©"Заметки по еврейской истории"
  май-июнь 2017 года

Леонид Нейфах: Серебряная ветка Палестины

Loading

На коленях у нее всегда лежала серьезная книга, и я не помню случая, чтобы она говорила о бытовых пустяках. Ее окружала теплая атмосфера мудрости и благородства. «Учись! – говорили мне родители, – такого больше нигде не встретишь!»

Леонид Нейфах

[Дебют]Серебряная ветка Палестины

«Скажи мне, ветка Палестины,
Где ты росла, где ты цвела…»
М.Лермонтов

Так я назвал «бабушку Розу» – свою родственницу Розу Соломоновну Ландер (Кунину). В ее необычной судьбе соединились Север и Юг, Серебряный век и Средиземное море: первую половину жизни она провела в России начала 20-го века, вторую – в Палестине, а закончился ее долгий путь внезапно и печально в послевоенном Ленинграде. Здесь в 50-е годы я, тогда школьник, увидел ее впервые (хотя и знал о ее существовании) и был поражен ее несоветской внешностью. Надо вспомнить то время – серые 50-е. Еще виднелись следы войны, Генералиссимус только-только откинул копыта, хмурый полублокадный город, коммуналки, нищета, очереди бедно одетых людей – и вдруг на этом фоне появляется сияющий человек из свободного мира – когда был опасен любой контакт с заграницей.

После возвращения в Ленинград

После возвращения в Ленинград

Ей было лет 80. Прежде всего, повторяю, поражала ее внешность: персиковая кожа, живые глаза, красивая одежда, свободная манера держаться и даже трость и слуховой аппарат, что было тогда в диковинку. Забегая вперед, скажу, что она быстро потеряла свой южный лоск и прожила здесь недолго. Не так-то просто в преклонном возрасте поменять климат, а свободный мир сменить на зону нищеты и лжи. Зачем она вернулась? Такой поступок казался странным: не то направление выбрала! Причина же была самая простая – тоска по дочери, которая осталась в России. Кроме того, похоронив мужа в Тель-Авиве, она сама осталась одна. Во всяком случае, впоследствии она говорила мне, что уползла бы обратно на четвереньках, если бы могла.

Еще бы! После цветущего Средиземноморья среди роз и апельсинов оказаться в одной комнате коммунальной квартиры. «Мы будем спать и обедать в одной комнате? У нас будет общая с соседями кухня и уборная?!»  такого она не могла себе представить. Не зная нашей жизни, она думала о ней слишком хорошо. В довершение бед дочь внезапно умерла, буквально сгорев в несколько месяцев от онкологического заболевания. Не пережив горя, мать вскоре последовала за ней.

А начиналось все так беззаботно и весело. Родилась Р.С. в 1875 году, в богатой еврейской семье, где было 12 детей и считалось обязательным, когда они подрастали, посылать их заграницу. Разнообразно одаренная, она посещала курсы лекций в различных университетах Европы, но не для того, чтобы приобрести профессию, а для самообразования, что было редкостью для женщин того времени.

В молодости

В молодости

Моим любимым занятием с детства было перебирать открытки начала века, которые путешествующие братья и сестры посылали домой, с видами Базеля, Люцерна, Берлина и т. д. – пожелтевшие, написанные пером с толстым нажимом и буквой «ять». Благодаря им у меня, живущего в стране, «где так вольно дышит человек», впервые зародилась мечта увидеть воочию эти далекие романтические горы, водопады и фуникулеры. Которая и осуществилась, замечу в скобках, лет этак через 50.

Интересовалась она, главным образом, философией и искусством и, вернувшись в Россию, оказалась в среде близкой к деятелям серебряного века. В числе знакомых ей людей были А. Белый и философ Б.Г. Столпнер (переводчик Гегеля). До революции, в Москве, она посещала известную частную студию художника П.И. Келина, ученика Серова, где получила первые уроки живописи.

Женский портрет

Женский портрет

Зимний пейзаж

Зимний пейзаж

Мужской портрет

Мужской портрет

Женский портрет

Женский портрет

В ту же пору, примерно, у Келина учился Маяковский. Я не хочу сказать, что он встречался с «тетей Розой», я лишь пытаюсь воссоздать окружение. В начале 20-х, в Петрограде, она занималась в Высших художественно-технических мастерских (так в те годы называлась Академия художеств) в мастерской известного скульптора И.Я. Гинцбурга. Ее (и мой) родственник С.Л. Абугов, как и его друг, театральный художник Б.И. Анисфельд, были учениками Д.Н. Кардовского (в советское время Абугов стал профессором Академии Художеств, а Анисфельд уехал в Америку, где приобрел широкую известность).

С.Л. Абугов. Портрет Р.С. Ландер

С.Л. Абугов. Портрет Р.С. Ландер

Она писала маслом, лепила, а позже в Палестине резала камеи из раковин. Еще живя в России, исполнила скульптурный бюст Столпнера, который привлек к себе внимание, но не сохранился, как и все ее наследие, перемолотое жерновами истории. На ее пору пришлась мировая война, революция, гражданская война и война за независимость Израиля.

Портрет дочери (камея)

Портрет дочери (камея)

Портрет внучки (камея)

Портрет внучки (камея)

Гомер (камея)

Гомер (камея)

Подробности ее судьбы в советский период мне неизвестны. К сожалению, не возник разговор на эту тему. Знаю только, что ее муж юрист Ф.Е. Ландер готовил материалы о еврейских погромах на Украине 18-20 годов для международной Комиссии Красного креста. Выводы комиссии легли в основу оправдательного приговора суда над Шварцбардом – убийцей Петлюры (Париж, 1927). В конце 20-х, предчувствуя, куда ведет советская власть и увлекшись идеями сионизма, они с мужем эмигрировали в Палестину. Клетка захлопнулась и далее связи по понятным причинам прекратились. В отличие от сегодняшних переселенцев – охотников за длинным шекелем и медицинской страховкой, их поколение высадилось в бесплодной пустыне, охваченное энтузиазмом возродить цветущий сад на земле предков. И она, и муж стали деятельными строителями первых коммун-кибуцев. Они оказались свидетелями исторических событий, в СССР совершенно неизвестных,  бурных годов рождения государства Израиль. Британский мандат и его отмена, так называемая «Белая книга» и драматическая репатриация, диверсии и восстание против англичан и первая война с арабами 1948 г. – эти потрясения коснулись ее семьи. Любопытно мнение об англичанах, которое сложилось у нее в результате: «Они очень хорошие дома, но не очень в колониях». Контакты с ней возобновились в 1943 году, когда она через Красный Крест разыскала своих дочь и внучку в Алма-Ате, где те жили в эвакуации, и привели, в конце концов, к ошибочному, по моему мнению, возвращению в Ленинград. Но хотя мы общались недолго, несмотря на разницу в возрасте, она оставила глубокий след в моей памяти.

Сидя в старинном кресле в рембрандтовской позе, в заморском, гранатового цвета халате она неторопливо и громко (как все глуховатые люди) вела свой рассказ, а я сидел напротив и рисовал ее. Мне открывался тот мир, который был выжжен в СССР каленым железом – Серебряный век и знойная Палестина. И все, что здесь написано, я излагаю с ее слов (если не подводит память – как-никак прошло 60 лет). На коленях у нее всегда лежала серьезная книга, и я не помню случая, чтобы она говорила о бытовых пустяках. Ее окружала теплая атмосфера мудрости и благородства. «Учись! – говорили мне родители, – такого больше нигде не встретишь!» Сама она, учившаяся всю жизнь, сообщала мне множество интересных вещей, ни один разговор не проходил впустую. Свежесть ее ума предполагала открытость ко всему новому, а точность оценок совмещалась с чисто детской непосредственностью, доходящей до озорства. «Что старость в детство нас приводит – пустяки, до самой старости мы дети – вот в чем дело», – повторяла она слова классика. Неудивительно, что она быстро раскусила нравы «гомус советикус»: соседей – воровавших дрова (топили еще печами), пропаганду радио, газет и кино (ТВ тогда не было). Будучи внутренне свободным, неиспорченным советской системой человеком, она категорически не принимала новое окружение, в которое ее забросила судьба. Помню ее первый поход на выборы – она отказывалась голосовать, громко возмущаясь: «Я же ничего не знаю об этих людях!», – привлекая к себе трусливые взоры окружающих. Или помню,  как она с отвращением швырнула популярную тогда книгу «Кондуит и Швамбрания» про дореволюционную гимназию: «Я училась в гимназии, – здесь каждое слово ложь!».

В ее лице я оказался свидетелем редкого эксперимента: передо мной был живой осколок старого мира, ярко выделявшийся на общем фоне и внешностью, и поведением. Прожив тридцать лет в эмиграции, она сохранила чистоту и цельность натуры, не обезображенной советскими лекалами – говорила, что думала, и делала, как говорила. Писать о ее последних днях особенно печально. Печально, что так несчастливо сложилась жизнь натуры столь одаренной, что не раскрылся ее талант, что почти все ее работы погибли, никому не нужные. Я постарался хоть отчасти вырвать ее из когтей забвения, напомнить об этой замечательной женщине, имя которой так несправедливо забыто, как будто ее и не было. Поэтому я воспроизвожу здесь те немногие из работ, которые сохранились. Перебирая недавно старые вещи, я обнаружил два портрета тех школьных лет, которые нарисовал во время ее рассказов. Они и побудили меня написать эти заметки.

Л.С. Нейфах. Портрет бабушки (уголь)

Л.С. Нейфах. Портрет бабушки (уголь)

Л.С. Нейфах. Портрет бабушки (масло)

Л.С. Нейфах. Портрет бабушки (масло)

Share

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.