самым многочисленным из индейских народов и заложили основы своей цивилизации в долине Мехико на триста лет раньше? Чем крупнее национальная цивилизация, тем заметнее в ее судьбе наиболее общие черты цивилизации мировой, в которой она пребывает. И чем мельче, тем большая роль принадлежит в их судьбе факторам, воспринимаемых нами как случайности. Поэтому возрастные особенности в истории мировых цивилизаций различимы более четко и оказываются, как это ни странно выглядит на первый взгляд, сопоставимы с возрастными особенностями людей, проживших полный человеческий век. Наиболее очевидной единицей времени в жизни организмов с кровообращением, регулируемым сердцем, уже в древнем Вавилоне стало одно сокращение сердца. По 60-теричной системе счисления, принятой шумерами, вероятно, еще в начале третьего тысячелетия до н.э., когда видимый годичный круг оборота солнца на земном небе был разделен на 12 частей по 30 градусов, названных именами зодиакальных созвездий, одно сердцебиение, определило мельчайшую единицу времени — секунду. А 60 секунд были приняты за норму 60-ти сердцебиений. Прошло 6 000 лет до той поры, когда российские и шведские физиологи установили, что срок жизни всех млекопитающих равен приблизительно миллиарду сердечных сокращений и различается лишь в связи с разной частотой их сердцебиений (чем меньше объем их тела, тем эта частота выше). Человек же, если жизнь его не прерывается до срока болезнями или бедствиями, живет три миллиарда и более, по 25—28 лет на миллиард. Общепринятые возрастные периоды вполне корректно соотносятся с возрастными периодами мировых цивилизаций, длящихся от 700 до 800 лет.
Цивилизация начинается со времени достижения группой родственных племен уровня социального развития, при которой она становится этносом (народом). Поскольку среди историков не существует и намека на единство в определении этого понятия, приходится пользоваться таким, какое представляется автору наиболее корректным. Этнос возникает как союз родственных племен, объединившихся вокруг наиболее сильного и развитого — ядром этноса — племенное святилище которого становится общим религиозным центром, и язык постепенно превращается в язык межплеменного общения. При этом возникает самоназвание — этноним — обособляющее своих от всех чужих. Процесс религиозно-культурного и социально-политического сплочения, происходящий в первый возрастной период образует в его конце собственно этнос или народ, вступающий в цивилизацию.
Термин цивилизация, в отличие от этноса, появившийся совсем недавно, в середине XVIII века, сначала как юридический, отделяющий уголовное право от гражданского, вскоре стал употребляться как исторический, отделяющий варварскую эпоху от культурной. Только в начале XX-го века в трудах Шпенглера и Тойнби с некоторыми различиями этот термин приобрел современное значение. Однако под углом зрения данного очерка, цивилизация начинается с изменения представлений о верховном божестве, о мире и о предназначении человека, с развития письменности и начала образования, со строительства городов и дорог, с развития торговли, ремесел и начала религиозных войн. Общие черты процессов, различимых в трех возрастных периодах мировой цивилизации, жизни этнических цивилизаций и человека выявить необходимо для некоторого подтверждения гипотезы о единстве смысла истории человечества. Но размеры очерка и знаний автора необходимо ограничивают описание этих черт.
История первой мировой цивилизации ограничивается историей шумерской и египетской цивилизаций. Вторая мировая цивилизация включает пять великих этнических цивилизаций и третья мировая, наша, в главных своих чертах определяется историей трех суперэтнических зон: европейской и двух азиатских — западной и восточной. Эры мировых цивилизаций позволяют увидеть сходство в параллельных возрастных эпохах. И нам следует, насколько мы способны, учитывать, что наша мировая цивилизация — их продолжение. Мы причастны к их достижениям и к их ошибкам. Наш материально-технический прогресс огромен и еще более велик в накоплении информации, собранной рассудком в эмпирических исследованиях. В области морали он, увы, крайне амбивалентен. Мы стали чрезвычайно высоко ценить жизнь в области чистой теории и чрезвычайно энергично уничтожать ее на практике во всех без исключения областях биосферы. Что же касается смысла жизни, мы оболванили ее совершенно беспрецедентно, сведя этот смысл на сегодняшний день к нулю. История тому бесстрастная свидетельница.
В молодости, входя в смутный мир своей души и в мир людской лжи и насилия, путаясь в своем и чужом добре и зле, и ища пути, как героическим рывком освободиться от своего унизительного состояния и обрести честь и славу, человек ищет условия — арену для совершения подвига, и попадает в еще более горшие. Нечто подобное происходит и с народом, покинувшим свою племенную колыбель и отправившимся отыскивать и завоевывать себе место под солнцем. Как это ни парадоксально, на первый взгляд, именно из «юдоли скорби» человек лучше видит и начинает понимать, что мир лжив и зол и мирская слава не облагораживает и не освобождает от пороков. А потому бессмысленно искать соратников для ее завоевания. Тогда ему становится внятен голос из Писания: «Перестаньте надеяться на человека..! Ибо что он значит?!» Вера, открывающая путь к подлинному благородству и к всеохватному смыслу, приходит неожиданно. Но если душа еще недостаточно вспахана страданием и сердце жестковато, первая радость от обретения веры недолго наполняет её. Вскоре дарованные перспективы несколько затуманиваются и обесцвечиваются, а некоторые видения отторженного было из сознания мира вновь всплывают из забытья и обретают красочность и соблазнительность. И когда наступает пора главного выбора молодости — выбора своего призвания, то он в большинстве случаев подменяется выбором профессии как способа зарабатывать средства на жизнь. Отказ от поиска и выбора призвания становится причиной утраты смысла жизни, осознаваемой лишь впоследствии. Также и выбор своей пары для любви и продления жизни чаще всего совершается не по духовной близости и не по родству душ, а по зову плоти. При этом внешняя красота выполняет функцию лишь привлечения внимания, главными связующими факторами становятся чисто половые доблести: мужская сила страсти и женская зова пола. Поскольку питающий их инстинкт ориентирован на разнообразие половых пар и поэтому продолжительность сексуального влечения в каждом отдельном случае ограничена, неизбежно через несколько лет приходит конец «любви» и, если в начале, как говорит женский опыт, «любовь зла, полюбишь и козла», то в конце обаяние «козла» исчезает, он становится «вонючим» и возникает труднопреодолимое желание сменить его на приятно пахнущего «жеребчика». Мужской опыт аналогичен и породил не менее цветистые пословицы. И начинается жизнь, наполненная непрерывной борьбой и изменами двух не родных друг-другу, связанных лишь житейскими соображениями людей, заканчивающаяся очень часто разрывом семьи. Сходным образом развиваются события внутри цивилизации, где начинает сочиняться «симфония» Церкви и Царства. Мирские проблемы облекаются в религиозные ризы и от верховного куратора веры — «равноапостольного» Константина до «божественного» Юстиниана, за два века цезаропапизм достигает своего апогея. Церковью правит Царь и её верховный законоучитель — он же. Для византийской цивилизации это, как бы, естественно. Пусть политически она государство «солдатских императоров», а не римского народа, и этнически — смесь греков и дюжины народов Передней Азии и Египта, но запашок «божественных Цезарей Августов» въелся крепко. А вот, Хлодвиг — дикий варвар, принявший крещение, только ступив одной ногой на порог цивилизации, видимо, сразу нижним чутьем уловил выгоду от облачения своей хищной и безжалостной власти в белые одежды христианства «ромеев». Хитрость и коварство ценились у варваров как доблесть. Только они не царя делали, как византийцы, земным богом, наместником небесного, а Христа — Помазанника Бога переодевали в доспехи своего военного вождя. Эти первые в молодости цивилизации преступления против заповеди Декалога: «Не исповедуй имени Господа Бога твоего ложно» и заповеди Евангелия: «Никто не может служить двум господам…» нашли подготовленную почву во многих странах. Истинный смысл жизни скрылся за ритуалами и обрядами. Бог не открывает его тем, кто Его обкрадывает, и измена своему призванию меняет позиции в земном странствии: вождь становится ведомым, а ведомый вождем. Как в семье женщина становится хозяйкой, отодвигая мужа на второе место — рабочего плеча, приносящего в дом заработок, так и в цивилизации мирская власть стремится отодвинуть первое сословие — власть духовную на второе место, своего «духовного плеча» — службы идеологии. И это удается ей гораздо чаще, чем церкви превратить ее в свое «светское плечо». И думается, что такова воля Божия. Его волей последний век молодости цивилизации увенчался событиями, ставшими буквальным воплощением нарушения церковью заповеди, заповеди Иисуса: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мт. 22–21).
Половину возраста зрелости у большинства людей занимает постепенный подъем в их основных делах и расширение круга жизни, что неизбежно сопровождается некоторым сокращением участия в делах семейных. Тем более, что дети уже подрастают и выпархивают из гнезда, и остывает близость супружеских отношений, сужаясь все более до чисто практических забот. Выбранное ими «призвание» грубо говоря делится лишь на две продиктованных инстинктом самоутверждения цели: удача в военной или служебной карьере и успех в обогащении производством ценностей или их торговлей. Но, достигнув к середине жизни, к сороковым годам определенных успехов и благосостояния, многие начинают замечать, что дальнейший подъем вроде бы замедляется, и дела уже идут по привычной горизонтали и даже, быть может это кажется, с чуть заметным снижением. Появляются тревожные мысли, что вершина уже пройдена и впереди не ждут никакие новые достижения и никакое новое счастье, а только спад. И вдруг, как принесенная порывом холодного ветра, появляется мысль: а есть ли вообще в жизни какой-либо смысл, кроме чисто практических соображений? Сколько-нибудь удовлетворительного ответа на этот вопрос нет. В холодном и промозглом воздухе поздней осени все иллюзии, подогревавшие надежды еще в конце лета жизни вянут и опадают, как листья, лишившиеся соков и тепла. Начинается трудная пора — кризис 50-летия. В организме происходит, далеко не каждому понятная, гормональная перестройка — гипофиз уступает свою роль, регулирующую жизнедеятельность всей эндокринной системы надпочечникам, чтобы обеспечить перераспределение энергии, необходимое для жизни в старости, когда главная жизнедеятельность человека должна становиться не физической и не душевной, а духовной. В женском организме перестают образовываться необходимые для деторождения яйцеклетки. Видимо это необходимо для нового этапа жизни.
Но люди почти всегда отказываются принимать эту новую жизнь. Резко поворачиваясь назад, они стараются разглядеть, где же они совершили ошибку, выбирая пути к достижению цели. Цели они сомнению не подвергают, все дело только в ошибке. Необходимо вернуться к тому месту, где она совершена и все начать сначала. Однако возможностей ни для нового успешного пути, ни для новой «любви навеки» не представляется. Время неумолимо заставляет человека, отказавшегося от дарованного ему Богом призвания, все более удаляться прочь от горизонта его надежд, и он, противясь этому всей душой, пятится к нежеланному будущему. Если же возмущенный он поднимает бунт против «судьбы», ради возврата утраченных иллюзий, то этот ренессанс неотвратимо оканчивается крахом. Как нельзя войти в воду, которая утекла, так и отмотать прожитое время назад и вернуть «прошедших дней очарованье», когда пришла пора отрезвления, чтобы понять в чем смысл твоей жизни. Но мы не желаем понять, что мы — дети, дети всегда. И наше мировое сообщество — это плохой коллектив капризных детей, и очень капризных. В детстве мы капризничаем против родителей, в молодости — против учителей и начальников, в зрелости — против порядков, которые нужно изменить, в старости — против смысла жизни, которая нам дана. И причина всегда одна: мы хотим жить, как нам хочется, «по вкусу языка своего», сами «как боги» определяя, что добро и что зло. В мире немало престарелых стяжателей, помешавшихся на обогащении, и палачей, одержимых бесом уничтожения непокорных, развратников, снедаемых похотью и лжецов, провоцирующих простаков на зло. Однако это не отменяет общей закономерности: отказ от поиска смысла жизни в старости ведет к более или менее скорой деградации, и моральной, и физической. Люди не живут, а доживают данный им бесценный дар разумной жизни. Врач, поведавший миру, что если человек начинает искать смысл жизни, его надо лечить, прославленный Зигмунд Фрейд — лжец, повинный в духовной гибели не меньшего числа людей, чем палач Лаврентий Берия в гибели физической с той лишь разницей, что палачеству Берии пришел конец вместе с ним, а учение давно усопшего Фрейда продолжает губить души и поныне. Впрочем, число апологетов бессмыслицы жизни растет неустанно.
(продолжение следует)
