А главное — народы Западной Европы, хотя и недолюбливали евреев, не спешили исполнить его пророчество от 30 января 1939 года и для этого убивать евреев на улицах европейских городов. Даже успех «Хрустальной ночи» 9 — 10 ноября 1938 года — общегерманского погрома, в ходе которого был убит 91 еврей и сожжено несколько сот синагог и еврейских магазинов, — не вызвал слишком большого энтузиазма у немцев. Немцы предпочли бы решение еврейского вопроса в рамках некоего «закона и порядка».

Александр Либин

ГИТЛЕР: МЕЖДУ ДВУМЯ ПРОРОЧЕСТВАМИ (30.1. 1939-30.1.1941)

Селективный конспект

(окончание. Начало в №5-6/2023 и сл.)

Получив текст Берлинского Договора, Сталин потребовал у Молотова письменной оценки ситуации. Сверхсекретный документ был написан Молотовым от руки, в одном экземпляре. Документ этот настолько устроил Сталина, что он переслал его редактору «Правды», где он и был опубликован 30 сентября 1940 года в виде редакционной статьи. Статья констатировала антиамериканскую направленность Берлинского Договора и предсказывала расширение «сферы войны». Прогноз оказался верным, хотя произошло это из — за отказа Германии и Японии от базисных идей этого договора: Гитлер напал на Советский Союз, а Япония — на США. Геббельс отметит эту статью в записи в своём дневнике от 1 октября 1940 года: «Очень положительное заявление. Россия была проинформирована заранее, и не выразила никаких возражений. Так что у плутократов, спекулировавших на получении помощи от большевиков, повисли паруса, в отсутствии попутного ветра» [The Goebbels Diaries, 1939 — 1941. New York, 1983, pp. 125 — 126].

Но Гитлер, согласившийся на «парадигму Риббентропа», одновременно наступал на горло собственной песне, песне о Гитлере как об освободителе немцев и Европы от ига евреев. Поскольку война с Англией должна была закончиться, то на континенте фактически устанавливался мир.

И хотя это был «мир» на условиях Гитлера, тем не менее, военных действий не велось. При этом, между 31 августа 1939 года и 22 июня 1940 года, когда была подписана капитуляция Франции, число подвластных Гитлеру евреев увеличилось примерно в 10 раз — с 350 тысяч до трёх с половиной миллионов. В конечном итоге, Гитлер ничего не мог с ними поделать в условиях мира. Он мог вводить дискриминационные законы и правила в Западной Европе, заставлять евреев носить жёлтые повязки, и сгонять их в гетто в Восточной, делать условия их жизни невыносимыми. Он мог бросить несколько тысяч в концлагеря в самой Германии. Хорошо было бы отдать их на растерзание местным народам. Что он и предсказал 30 января 1939 года. Но в Западной Европе ничего такого не произошло. Не было погромов, которые могли бы поддержать немецкие солдаты. Да, народы Западной Европы сильно недолюбливали евреев. Но не так страстно, как хотелось бы Гитлеру…

Но прежде всего, он ничего не мог сделать с немецкими евреями, а их он ненавидел больше всех. «Надо мной смеялись», — регулярно повторял он в своих выступлениях

Над ним смеялись немецкие евреи… Но он не мог убить их на территории Германии в каких-либо ощутимых количествах. В Германии были закон и суд. Хотя это были нацистские законы и нацистский суд, массовое истребление людей с помощью этих инструментов было невозможно. Массовое истребление без суда в Германии вызвало бы отрицательную реакцию населения и выглядело бы как отказ от немецкой и европейской законности. Так, опыт введения эвтаназии — умерщвление газом психических больных — вызвал отрицательную публичную реакцию, хоть и весьма умеренную. Третьего августа 1941 года, католический архиепископ Мюнстера граф Клеменс фон Гален произнёс проповедь, в которой осудил национал-социалистическую практику убийства инвалидов и умалишенных с помощью эвтаназии [Klee, Ernst (ed.), Dokumente zur ‘Euthanasie’, Frankfurt am Main, 1985], что и побудило Гитлера 24 августа 1941 года эти убийства на тот момент прекратить [Klee, Ernst, ’Euthanasie’ im NSD — Staat. Die ‘Vernichtung lebensunwerten Lebens’, Frankfurt am Main, 1983]. А Гитлер и так отказывался подписать приказ о введении эвтаназии психических больных, пока не началась вторая мировая война. До этого он утверждал, что такого рода приказы отдают только в военное время.

На территории Западной Европы, Чехословакии, а впоследствии и Венгрии, Гитлер не мог убивать евреев тысячами на месте, на улицах Парижа и Будапешта. В 1940 году этот вопрос даже и не ставился в таком виде. Чтобы избавиться от евреев, их надо было депортировать. Но куда? Хотелось бы в Польшу, но Польша кишела местными евреями в количестве двух миллионов, которых целый год перемещали с места на место, сгоняли в гетто, изводили как умели, но их не становилось много меньше… А эсесовские чины и гауляйтеры бессмысленно вздорили по этому поводу и кляузничали друг на друга Гитлеру, только досаждая ему и напоминая о тупиковости ситуации с евреями. Идея отправить их на Остров, изложенная в «Mein Kampf», витала в воздухе все 30-е годы. Первыми экспедицию из трёх человек для выяснения пригодности Мадагаскара для приёма еврейской иммиграции отправили в 1937 году поляки («Комиссия Лепецкого»). Но сей Остров принадлежал Франции, и поляки решили, что лучше поддерживать подпольные отряды «ревизионистов», сторонников Жаботинского, в подмандатной Палестине. В этом прозорливые поляки увидели шанс на создание еврейского государства, куда могла бы переехать хотя бы часть польских евреев.

Но мандат на Палестину был выдан Англии, которая, считаясь с арабами, издала в мае 1939 года «Белую книгу» о Палестине, согласно которой еврейская иммиграция на ближайшие 10 лет решительно ограничивалась. Да и сам Гитлер видел в арабах союзников. К тому же, он хотел депортировать евреев на Мадагаскар, где они быстро вымрут. И никак не хотел содействовать делу переселения их в Палестину, где они окрепнут, начнут размножаться, а там, гляди, и собственное государство выстроят…

Но в 1940 году у Германии не было флота, чтобы перевезти несколько миллионов человек за много тысяч километров под дулами английских военных кораблей. Для этого надо было добиться хотя бы молчаливого согласия Англии… Но Англия всё не сдавалась…

А на столе у Гитлера лежал с 25 мая 1940 года секретный меморандум Гиммлера о политике Германии в отношении этнических групп в Восточной Европе, прежде всего поляков, и евреев. В этом документе глава СС и RSHA (Reichssicherheitshauptamt — Главное Управление Государственной Безопасности Рейха — «ГУГБ») писал прямым текстом: «Я надеюсь, что само понятие о евреях будет стёрто путём массовой эмиграции евреев в Африку или какую-нибудь другую колонию». Речь шла о сроке в 4–5 лет. Гиммлер доходил до того, что декларировал в этом личном послании Гитлеру, что в этот период следует прибегать к умеренным методам обращения с указанными категориями лиц, «если, по нашим внутренним убеждениям, мы отвергаем большевистские методы физического истребления народа, как не — немецкие и невозможные для нас…» [Helmut Krausnick (ed.), Einige Gedanken über die Behandlung der Fremdvolkischen im Osten, Vierteljahrs Hefte fur Zeitgeschichte5, no 02 (1957), pp. 194 — 198]. Задача применения более решительных мер для избавления от нежелательных этнических групп оказывалась непосильной для нежного сердца главного палача. Чего ж тогда можно было ждать от остальных? От его подчинённых? А военные? Они спрячутся в час принятия неприятных решений за спины мягкосердечных эсесовцев?

Меморандум Гиммлера был утверждён Гитлером. По словам Гиммлера, он даже сказал: “Sehr gut und richtig!” — «Очень верно и хорошо сказано!». Так и неизвестно, имел ли он в виду весь текст или пассаж о неприемлемости для нацистов «большевистских методов истребления народа».

Правления еврейских общин Вены и других городов, оккупированной немцами Европы, были уведомлены о предстоящей по окончании войны тотальной депортации евреев на Мадагаскар. Гитлер был вегетарианцем, и 1940 год был для него в еврейском аспекте годом «вегетарианским»: только 65 тысяч евреев были переселены с места на место. Делалось это не по инициативе Гитлера, а по требованию гауляйтеров польских территорий. И это всё. Крайне неутешительный итог для Гитлера, видевшего себя Мессией, посланным миру для избавления от заразы еврейства. Ради этого не стоило пятнадцать лет бороться за власть, а потом триумфально покорять Европу.

Цели гегемонии Германии над Европой и «удаления» евреев из Европы оказались несовместимыми в рамках даже весьма условного европейского или немецкого правопорядка. Следует отметить, что в отличие от Польши, где 25 сентября 1939 года были упразднены польские суды, заменённые немецкими, внутренние управленческие и судебные структуры оккупированных западноевропейских государств не были ликвидированы Гитлером, оставались их полиция и суд, а также их бюрократия, хотя и подвластные Гитлеру, но способные, не отказывая Гитлеру напрямую, затягивать «решение еврейского вопроса» в рамках бюрократических процедур. Признавался даже их «суверенитет», что означало наличие гражданства у евреев, которое следовало специальным образом аннулировать…

А главное — народы Западной Европы, хотя и недолюбливали евреев, не спешили исполнить его пророчество от 30 января 1939 года и для этого убивать евреев на улицах европейских городов. Даже успех «Хрустальной ночи» 9 — 10 ноября 1938 года — общегерманского погрома, в ходе которого был убит 91 еврей и сожжено несколько сот синагог и еврейских магазинов, — не вызвал слишком большого энтузиазма у немцев. Немцы предпочли бы решение еврейского вопроса в рамках некоего «закона и порядка».

За весь 1940 год Гитлер ни разу публично не высказался по «еврейскому вопросу».

Семнадцатого августа 1940 года Геббельс описал в своём дневнике психологический настрой нацистской верхушки:

«Нельзя оставлять в обществе асоциальные элементы после революции… Следовательно, они должны быть ликвидированы и надо создать здоровую социальную жизнь для Volk. Разумеется, авторитет власти — не более, чем фикция. Если асоциальным элементам удастся девальвировать авторитет власти или вообще растоптать его, то этим открывается дверь для анархии.

Правовые процедуры абсолютно неспособны справиться с этим. Они стерильны, и исполнители лишены перспективы или чувства ответственности.

Они близки к тому, чтобы быть достаточными, в абсолютно мирное время, в периоды устойчивости.

Во времена войн и революций, лучше всего отменить их и судить в соответствии с необходимостью, а не по формальным законам.

Мы собираемся в дальнейшем упаковать евреев и отправить их на Мадагаскар. Только там они могут создать собственное государство» [The Goebbels Diaries, 1939–1941. New York, 1983, pp. 124–125].

Меморандум Гиммлера писался в самый горячий момент, когда все ожидали падения Франции, а за ней и Англии. С капитуляцией Англии в руки немцев попали бы и корабли английского торгового флота, на которых можно было бы начать операцию по переправке европейских евреев на Мадагаскар. Ничего похожего не произошло. Черчилль отверг мирные предложения Гитлера, публично продекларированные в речи 19 июля 1940 года, и продолжал провозглашать «уничтожение гитлеризма» основной целью войны. Англия выстояла в попытке Геринга сломить её с воздуха. Война становилась затяжной.

«Парадигма Риббентропа» и, прежде всего, реальное место в ней вишистской Франции, Испании и России нуждались в немедленном выяснении.

Но прежде всего, Гитлеру нужно было понять, куда он может двигаться дальше. Если вторжение в Англию откладывалось, то, несмотря на невероятные успехи Германии на суше, Англия оставалась «владычицей морей». Правда, была принята грандиозная программа создания мощного немецкого военного флота, включая строительство 1100 новейших подводных лодок. Но она была рассчитана на 4—5 лет. Считалось, что до этого войны с Англией не будет. Просчёт в предвидении поведения Чемберлена оказался фатальным.

Битву за Средиземное море следовало начать с захвата Гибралтара. Считая Испанию лёгким и приятным партнёром, Гитлер отправился 23 октября на встречу с Франко. Вопрос был прост: Испания должна была пропустить немецкие части через свою территорию для захвата ими Гибралтара. Всеми возможными способами Франко отказывался это сделать. У него были весомые причины. Разрушенная гражданской войной Испания голодала. Пшеницу и нефть ей поставляли Англия и, главное, Соединённые Штаты. Даже в случае немецкой победы, Германия не могла их заменить.

Гитлеру осталось только пожаловаться на Франко маршалу Петену, с которым он встретился на следующий день, 24 октября 1940 года. Гитлер хотел использовать французский военный флот против Англии. Несмотря на эмоциональность встречи, Петен отказался объявить войну Англии.

И здесь сказалась основная черта Гитлера, столь отличавшая его от Сталина. В отличие от трудоголика и идеального бюрократа Сталина, руководившего всем и вся in micro, мечтательный бездельник Гитлер это ненавидел.

Одобрив какое-либо предложение в принципе, он оставлял детальную разработку подчинённым. Натолкнувшись на сопротивление, он, либо уничтожал оппонента, либо уходил с поля боя. В долгое и упорное перетягивание каната он пускаться не желал.

 Сталин, которого Бухарин называл «гениальным дозировщиком», бывал, в случае необходимости, необыкновенно терпелив и входил в мельчайшие детали вопроса. Гитлер же, быстро схватив суть дела, выносил своё решение и больше заниматься этим вопросом не хотел. Гитлер импровизировал, чего никак нельзя было сказать о Сталине, готовившем все очень основательно. Всё это ничего не говорит о качестве принимаемых решений. Речь идёт о стиле и личности принимающего решения, а не о его уме или интуиции. Бывают гениальные импровизации и провальные планы, разработанные до последних мелочей.

Натолкнувшись на нежелание Франко пропустить немецкую армию к Гибралтару, Гитлер хлопнул дверью и уехал. «Континентальный блок» Риббентропа начал терять смысл. Может быть и можно было реализовать эту схему, но для этого нужно было долго и упорно работать. Гитлеру же хотелось решительных и масштабных действий, а не мелочной возни.

Тем более, что «блиц» против Англии — бомбардировка Лондона и других английских городов в течение 57 дней и ночей, начиная с 7 сентября 1940 года — не принёс желаемых результатов, не склонил англичан к миру, а стоил немцам весьма дорого в сбитых самолётах, особенно бомбардировщиках, и опытных лётчиках, как погибших, так и приземлившихся на парашютах на территории Англии. Восполнение потерь в сотни первоклассных лётчиков было непростым и весьма длительным делом. После 31 октября было решено ограничиться ночными бомбардировками, интенсивность которых упала в ноябре более, чем вдвое. С Англией следовало теперь бороться на морях, прежде всего на Средиземном, где Петен и Франко воевать не желали, а Муссолини больше интересовался Грецией, куда он вторгся 28 октября, спутав все планы Гитлера.

Четвёртого ноября 1940 года адъютант Гитлера от сухопутных сил Герхард Энгель записал в своём дневнике: «Фюрер очевидно в подавленном состоянии… Он не знает, как дальше пойдут дела.» [Engel G. Heerresadjutant bei Hitler, 1939 — 1943, Stuttgart, 1974, S. 78].

К тому же, на радость Черчиллю, 5 ноября 1940 года на президентских выборах в США в третий раз уверенно победил Рузвельт. Рузвельт пошёл на третий срок, что позволялось тогда американской конституцией, но не практиковалось. Риск поражения Рузвельта считался очень большим. Он звал американцев поддерживать тонущего Черчилля, рискуя оказаться втянутым в войну, чего американцы никак не хотели. Больше на американских изоляционистов Гитлер надеяться не мог.

На очереди были решающие переговоры с русскими.

Тринадцатого октября 1940 года Риббентроп направил пространное послание Сталину, в котором излагал содержание Берлинского Договора и призывал Сталина вступить в непосредственные переговоры о месте Советского Союза в предложенной им схеме [1941 год, Книга 1, стр. 305, документ N147]. Это письмо было вручено Молотову 17 октября, а 22 октября поступило послание от Черчилля, призывавшее Россию к тайному соглашению с Англией и обещавшее поддержку требований России после войны. [1941 год, Книга 1, Документ N153, Стр. 318 — 324]. В этот же день Великобритания признала де — факто все территориальные приобретения Советского Союза 1940 года. [Woodward, L. British Foreign Policy in the World War, London, 1970, vol. 1, p. 466].

Это было не слишком интересно Сталину, но сам факт, что его обхаживают обе воюющие стороны, являлся доказательством правильности избранной линии. Довольно быстро было договорено с немцами, что Молотов поедет в Берлин для предварительных переговоров, а потом для их завершения, что невозможно без прямого участия в них Сталина, а тот никуда не ездил, в Москву приедет Риббентроп.

Сталин чувствовал себя довольно уверенно в создавшейся ситуации. Хотя он перманентно подозревал англичан, и прежде всего самого Черчилля, в непрестанных антисоветских кознях, самый опасный вид которых заключался в намерении заключить мир с Гитлером, дабы направить его на Советский Союз, на текущий момент всё выглядело благополучно, и Англия на мир с Германией идти не собиралась. Германия оказалась в затяжной войне с Англией и опасалась вступления в войну США с их необъятным военно-промышленным потенциалом. Так что, по мнению Сталина, ни о какой войне с Советским Союзом, находясь в здравом уме и трезвой памяти, думать не приходилось.

Всё это придавало Сталину и Молотову чувство уверенности в собственных силах и в правильности их политической линии, а также в их собственных интеллектуальных достоинствах ведущих мировых политических лидеров, что казалось им столь важным в предстоящих переговорах с Гитлером.

При этом, как и год назад, они считали своё положение выигрышным. Ведь, как и год назад, в августе 1939 года, это Гитлер был предлагающей, то есть, как бы, просящей стороной. Ведь, как и в августе 1939 года, это Германия инициировала переговоры лицом к лицу, это Гитлер создал Трёхсторонний Пакт и теперь был заинтересован в привлечении к нему России. Стало быть, как и тогда, он должен был за это заплатить серьёзными уступками по текущим спорным вопросам.

Основными спорными вопросами были Финляндия и Болгария. Сталин и Молотов считали, что, согласно секретному протоколу, Финляндия относилась к советской сфере интересов ЦЕЛИКОМ, а заключённый в марте 1940 года мир был не более, чем временной передышкой. ВСЮ Финляндию ожидала в ближайшем будущем судьба Литвы, Латвии и Эстонии. Для чего уже начались военные приготовления. А немцы взяли и послали через Финляндию некое символическое число военных в Норвегию, чем продемонстрировали свою заинтересованность в Финляндии. А аннексия Бессарабии и Северной Буковины вместе с II Венским арбитражем, передавшем Северную Трансильванию Венгрии, привели к тому, что Германия стала гарантом территориальной целостности Румынии, и туда были введены немецкие войска. Как говорил итальянский посол в Москве Аугусто Россо, «…Дунай стал немецкой рекой. Это первое дипломатическое поражение товарища Сталина, который привык получать большую прибыль с малым риском…» В ответ, исходя из принципа симметрии, Советский Союз потребовал подписания договора о ненападении с Болгарией, дабы уравновесить немецкие гарантии Румынии. Но Болгария не просила об этом, а Германия не собиралась помогать в этом вопросе своему «закадычному другу» Сталину. С аннексией Бессарабии Молотов стал требовать обновления состава Дунайской Комиссии за счёт включения в неё СССР, одновременно возражая против участия в ней Италии. За всем этим маячил интерес Советского Союза к Проливам. Советский Союз хотел изменения «конвенции Монтрё» 1936 года, для чего Германия должна была оказать давление на Турцию.

Двадцать восьмого сентября Эйзенштейну сообщили, что премьера «Валькирии» откладывается…

Если Гитлер был заинтересован в присоединении Советского Союза к Трёхстороннему Пакту, он должен был удовлетворить требования Советского Союза по всем этим «текущим вопросам». Тем более, что 19 октября Молотов сообщил Шуленбургу о согласии СССР на участие Италии в работе Единой Дунайской Комиссии.

10 ноября, Молотов, оснащённый продиктованными Сталиным и записанными от руки в блокнот инструкциями [1941, Книга1, документ N168, Москва, 1998, стр. 349 — 351], в сопровождении свиты из 65 человек и немецкого посла Шуленбурга, погрузился в специальный поезд, направлявшийся в Берлин. Инструкции Сталина поражают своей детальностью.

Ясно, что не только двух запланированных для переговоров дней, но и двух недель не хватит для исчерпания такой повестки дня:

«3. Транзит Германия — Япония — наша могучая позиция, что надо иметь в виду». За этим стоит банальный здравый смысл. Но, при желании, за этим можно услышать голоса и предтечи геополитиков Гомера Ли, и Гаусгофера, и многих других. Для геополитиков нет более благодатной темы, чем пространства Евразии… Теперь, в ноябре 1940 года, в их ряды, вроде как, готов записаться и Сталин. На пороге реализации — мечты Риббентропа…

«9. Относительно Китая в секретном протоколе, в качестве одного из пунктов этого протокола, сказать о необходимости почётного мира для Китая (Чай Канши), в чём СССР, может быть, с участием Германии и Италии, готов взять на себя посредничество, причём мы не возражаем, чтобы Индонезия была признана сферой влияния Японии (Маньчжоу — го остаётся за Японией)». Сталин настолько оптимистичен относительно успеха предстоящих переговоров, что он уже уверен, что Японии придётся уступить в главном для неё вопросе (на тот момент — А. Л.) — условиях мира с Китаем.

И наконец, предлагаемый Сталиным венец предстоящих переговоров:

«10. Предложить сделать мирную акцию в виде открытой декларации 4 — х держав (если выяснится благоприятный исход основных переговоров: Болгария, Турция и др.) на условиях сохранения Великобританской Империи (без подмандатных территорий) со всеми теми владениями, которыми Англия теперь владеет, и при условии невмешательства в дела Европы и немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также с обязательством немедленного возвращения Германии её прежних колоний и немедленного предоставления Индии прав доминиона». Сколь ни сладостно предвкушение участия в определении судьбы Британских доминионов, Сталин хранит чувство реальности и не забывает, что для него основными вопросами являются Балканы и Проливы.

23. Молотов пробыл в Берлине 48 часов. Он трижды вёл переговоры с Риббентропом, дважды — с Гитлером, не считая завтрака с ним, а также встречался с Герингом и Гессом. Советскому Союзу было предложено ПОЛИТИЧЕСКОЕ присоединение к Трёхстороннему пакту, то есть от него не требовалось участие в военных усилиях союзников по Берлинскому договору. Речь шла о переустройстве мира после победы над Англией. Гитлер, Риббентроп и Геринг говорили о поражении Англии как о практически свершённом деле. Геринг даже просил замнаркома иностранных дел Владимира Деканозова зарезервировать день 15 июля 1941 года для присутствия на параде победы над Англией, которым он будет командовать. Молотову был вручен проект соглашения о политическом присоединении СССР к Трёхстороннему Договору и проекты четырёх дополнительных секретных протоколов о разделе мира на «сферы интересов». Интересы Советского Союза, по этому предложению, состояли в экспансии к Аравийскому морю и Индийскому океану.

За несколько часов до встречи с Молотовым Гитлер утвердил Директиву N18, подписанную начальником оперативного управления штаба вермахта (OKW) Альфредом Йодлем. В ней указано, что если весной 1941 года будет сочтено возможным и желательным осуществить вторжение в Англию, все виды вооруженных сил должны будут сделать всё возможное для осуществления этой операции. Следовало также совершить операции, ведущие к её изоляции: захват Гибралтара и захват плацдарма в Марокко, что должно было привести к «изгнанию Англии из западного Средиземноморья». Захват Гибралтара требовал продолжения политического давления на Испанию. В восточной части Средиземного моря англичане окажутся в клещах между немцами, наступающими в Греции, и итальянцами, наступающими в Египте. Перемещение немецкой армии на Восток должно продолжаться в рамках отданных устных распоряжений, пока «Правительство Рейха займётся прояснением нынешних позиций России». Для этого Гитлер и провёл две встречи с Молотовым.

Как записал 15 ноября в своём дневнике адъютант Гитлера от сухопутных войск майор Герхард Энгель,

«Создавалось впечатление, что в этот момент (накануне переговоров — А. Л.) он ещё не знал, как дальше пойдут дела… Хотя дальше трудно было понять, куда клонят русские, но всё — таки Молотов выпустил этого кота из мешка, и Гитлер облегчённо вздохнул… речь даже не шла о браке по расчёту» [Engel, Gerhard, Heeresadjutant bei Hitler, 1939 — 1943. Stutgart: Deutsche Verlags — Anstalt, 1974, s. 91].

Почти вся первая рабочая встреча Молотова с Гитлером, продолжавшаяся два с половиной часа, ушла на монолог Гитлера о будущем устройстве мира после победы над Англией. Гитлер проявил особую заботу о выходе России к открытым морям, подчеркнув, что Чёрное море такого выхода не даёт. Получив краткий отчёт Молотова об этой встрече, в котором говорилось, что «большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо», Сталин телеграфировал в тот же день, что вопрос состоит не в выходе из Чёрного моря, а в контроле над входом в него, а по сему Молотов должен был потребовать активной поддержки Германией советского требования о подписании пакта о ненападении с Болгарией и ввода в неё советских войск, что и вернуло Молотова к текущей политической реалии. Если во время первой беседы с Гитлером Молотов сочувственно поддакивал и кивал, говоря, что всё это очень интересно и правильно, но требует внимательного и детального изучения, то вторая беседа напоминала диалог разъярённых глухих, связанных дипломатическим протоколом. Львиная доля второй беседы ушла на спор о Финляндии, которая, по мнению Сталина и Молотова, относилась к советской «сфере интересов», оговоренной в секретном протоколе. Так что Советский Союз имел право аннексировать оставшуюся её часть. Гитлер признавал это, но требовал, чтобы оккупация Финляндии была отложена до победы Германии над Англией. Молотов продолжал настаивать на праве Советского Союза сделать это немедленно. Сказав, что Финляндия очень мала, а предстоит раздел огромных территорий Британской Империи, площадью в 40 миллионов квадратных километров, и что земли хватит на всех, Гитлер перешёл к столь же неплодотворной дискуссии о Проливах, которую он прервал, согласно советской записи встречи, пожеланием личной встречи со Сталиным, «так как это значительно облегчило бы ведение переговоров, он надеется, что Молотов всё ему, Сталину, передаст. Молотов с удовлетворением отмечает последнее и говорит, что с удовольствием передаст об этом Сталину». Беседа о Болгарии и Проливах продолжилась столь же безрезультатно. По её окончании, согласно советской записи, сделанной переводчиками «Богдановым» (Бережковым) и Павловым, отмечается, что «Гитлер сожалеет, что ему до сих пор не удалось встретиться с такой огромной исторической личностью, как Сталин, тем более, что он думает, что, может быть, и он сам попадёт в историю. Он полагает, что Сталин едва ли покинет Москву для приезда в Германию, ему же, Гитлеру, во время войны уехать никак невозможно.

Молотов присоединяется к словам Гитлера о желательности такой встречи и выражает надежду, что такая встреча состоится». [1941 год, Книга 1, Москва, 1998, стр. 356 — 396]

Получается, что, отчаявшись добиться чего-либо от Молотова, Гитлер сначала требует организации встречи со Сталиным, а через некоторое время, при прощании с Молотовым, несколько отступает, признавая такую встречу хотя и желательной, но практически невозможной. Но скорее всего, Гитлер говорит это, чтобы не попасть в дурацкое положение в случае отрицательного ответа. Следует отметить, что в опубликованных немецких записях переговоров ничего такого нет. Однако в дневнике Геббельса, в записи от 14 ноября 1940 года есть фраза, идентичная тексту в советской записи, но без оговорок о невозможности встречи из-за того, что вожди, якобы, не ездят. Это вообще неверно касательно Гитлера. Геббельс узнал о сути этой части беседы от самого Гитлера, без дипломатических витееватостей. Гитлер хотел встречи со Сталиным . [Die Tagebucher von Joseph Goebbels. Samtliche Fragmente. Teil I. Aufzeichnungen 1924 — 1941. Band VIII, K. G. Saur. Munchen, 1987, S. 417 — 418 (14 Nоv. 1940)].

Тем более, что в мемуарах Бережкова последняя фраза Гитлера звучит однозначно: «… Я прошу Вас, господин Молотов, передать господину Сталину мой привет и моё предложение о такой встрече в недалёком будущем… » [В. Бережков, Рядом со Сталиным, Москва, «Вагриус», 1998, стр. 19]. Это, уже, звучит консистентно с тем, что было сказано в ходе беседы. Гитлер хотел и настаивал на встрече со Сталиным лицом к лицу в реальном времени, дабы разрешить реальный кризис в их отношениях. Возможно, это был последний момент, когда ход событий ещё можно было повернуть в другую сторону.

Возможно, личная встреча Сталина с Гитлером привела бы, по крайней мере, к прозрению Сталина относительно личности Гитлера, ибо Сталин, в отличие от Молотова, был весьма проницательным психологом. Он знал и понимал людей. И возможно, столкнувшись с Гитлером лицом к лицу, Сталин, невзирая на его историософские воззрения и веру в то, что обстоятельства детерминируют поступки государственных лидеров, сумел бы распознать в Гитлере не только очень умного, изобретательного и дерзкого лидера, но и опасного безумца, хотя Сталин и считал безумие несовместимым с властью. А с безумцами надо вести себя осторожно. С ними не надо подписывать договоров, так как невменяемость одной из сторон автоматически аннулирует договор. Но их и не следует дразнить, ибо неизвестно, что они ещё могут выкинуть. Встреча Сталина и Гитлера могла бы привести к компромиссу. Советский Союз мог прожить без аннексии Финляндии, без военной базы на Босфоре и даже без Болгарии. Ради всего этого не стоило дразнить Гитлера. Но решить так мог только сам Сталин под впечатлением разговора с Гитлером. После возвращения Молотова в Москву, Сталин сильно удивлялся его упорству касательно Финляндии. Конечно, Молотов скрупулезно выполнял директивы Сталина. Но Гитлера видел воочию он, а не Сталин. Всё это сильно напоминает русскую поговорку о человеке недалекого ума, которого заставили Богу молиться…

Однако, прежде всего, с безумцами надо быть предельно вежливым и деликатным, и, уж, никак нельзя отказываться от их приглашений… они воспринимают это как личное унижение… Сталин не откликнулся на приглашение Гитлера.

Можно предположить, что он не хотел встречаться с триумфатором — Гитлером, имея за своей спиной сомнительную славу победителя в финской войне. Гитлер был в выигрышной позиции, а Сталин не хотел и не умел вести переговоры, иначе, нежели с позиции силы. Уклонившись от встречи, он мог считать, что счёт, по — прежнему 1:0 в его пользу.

Войну с Финляндией отменили в конце марта 1941 года. О Болгарии с Босфором забыли в начале марта, когда Болгария присоединилась к Трёхстороннему Пакту и в неё были введены немецкие войска. Но Гитлер уже решился и маниакально шёл к цели. Стоило ли городить огород и создавать у Гитлера представление о России как о ненасытном захватчике, да ещё на чужом — немецком, то есть его, Гитлера, — горбе?

Весьма возможно, что Гитлера ничто уже не могло отвратить от идеи войны с Советским Союзом. Но встреча Сталина с Гитлером могла бы отбить у Сталина веру, что Гитлер движим чисто рациональными соображениями и поэтому не может пойти на безумный шаг войны с Россией. Так или иначе, мяч был на стороне Сталина. Пятнадцатого ноября 1940 года Геббельс записал в своём дневнике: «Молотов уехал… Всё дальнейшее зависит от Сталина. Его решение пока ещё заставляет себя ждать» [The Goebbels Diaries, 1939 — 1941. New York, 1983, p. 174].

Но Сталин не откликнулся на приглашение Гитлера. Если, уж, он и согласился бы на такую встречу, то это должна была быть демонстрация полного и тотального успеха, а не новый раунд препирательств. Однако молчаливое игнорирование приглашения Гитлера было для него унизительно, чего Сталин и Молотов, видимо, не понимали. Молотов и через 45 лет категорически настаивал на полной нормальности Гитлера:

«Конечно, не такой, каким его изображают в книгах и кинофильмах. Там бьют на внешнюю сторону, показывают его сумасшедшим, маньяком, а это не так. Он был очень умён, но ограничен и туп в силу самовлюблённости и нелепости своей изначальной идеи». [Феликс Чуев, Молотов:полудержавный властелин, Москва, ОЛМА — ПРЕСС, 1999, стр. 32]

Это мнение Молотова не разделяется личным врачом Гитлера, доктор Тео Морелль — диагностировал Гитлера как «маниакально-депрессивную» личность [Leonard Heston, The Medical Casebook of Adolf Hitler. His Illness, Doctors and Drugs, London, 1979, p. 115].

«Неспециалисты и не подозревают о существовании опасного для людей бреда, не затрагивающего у этих душевнобольных способности логически правильно и последовательно мыслить и эффективно воплощать бредовые идеи в холодящую кровь действительность.

В своём подавляющем большинстве люди уверены, что сумасшедший человек лишён ума, что он невменяем. Это очень опасное заблуждение, ибо оно не позволяет разглядеть в умном человеке безумца.» [Бим- бад Б. М., op. cit. , стр. , 167]. А сумасшедшие — люди чувствительные и обижаются с большой лёгкостью, даже если безумство маниакально — идеологическое, а не непосредственно поведенческое… Через четыре с половиной года, в разговоре с Борманом Гитлер вспоминал: «… я принял это решение сразу после отъезда Молотова… . я решил… свести счёты с русскими/» [Trevor — Roper, Hugh, ed. , Le Testament politique de Hitler: Notes recueilles part Martin Bormann. Paris: Hachette, 1959, pp. 95 — 96]. Тем не менее, когда 19 ноября командир отряда Люфтваффе в Румынии запросил инструкции на случай столкновения с Советским Союзом, Гитлер велел Йодлю задержать ответ до получения советской реакции на приглашение присоединиться к Трёхстороннему Пакту [Kotkin, Stephen, Stalin, Vol. II, Waiting for Hitler, 1929 — 1941, Penguin Press, New York, 2017, p. 814].

Молотов был очень доволен собой и встречами с Гитлером. До конца своей очень долгой жизни он гордился тем, что не поддался давлению Гитлера и отстаивал интересы Советского Союза. Как символ успеха Молотова, 21 ноября 1940 года, в присутствии в царской ложе Большого театра замнаркома иностранных дел Вышинского и посла Шуленбурга, состоялась премьера «Валькирии».

В тот же день Политбюро ЦК ВКП(б) специальным постановлением «О т. Жемчужиной П.С.» превратило союзного наркома Жемчужину в начальника республиканского главка: «Утвердить т. Жемчужину П. С. начальником главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомлегпрома РСФСР.» [Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. Москва, 1995, стр. 172]. Так начался закат Молотова как второго лица в государстве.

 Сталин и Молотов считали, что основной торг ещё впереди, и 24 ноября назначили новым послом в Берлине Владимира Деканозова, которого немцы считали доверенным лицом Сталина, сохранив за ним титул замнаркома иностранных дел, а вечером 26 ноября 1940 года Молотов вручил Шуленбургу ноту, датированную предыдущим днём — 25 ноября, о согласии СССР «принять в основном проект пакта четырёх держав об их политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи при следующих условиях:
1. Если германские войска будут теперь же выведены из Финляндии, причём СССР обязывается обеспечить мирные отношения с Финляндией…                                  Если в ближайшие месяцы будет обеспечена безопасность СССР в проливах путём заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды.

2. Если центром тяжести аспираций СССР будет признан район к югу от Батума и Баку в общем направлении к Персидскому Заливу.
3. Если Япония откажется от своих концессиональных прав по углю и нефти на Северном Сахалине.» [1941 год, Книга 1 , Москва, 1998, стр. 416]

Итак, к спору о Болгарии с Проливами добавилось географическое исправление одного из проектов секретных протоколов к будущему пакту, предложенного Риббентропом: Советский Союз хотел включить в собственную сферу «аспираций» не загадочную Индию, всё ещё остававшуюся под властью непреклонной Англии, а нефтеносные районы Ирана и Ирака, где Гитлер твёрдо намеревался установить своё господство тем или иным способом. Взамен, Сталин и Молотов отказывались от аннексии Финляндии, обещая обеспечить «мирные отношения» с ней. Вряд ли эта уступка показалась Гитлеру равноценной удовлетворению новых «аспираций» России на Среднем Востоке…

Нота передавалась Шуленбургу как послание Риббентропу, к которому прилагался портрет Сталина, подписанный им собственноручно: «Многоуважаемому Господину Риббентропу на добрую память. И. Сталин. 26. 11. 40.» [Волков В. К., Советско-германское противоборство на Балканах во второй половине 1940 года: мотивы и характер, сборник «Война и политика», Москва, «НАУКА», 1999, стр. 412]. Это подчеркивало дружественность намерений сторон и оптимистический взгляд на будущее сотрудничество. Очевидно, что Сталин и Молотов никак не считали их ноту конфронтационной. Непонимание Сталиным и Молотовым созданной визитом Молотова психологической ситуации породило неадекватную политическую линию.

Выложив свои требования на стол переговоров в письменном виде, Сталин и Молотов, как они считали, начали новый раунд торга, что совершенно привычно для всех политиков. Они исходили из того, что картина, нарисованная Гитлером и Риббентропом была слишком оптимистичной. В беседе с Молотовым, Деканозовым и Димитровым Сталин сказал 25 ноября 1940 года: «Не следует считать Англию разбитой. Она имеет большие силы в Средиземном море. Она непосредственно стоит у проливов». [The Diary of Georgy Dimitrov, Yale University Press, New Heaven & London, 2003, p. 137]

Так что с Германией можно было и потягаться… Летом 1939 года Гитлер, возможно, и был лавирующим политиком. Но поздней осенью 1940 года он был всеевропейским властелином с мессианскими устремлениями. Разъярённый упрямством Молотова, он, быть может, ещё ждал примирительного жеста со стороны Сталина в виде ответа на предложение о встрече, а получил жёсткий ультиматум.

В тот же день, 25 ноября, в преддверии открывавшихся 28 ноября в Бухаресте заседаний Единой Придунайской Комиссии, генеральный секретарь НКИД Соболев встретился в Софии с царём Борисом III. Его задача была уговорить царя Бориса заключить пакт о взаимопомощи, который должен был включать ввод советских войск и советские гарантии сохранения царского режима в Болгарии. Болгарии была обещана поддержка территориальных претензий к Турции и Греции. «При условии заключения пакта о взаимопомощи с СССР отпадает возражение против присоединения Болгарии к известному пакту трёх держав. Вполне вероятно, что и СССР в этом случае присоединится к пакту «трёх», — говорилось в устном заявлении Соболева царю Борису и премьер — министру Филову [Волков В. К. , Советско-германское противоборство на Балканах во второй половине 1940 года: мотивы и характер, сборник «Война и политика», Москва, «НАУКА», 1999, стр. 411].

Как объяснял Сталин в тот же день главе Коминтерна болгарину Димитрову, «мы не только не возражаем, чтобы Болгария присоединилась к Тройственному пакту, но тогда и сами присоединимся к этому пакту».

Но царь Борис III был уклончив. Его пугало коммунистическое и просоветское движение в Болгарии. Соболев уехал с пустыми руками.

В тот же самый день, 25 ноября, наркомат обороны и генштаб направили начальнику штаба Ленинградского Военного Округа директиву, уточнявшую и конкретизировавшую предыдущие указания о подготовке военной операции против Финляндии с целью выхода Красной Армии к Хельсинки и Ботническому заливу [1941 год, книга 1, Москва, 1998 стр. 418, док. N 194].

И если Сталин, всё в той же беседе с Димитровым 25 ноября, сказал относительно отношений с Германией, что «между нами есть серьёзные трения», то Гитлеру всё было ясно: в тот момент, когда он окажется в смертельной схватке с Англией, Россия захватит Финляндию и Болгарию и начнёт двигаться в направлении Дарданелл. Так уже было: пока немцы были заняты захватом Парижа, русские оккупировали Прибалтику.

То, что Сталин считал «трениями», Гитлер расценивал как политическую конфронтацию. На этом политические коммуникации между Москвой и Берлином де -факто прекратились.

Как утверждает в своих мемуарах фон Папен, именно в этот момент война была проиграна Германией. Ибо, именно в этот момент, по его мнению, война с Россией стала неизбежной. Адмиралам, пытавшимся отговорить Гитлера и указывавшим на Ближний Восток как главное направление немецкого наступления, Гитлер ответил:

«Сталина следует рассматривать как хладнокровного шантажиста; в тот момент, когда ему это покажется целесообразным, он отречётся от любого подписанного документа. Цель Британии состоит в том, чтобы направить подвижную мощь России против нас. Если США и Россия вступят в войну против Германии, то ситуация чрезвычайно усложнится. Всякая возможность возникновения подобной ситуации должна быть уничтожена в зародыше».

Пройдёт год, и 11 декабря 1941 года, находясь в состоянии сверхзатяжной войны с Россией, Гитлер САМ объявит войну США. Он не был обязан сделать это, несмотря на объявленную войну Японии и Америки. Ведь Япония не объявила войну Советскому Союзу после 22 июня 1941 года. Но Гитлер был счастлив, ибо теперь он выполнил своё «пророчество» от 30 января 1939 года: война стала воистину мировой, и он находился в состоянии войны одновременно и с «еврейским большевизмом» и с «международным финансовым еврейством». Согласно дневнику Геббельса, на следующий день, 12 декабря 1941 года, он соберёт несколько десятков рейхсляйтеров и гауляйтеров и объявит о своём решении уничтожить всех евреев, о чём Геббельс запишет в своём дневнике 14 декабря 1941 года:

„Что касается еврейского вопроса, то фюрер полон решимости покончить с ним. Он предсказывал евреям, что если они снова вызовут мировую войну, то их ждёт уничтожение. И это не было пустой фразой. Мировая война наступила, уничтожение еврейства станет её неизбежным последствием» [Агапов А. Б., Тайфун. Дневники Йозефа Геббельса (октябрь — декабрь 1941г.) — Москва. «Дашков и К», 2019, стр. 608].

«Пророчество» об истреблении еврейской расы в Европе должно было сбыться. Маниакальный антисемитизм Гитлера заманил его в ту самую ловушку войны с советско-англо-американской коалицией, возникновения которой он столь обоснованно опасался. Суицидальный инстинкт сработал столь сложным образом.
Вотще, Сталин и Молотов ждали ответа на советскую ноту от 25 ноября. Как следует из слов Сталина Димитрову, самым главным был вопрос о Болгарии. Если бы Гитлер уступил по этому вопросу, СССР присоединился бы к «пакту трёх», забыв об остальных условиях. Но Гитлер проигнорировал советский ультиматум. То, что ответа не будет, несмотря на заверения в обратном заведующего личной канцелярией Гитлера Отто Майснера Деканозову [В. Бережков, оp. стр. 67 — 68] и шанс упущен, Сталин осознал только в середине апреля 1941 года, когда Гитлер захватил Югославию. Тринадцатого апреля 1941 года Сталин выразил министру иностранных дел Японии Мацуока сожаление о том, что соглашение о присоединении Советского Союза к «пакту трёх» не было подписано.

Но для Гитлера советская нота от 25 ноября 1940 года была не приглашением к торгу, а оскорбительным и унижающим его фактическим отказом Сталина на приглашение встретиться. Для него это означало, что Сталин считает себя равновеликим ему, Гитлеру, и будет напирать на Германию, ожидая вступления в войну Америки. Подобные состояния длительного противостояния были невыносимы для психики Гитлера. Он выстроил огромный хрустальный дворец германо — советского кондоминиума, в котором теперь он оказался взаперти, а снаружи Сталин строил ему рожи.

“Mein Kampf” была написана в меру молодым уличным горлопаном. Через полтора десятилетия как Чемберлен, так и Сталин, считали Гитлера, хоть и неприятным, но серьёзным и опытным государственным деятелем, руководствующимся соображениями realpolitik, а не идеологическими фантазиями юности. Сталин сам был вождём первого в мире идеологического государства, но для него марксизм был прежде всего инструментом консолидации социума вокруг режима его личной власти. И Сталин легко поступался догмами марксизма в случае острой необходимости. Как когда — то сказал Каменев, «марксизм есть теперь то, что угодно Сталину». Так, по выражению поэта Наума Коржавина, Советский Союз стал «идеократией без идеологии».

В оценке политических лидеров Сталин исходил из самого себя, считая собственную логику универсальной. В этом была его главная ошибка в оценке Гитлера.

Гитлер не менял убеждений. В фокусе его сознания и мировоззрения c 1908 года, когда его не приняли в Венскую Академию Художеств [Waite, Robert G. L., The psychopathic god: Adolf Hitler, Di Capo Press, Inc., 1977, pp. 186 — 191], находились евреи. Первым политическим сочинением Гитлера было письмо к солдату Гемлиху от 16 сентября 1919 года о «сущности еврейского вопроса»; последним — политическое завещание от 29 апреля 1945 года, посвящённое большей частью еврейскому вопросу [ЯД ВАШЕМ: ИССЛЕДОВАНИЯ, ТОМ 2, Иерусалим 2010, стр. 38]. Как давно заметил будущий первый президент ФРГ Теодор Хойс,    «антисемитизм так же централен для Гитлера, как экономика для Маркса» [Theodor Heuss, Hitlers Weg:Eine historisch — politische Studie uber den Nationalsozialismus, Berlin, 1932, s. 31]. Устройство сознания каждого человека окончательному объяснению не поддаётся, и центральность антисемитизма для Гитлера была фактом, который рациональные люди не принимали и не принимают по сей день. Но Гитлер был иррационален, а иррациональность не всегда поддается рациональному объяснению. Антисемитизм для Гитлера был не только средством увлечь за собой массы, легко поддающиеся антисемитской пропаганде, но , прежде всего, глубоким внутренним убеждением и чувством. Антисемитизм Гитлера был не средством, а самоцелью [Evans, Richard, «What the War Was Really About», The New York Review of Books, December 12, 2013].

Марксисты в такое поверить не могли и не хотели. Антимарксисты тоже. При этом, в отличие от христианского антисемитизма, весьма распространенного в начале ХХ века в Германии и Австрии, гитлеровский антисемитизм был чисто расовым: «Евреи всегда были народом с характерными четкими расовыми чертами, и никогда не были религиозной группой», — писал он в эссе «Ариец и еврей», вошедшем в «Mein Kampf». Следуя Х.С. Чемберлену, весьма популярному автору в начале ХХ века, Гитлер считал историю борьбой рас. Это считается вариантом дарвинизма. Беда только в том, что дарвиновская «межвидовая борьба» — реальность, а «борьба рас» — фикция. Гитлер считал, что расы бывают высшие и низшие (как и виды) и победа высших рас над низшими — естественна, а потому — прекрасна. Немцы, по Гитлеру, принадлежат к высшей, арийской расе, и их судьба — побеждать и властвовать над другими. Евреи же выпадают из этой «естественной» схемы. Они даже не низшая из всех рас, они — НЕ — раса. Евреи внушают миру абстрактные идеи, отлучающие людей от их природных расовых задач, тем самым разлагая расы. В мире деморализованных рас господствуют евреи, которые при благоприятных для них обстоятельствах морят деморализованные массы голодом. И все белые народы, постоянно воюя друг с другом, тем не менее, объединяются для совместной борьбы с евреями.

Фатальность антисемитского комплекса Гитлера заключалась в порожденной его больной фантазией связи России и евреев. Дело в том, что пространства России предназначались Гитлером для немецкой колонизации, что было абсолютно необходимо, по его мнению, для прокормления немецкого народа, веками страдающего от нехватки плодородных земель. Это и было вожделенное «жизненное пространство» — Lebensraum. В повышение плодородия почв научными путями Гитлер категорически не верил, считая саму эту идею частью «еврейского заговора» по отлучению человека от природы. Самих по себе русских Гитлер считал низшей расой, не способной к самоуправлению, и не представляющей собой препятствия к немецкой колонизации российских пространств. Но в течении веков в России правила немецкая элита, составлявшая остов русского государства. Результатом революции 1917 года была замена элиты немецкой на элиту еврейскую, представляющую собой ядро большевизма, стремящегося с помощью Коминтерна разложить и захватить весь мир.

«В течение столетий Россия жила именно за счёт германского ядра в её высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут своими собственными силами сбросить ярмо евреев, так и одни евреи не в силах надолго держать в подчинении это громадное государство. Сами евреи отнюдь не являются элементом организации, а скорее ферментом дезорганизации. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет концом России как государства.» [Mein Kampf. Моя Борьба «Т — ОКО», Ашхабад, 1992, стр. 556]

Поэтому задача состоит в уничтожении советского государства и в «УДАЛЕНИИ» евреев, что откроет путь к немецкой колонизации огромных пространств России и Украины. Так мыслил Гитлер в 1924 году.

Но тогда Гитлер оставил открытым вопрос о способе уничтожения Советского Союза. Новации 1940 года состояли в идее войны против Советского Союза как оперативной задачи и последующей депортации евреев в лагеря Советского Севера.

Захват Европы и «приобретение» почти 4 миллионов евреев стали к концу 1940 года источником глубокой фрустрации Гитлера. Так как Англия не сдавалась, депортировать евреев было некуда, а народы Западной Европы, хоть, и недолюбливали евреев, но с приходом немцев не кинулись радостно их убивать, дабы осуществить «пророчество» Гитлера от 30 января 1939 года. Тем более, что и сами немцы были готовы избавляться от евреев только в рамках некоего «закона и порядка». Снова победитель — Гитлер чувствовал себя запертым в построенном им хрустальном дворце «нового порядка» в Европе. А снаружи евреи продолжали смеяться над ним…

Фрустрация сумасшедших преодолевается ещё большей фрустрацией.

Запертый в хрустальном дворце решил его разбить. Уничтожение Советского государства, помимо всего прочего, позволяло выйти из этого тупика путём депортации немецких и польских евреев на просторы приполярной полосы европейской части России, непригодной из — за суровости климата для немецкой колонизации. Так, для Гитлера, решение «еврейского вопроса» оказалось связанным с уничтожением Советского Союза.

Хотя Гитлер неоднократно говорил о войне с Советским Союзом, это были разглагольствования зарвавшегося новичка, не нюхавшего пороху. Но в 1940 году Гитлер был 50-летним победителем в европейской войне. Он уже знал, что даже самая победоносная война — дело нелёгкое. Сопоставление армий и военных возможностей различных государств было популярным занятием в первой половине ХХ века. Все военные эксперты — немецкие, французские, английские и американские — считали, что в случае войны, Вермахт разобьёт Красную Армию. «В рейтинге армий мира Красная Армия на тот момент, безусловно стояла ниже французской и считалась относительно слабым противником.» [Исаев А.В., Вторжение. 22 июня 1941 года, Москва: Яуза — каталог, 2019, стр. 9] Всё дело заключалось в ответе на вопрос «А что же дальше?». Все военные эксперты тщательно изучали фолианты о войне 1812 года. В них подробно описывалась цепь военных побед Наполеона в этой войне, увенчанных его тотальным поражением. В немецких школьных учебниках истории фигурировали картинки с изображением обмотанных в лохмотья французских солдат среди заснеженных пространств России.

Не надо было быть военным экспертом, чтобы понять справедливость максимы «Россия воюет пространством».

В самой Советской России дискуссия о военной доктрине конца 20-х–начала 30-х годов закончилась низложением, арестом и расстрелом военного теоретика генерала Свечина, утверждавшего, что России неизбежно придётся отступать от западной границы и использовать необъятные пространства как определяющий фактор в войне. При этом, Свечин указывал на «невыгоды стратегического положения Ленинграда», которые «усугубляются удалением его от источников топлива, хлеба и сырья». Свечин писал о Ленинграде как о «Севастополе будущей войны». Свечин писал и о том, что у будущей войны не будет начального периода, что немцы будут преследовать прежде всего политические цели, и первоначальный натиск будет направлен на Белоруссию — потому что через неё лежит кратчайший путь на Москву: «на задаче защиты Москвы должны быть сосредоточены все силы, решающая партия должна быть сыграна здесь».

Главным оппонентом Свечина выступал Тухачевский, утверждавший, что техническая революция сделала возможными танковые прорывы, поддержанные авиацией, которые позволят разгромить противника задолго до того, как он застрянет в неоглядном русском бездорожье. Это делало свечинскую схему безнадёжно устарелой. Но Тухачевский и почти весь генералитет были расстреляны в 1937–38 годах, так что советская военная доктрина выглядела весьма туманной. Основная книга Свечина «Стратегия» издавалась вплоть до 1937 года, когда автор был расстрелян.

Ответа на вопрос, что произойдёт в случае разгрома основных сил Красной Армии, ни у кого не было. Советский Союз был абсолютно изолирован и абсолютно непроницаем. Советская пропаганда вещала о невероятных достижениях и о невероятном политическом терроре. Сложить из всей поступающей информации мало-мальски правдоподобную картину представлялось невозможным.

Тем не менее, информация всё-таки поступила, но ею решительно пренебрегли в западных странах. В ночь с 12 на 13 июня 1938 года, советско-маньчжурскую границу пересёк и сдался японским властям уполномоченный НКВД по Дальневосточному краю, включавшему в себя девять областей, комиссар 3 ранга госбезопасности Генрих Самойлович Люшков. Люшков был очень важной фигурой в системе госбезопасности 1938 года. Он был любимцем сначала Ягоды, а затем Ежова, называвшем его «лучшим чекистом». Его принимал и инструктировал лично сам Сталин. Он участвовал в расследовании убийства Кирова, даже допрашивал Каменева 20 марта 1935 года, в подготовке процессов Зиновьева и Пятакова, в терроре 1937 — 38 годов против партийной элиты в Азовско-Черноморском районе, где находилась дача Сталина, и в Дальневосточном крае, где он был приставлен к командующему Особой Краснознаменной Дальневосточной Армией — ОКДВА — маршалу Блюхеру. Для нас же важно то, что Люшков был активным участником «мероприятия», получившего полвека спустя название «БОЛЬШОГО ТЕРРОРА».

По личному заданию Сталина Люшков стал начальником Управления НКВД по Азовско-Черноморскому краю. В ростовской газете «Молот» была напечатана личная благодарность Сталина Люшкову. В конце июля 1937 года Люшков был переведен начальником УНКВД по Дальневосточному краю (ДВК), включавшего 9 областей. Он прибыл в Хабаровск 9 августа 1937 года. Основной его задачей, кроме насильственного переселения 135 тысяч корейцев и 25 тысяч китайцев, была «опека» над Особой Краснознамённой Дальневосточной Армией (ОКДВА) и её главкомом маршалом Блюхером. В момент прибытия Люшкова в Хабаровск были созданы «тройки», и Люшков возглавил «тройку» по ДВК. На январском (1938) совещании работников НКВД СССР Люшков был отмечен в числе лучших чекистов страны за то, что репрессировал 70 тысяч «врагов народа».

Всего за четыре дня до бегства, 8 июня 1938 года, Люшков председательствовал в «тройке» в последний раз. За две недели до этого, 26 мая 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло Постановление «О работниках НКВД», в пункте 4 которого говорилось: «Освободить тов. Люшкова Г. С. от работы начальника УНКВД Дальне- восточного края, с отзывом его для работы в центральном аппарате НКВД СССР». [Лубянка, Сталин и Главное управление НКВД, документ N327, стр. 538] Будущее Люшкова становилось туманным. А на фоне следующего пункта этого постановления, по которому начальник УНКВД Новосибирской области Горбач переводился на место Люшкова, туман становился мрачным. Ранее, телеграммой от 16.4.1938 года замнаркома внутренних дел Фриновского был отозван в Москву заместитель Люшкова Моисей Аронович Каган, обещавший Люшкову позвонить из Москвы, но бесследно канувший там, так как был арестован 4 мая 1938 года. [Петров Н. В., Скоркин К. В., Кто руководил НКВД 1934 — 1941 Справочник, «Звенья», Москва, 1999, стр. 218] По показаниям жены Люшкова, провожая Кагана в Москву, Люшков сказал на вокзале в Хабаровске, что не исключена возможность его ареста, что вместо нового назначения он попадёт в Лефортовскую тюрьму.

Люшков хорошо знал свою среду. Он давно готовился к этому и не стал рисковать. Исполнительности он предпочел побег.

Для вещественного подтверждения своих слов Люшков предъявил японцам написанное кровью в камере смертников хабаровской тюрьмы предсмертное письмо командующего ВВС ОКДВА Альберта Лапина, расстрелянного 21 сентября 1937 года. В июле и августе 1938 года Люшков дал две больших пресс-конференции в отеле «Санно» в Токио, на которых рассказал, что в Советском Союзе арестовано более миллиона человек, из них несколько сот тысяч уже расстреляно, в том числе 10000 в армии и в политической элите, что в течение последних двух лет создано 30 новых концентрационных лагерей. [Мозохин О. Б., Сталин и органы государственной безопасности. — Москва: Вече. 2017, стр. 293] Данные Люшкова были абсолютно точными на начало лета 1938 года. Рассказы Люшкова печатались в японских газетах и журналах в форме некоего «Дневника». Но Люшкову никто не поверил. Перебежчики всегда рассказывают страшные сказки о своей родине для оправдания своего предательства. «Нью-Йорк таймс» высмеяла Люшкова, назвав его свидетельство «дневником японского школьника». [New York Times, 14. 7. 1938]

Через тридцать лет, в 1968 году, Роберт Конквест придумал выражение «Большой террор». Так он назвал книгу, в которой попытался реконструировать события в СССР 1937–38 годов. Но Люшкову Конквест не поверил и его данными не воспользовался. Вместо этого он занялся туманными демографическими гаданиями и насчитал 15 миллионов погибших. Только с рассекречиванием советских архивов в 90-х годах ХХ века выяснилась подлинная картина, и понятие «Большой террор» закрепилось за чудовищной операцией, начавшейся 1 августа 1937 года, в ходе которой, до её прекращения 15 ноября 1938 года, 634 тысячи человек были отправлены на тот свет и примерно такое же количество людей — на десять лет в концлагеря.

Адмирал Канарис, начальник абвера — немецкой военной разведки и контрразведки, отправил в Японию для допроса Люшкова полковника резерва Грайлинга, составившего там на базе собственных разговоров с Люшковым и записей японцев стостраничный отчёт. Найти его в трофейных немецких архивах, несмотря на усиленные поиски американцев, пока не удалось. Нет также никакой информации о прохождении этого отчёта в канцеляриях Рейха. Что совершенно неправдоподобно. Нет никакого сомнения, что этот отчёт должен был тщательно изучать шеф гестапо Генрих Мюллер, сам являвшийся специалистом по Советской России, скрупулезно собиравший информацию об НКВД. Не может быть никакого сомнения, что показания Люшкова — еврея и генерала НКВД — представляли огромный интерес как для самого Гитлера, так и для Гиммлера и Геббельса.

Можно предположить, что ГИТЛЕР ПОВЕРИЛ ЛЮШКОВУ.

Если это так, то Люшкову поверил и Гиммлер. И тогда становится понятным абсолютно неясный оборот из его меморандума от 25 мая 1940 года относительно «большевистских методов уничтожения народа». Гиммлер имел в виду технику «Большого террора» в описании Люшкова.

Для Гитлера и Гиммлера было ясно, что, в случае прихода иностранной армии, население этой страны скинет правящий режим, а на её территории можно действовать свободнее, нежели на территории оккупированной Европы, особенно Западной.

И это давало ответ на вопрос: что дальше? На него намекал Люшков, публично утверждавший, что сталинский террор подрывает основы советского государства. Так что, за приходом иностранной армии последует распад системы власти. И восставшее население начнёт само истреблять тех, кто составляли её главную опору — евреев и комиссаров. (Кстати, к такому же выводу о судьбе евреев в случае падения советского режима пришёл побывавший в СССР в 1923 году крайне левый социалист из подмандатной Палестины Давид Бен-Гурион, прочитавший целиком первое Собрание Сочинений Ленина). Тогда и немецкая армия не сможет остаться в стороне.

Следует отметить, что Рихард Зорге, отказавшийся выполнять приказ 1937 года о возвращении в Советский Союз из опасений быть репрессированным, тем не менее отрицал в частных разговорах в Токио тезис Люшкова об ослаблении советского режима в результате террора. В своих донесениях Зорге высказывал опасения, что немцы и японцы могут принять всерьез утверждения Люшкова о неминуемом падении советского режима в случае войны, и это может привести к войне [Тумшиц М.А., Попчинский А.А, 1937, Большая чистка: НКВД против ЧК, Москва: Яуза — ESKMO, 2009, стр. 133 — 134].

Таким образом, вместе с уничтожением Советского Союза можно будет прямо на месте, никуда не транспортируя, уничтожить и его еврейское население. Порочный круг 1939–40 годов, когда под власть Гитлера попадало всё больше евреев, а он не знал, что же с ними делать, будет разорван. Противоречие между территориальными захватами и избавлением от евреев, столь характерное для немецкой оккупации Западной Европы, не возникнет на территории Советского Союза. Советский Союз падёт к зиме 1941 — 42 года, и на пустынные пространства Советского Севера можно будет депортировать немецких и польских евреев. Но всё это означает войну невиданной доселе степени ожесточения, в ходе которой немцы станут другими. Так возникла идея Гитлера о «войне на уничтожение». Немецкая армия станет армией убийц, а с ней и весь немецкий народ. К этому времени возможно вступление в войну США, чего Гитлер ожидал в 1942 году, и война станет воистину мировой, и тогда, согласно его, Гитлера, пророчеству от 30 января 1939 года, придёт время «изведения еврейской расы в Европе». Пути реализации этой цели к западу от «линии Керзона» были пока неясны, но Гитлер рассчитывал на изобретательность Гейдриха и его людей. Главное было набрать в ужасной войне в России момент инерции немецкой ненависти.

Вскоре после отъезда Молотова, Гитлер отдал распоряжение искать место для его личной ставки в Восточной Пруссии, хотя 18 ноября Гальдер записал в своём дневнике, что планирование войны с Россией «спущено в подвал».

Четвёртого декабря 1940 года Эйхман представил Гиммлеру краткую сводную записку о статусе «еврейского вопроса» в Европе, включая новых балканских союзников Гитлера: перед Германией стояла задача переселения 5,8 миллиона евреев из «европейской экономической сферы немецкого народа на пока ещё неопределённую территорию». [Aly Gotz and Susanne Heim, eds, Bevolkerungsstrukture und Massenmord:Neue Dokumente zur deutschen Politik der Jahre 1938 — 1945. Vol. 9 of Beitrage zur nationalsozialistischen Gesundheits — und Sozialpolitik. Berlin:Rotbuch Verlag, 1991, pp. 24 — 27]. Мадагаскар исчез.

Итак, Сталин оскорбительно пренебрёг приглашением Гитлера, а евреев было решительно некуда девать. А разгромив Советский Союз, можно было бы депортировать немецких и польских евреев в Советскую Арктику …

5 декабря 1940 года Гитлер принял Браухича и Гальдера, которые вручили ему план с кодовым названием «Отто». Гитлер сообщил им, что армия должна быть готова к вторжению в Советский Союз к концу мая 1941 года. Для вторжения выделялось около 4500 танков четырёх типов, из них около тысячи лёгких и устаревших Рz-1 и Рz-2. Никакие танковые резервы не предусматривались.

Через три дня, 8 декабря, Гитлер узнал об окончательном отказе Франко участвовать в войне и тут же отдал указание об отмене приготовлений к захвату Гибралтара, «ввиду отсутствия необходимой политической основы» [Ian Kershaw, Fateful Choices, Penguine Books, 2008, p. 85]. Через 2 дня, 10 декабря это было оформлено как официальная отмена части Директивы 18, касающейся захвата Гибралтара, в виде приказа Кейтля [Hitler’s War Directives. 1939 — 1945. Edited by H. S. Trevor — Roper. London, 1966, pp. 80 — 87].

17 декабря заседания Единой Придунайской Комиссии в Бухаресте были прекращены, когда споры дошли до рукоприкладства между советской и итальянской делегациями [New York Times, January 1, 1941, p. 4]. Это было пиком трёхмесячных препирательств советской делегации с немцами и итальянцами. Советский Союз отказывался от посредничества Германии и Италии в переговорах с Румынией о режиме судоходства в дельте Дуная. Для Гитлера это была модель поведения Советского Союза в рамках предполагаемого «Пакта четырёх» в случае принятия советских условий от 25 ноября 1940 года.

17 декабря 1940 года генерал Йодль, начальник штаба оперативного руководства вооружёнными силами (OKW), доложил Гитлеру новый проект Директивы N21 под кодовым названием «Фриц». Так звали сына подполковника Бернгарда фон Лосберга, одного из составителей плана войны против Советского Союза, автора идеи наступления по трём направлениям.

В тот же день Рузвельт объявил о намерении провести Закон о ленд-лизе — предоставлении неограниченного кредита странам, воюющим с Германией, для приобретения американского вооружения и стратегических товаров.

На следующий день, 18 декабря, сменив код операции «Фриц» на «Барбаросса», Гитлер подписал Директиву N 21, что означало приказ к разработке оперативного плана будущей войны с Советским Союзом. План войны исходил из возможности тотального разгрома Красной Армии в течении нескольких месяцев ещё до достижения победы над Англией, не взирая на мобилизационные возможности Советского Союза как в отношении живой силы, так и в техническом отношении. Страх Гитлера перед войной на два фронта, погубившей Германию в Первую мировую войну, исчез. В тот же день майор Герхард Энгель записал в своём дневнике:

„Я убеждён, что и сам Гитлер не знает, как всё это обернётся. Он очень обеспокоен отсутствием ясности в оценке сил русских… Была ещё надежда на капитуляцию англичан, на то, что американцы не вмешаются…» [Engel, Gerhard, op. cit, S. 103]

Война должна была закончиться за четыре месяца, и обеспечение немецкой армии зимней одеждой не предусматривалось. За это время немецкая армия должна была выйти на «линию Архангельск — Волга». Подразумевалось, что после этого организованное сопротивление русских должно было прекратиться. Как говорил весной 1941 года начальник штаба немецких сухопутных сил (OKH) генерал Гальдер, «Советская Россия всё равно, что оконное стекло: нужно только раз ударить кулаком, и всё разлетится на куски». Никто не сомневался в профессиональной компетентности Гальдера. Состояние умов немецкой военной верхушки, принявшей без возражений сверхоптимистический, если не авантюристический, план уничтожения Советского Союза, зафиксировал в своих мемуарах Гудериан:

«… освежив свои знания о походах шведского короля Карла ХII и Наполеона, я чётко осознал все трудности, которые ожидают нас на предполагаемом театре военных действий. К тому же всё яснее становилось, что масштабы нашей подготовки совершенно не соответствуют грандиозности намечаемого мероприятия. Но достигнутые нами в последнее время успехи, в особенности та скорость, с которой мы одержали победу на Западе, так одурманили мозги наших верховных командующих, что они вычеркнули из своего словаря слово «невозможно» [Гудериан Хайнц, ор. сit, стр. 153 — 154].

Отметим, что, прежде всего, были «одурманены мозги» самого Гитлера. Очевидным образом предполагалось, что правящий режим быстро падёт. Гитлер был уверен, что возникнет голод, который унесёт десятки миллионов жизней, и освободившуюся территорию можно будет уже весной 1942 года заселять немцами.

Тем не менее, в Директиве N21 указывалось, что «речь идёт о мерах предосторожности на случай, если Россия изменит свою позицию по отношению к нам». Гитлер ещё не принял окончательное политическое решение.

Директива N21 была сверхсекретной; она была отпечатана в 9 экземплярах, причём только три из них вышли за пределы штаба OKW, — они были направлены командующим трёх видов вооружённых сил.

Немецкая верхушка узнавала о ней постепенно. Так, Риббентропу это стало известно только в марте. Так и неясно, знал ли о ней Гесс. Однако слухи поползли очень быстро, так как подготовку к войне огромной армии, которую надо было передислоцировать на Восток, скрыть невозможно.

Однако цели такой войны были неясны, и почти никто не верил в столь безумное начинание. Кроме некоторых прозорливых людей… Так, Черчилль верил в это, потому что очень этого хотел, — это было спасение для осаждённой Англии. Типичный случай того, что называется wishful thinking — принимать желаемое за действительное. Сталин прекрасно понимал мотивы Черчилля и поэтому отвергал его предупреждения. Жаль только, что он совершенно не понимал Гитлера. Но, вообще, мало кто понимал Гитлера. Среди этих немногочисленных людей был и Черчилль. Английская разведка не говорила ничего определённого о неминуемом немецком вторжении в Россию, зато, вместе с английским МИДом, она распространяла ни на чём не основанные слухи, что Гитлер, якобы, предъявил ультиматум Сталину, и между Россией и Германией идут интенсивные тайные переговоры. Несмотря на многочисленные утверждения, что «все, кроме Сталина» знали о грядущем нападении, только единицы, не имевшие никакого отношения ни к каким разведкам, оказались достаточно проницательны. Причина этого очень проста, — это был безумный план, но для того чтобы поверить в его серьёзность, надо было забыть о собственных предубеждениях и собственной логике, принять безумие Гитлера как факт и понять его структуру. А это, действительно, было выше человеческих сил. Даже для такого умного человека как Сталин («Чертовски умён», — запишет через 5 лет во время Потсдамской конференции в своём дневнике Трумэн.)

В тот же день, 18 декабря, Гитлер произнёс в берлинском Дворце Спорта речь перед 5000 выпускников военных училищ, в которой призвал их выступить «против несправедливости, существующей на свете, когда 60 миллионов великороссов владеют 1/6 частью земного шара, а около 90 миллионов немцев ютятся на куске земли» и устранить её. Эта речь не была опубликована, и Сталин потребовал от советника советского посольства в Берлине раздобыть её текст.

На другой день после подписания Директивы N21, 19 декабря, Гитлер принял, наконец, нового советского посла Деканозова, с 30 ноября томившегося в ожидании церемонии вручения верительных грамот главе Германского Рейха. Ведя беседу с новым послом в крайне дружественном тоне, Гитлер сказал, что дальнейшие переговоры пойдут по обычным дипломатическим каналам. Приглашение Сталину о встрече и намерение отправить в Москву Риббентропа растворились в воздухе. Так началась операция Гитлера по усыплению бдительности Сталина. Эта операция включала регулярные беседы с Деканозовым, считавшегося доверенным лицом Сталина, заведующего личной канцелярией Гитлера Отто Майснера и передачу Сталину через подставленного гестапо агента разведки НКВД в Берлине по кличке «Лицеист» (его кличка в гестапо была «Петер») специально составленных или просмотренных Гитлером дезинформационных меморандумов. Успех будет полный. Сталин до последнего момента будет считать, что Гитлер не заинтересован в войне с Россией. Когда война всё — таки разразилась, он несколько дней недоумевал почти открыто и до конца жизни — тайно. Это была самая сильная травма его жизни. Это был его интеллектуальный позор перед лицом всего мира. С молодых лет он хотел стать признанным интеллектуальным лидером в революционном движении, а в нём видели абрека. Теперь, когда после невообразимого террора духовное и интеллектуальное лидерство Сталина было признано всеми, от Пастернака до Жукова, его, попросту, обвели вокруг пальца на глазах у всего мира. А он по-прежнему не понимал, почему и как это произошло, почему же, в конце концов, Гитлер пошёл войной на Россию.

30 января 1941 года, в восьмую годовщину прихода нацистов к власти, Гитлер выступил с традиционной речью перед рейхстагом в берлинском Дворце Спорта, в которой напомнил о своём предсказании, сделанном за два года до этого, хотя и предпочёл отнести его к 3 сентября 1939 года, дабы связать с началом войны.

«Я не могу упустить возможность отметить, что в этот день в Германском Рейхстаге я подчеркнул, что если еврейство погрузит мир в пучину войны, то история евреев Европы завершится. Они могут снова посмеяться надо мной, как они раньше смеялись над моими предсказаниями. Но грядущие месяцы и годы покажут, что и в этом я окажусь прав. Уже сегодня мы видим, что пока ещё враждебные нам расовые народы в один прекрасный день осознают наличие куда большего внутреннего врага и встанут в великий общий фронт с нами. Фронт Арийского человечества против эксплуататорского Еврейского Интернационала, разрушающего нации.» [Hitler: Reden und Proklamationen, 1932 — 1945:Kommentiert von einem deutschen Zeitgenossen. Edited by Max Domarus. 4 vols. Leonberg, 1987 — 1988, part2, pp. 1663 — 64].

Эта речь не привлекла внимания. Впервые за долгое время Гитлер вновь заговорил о евреях. Невозможно было понять, что Гитлер имел в виду. Между тем, Гитлер корректировал своё несбывшееся «пророчество» от 30 января 1939 года. Народы Западной Европы не оправдали надежд, возложенных на них Гитлером. Их антисемитизм был лишён страсти и боевого напора. Теперь речь шла о народах к востоку от линии Керзона, переживших только что насильственную советизацию, в которой местные евреи приняли активное участие.

Но не только о них. «Если первое пророчество носило условный характер», — оно говорило о том, что произойдёт с евреями, если евреи спровоцируют мировую войну, то теперь Гитлер уверенно говорил о неизбежном: о войне Фронта Арийского человечества против эксплуататорского Еврейского Интернационала. Из кого же он состоит? На свете оставалось две концентрации евреев, неподвластных Гитлеру — Советский Союз и Соединённые Штаты. Так была провозглашена цель сверхсекретной операции «Барбаросса», хотя ещё предстояло разработать эту операцию, подготовить её и назначить дату её начала, но Гитлер решил нарушить годовое молчание. Из штабной разработки операция начинала превращаться в ту самую мировую войну…

В отличие от первого пророчества, на сей раз речь идёт о предсказании, сбывшемся в Едвабне и во Львове, в Каунасе и Таллине, в Риге и Киеве и в десятках других мест, где местное население, зачастую даже враждебное немцам, в момент ухода Красной Армии само принялось с нечеловеческим энтузиазмом убивать евреев, с успехом втягивая в это увлекательное занятие немецких солдат. Прямого приказа убивать евреев до 22 июня 1941 года отдано не было. Гитлер хотел, чтобы немцы начали убивать евреев по зову сердца, а не по приказу сверху. Катализатором служил, оказавшийся безграничным, антисемитизм народов Восточной Европы, помноженный на их опыт советизации. Исчезновение от советской власти, заменённой благоволящей истреблению евреев победоносной властью нацистов, послужило триггером к вакханалии массовых убийств евреев. Только в районе Полесья исследователи насчитывают 128 населённых пунктов, где местное население, возглавляемое местной национальной польской интеллигенцией, убило значительную часть еврейских жителей. Через 75 лет немецкий исследователь Холокоста напишет: «Всего в Восточной Европе как минимум пять тысяч мест, где убивали евреев» [Кристиан Дикман (Бернский университет). Как относится к преступлениям «своих», в книге: Рута Ванагайте, Эфраим Зуров, «Свои. Путешествие с врагом», Москва. Издательство АСТ: CORPUS, 2018, стр. 4].

Ничего похожего не было в 1940 году при захвате немцами стран Западной и Центральной Европы. Советская западная граница 1940 года оказалась водоразделом между миром, где евреев будут впоследствии убивать тайно, организованно свозя их в секретные лагеря уничтожения на востоке Польши, и миром открытых массовых убийств евреев. Так началось быстрое превращение немецкой армии в армию убийц. Гитлер оказался превосходным социальным «психо-технологом».

На следующий день, 31 января 1941 года была издана «Директива по  стратегическому сосредоточению и развёртыванию войск (операция «Барбаросса)». [1941 год, книга первая, стр. 575, документ N 250]

Это уже первый рабочий документ, по которому пойдёт реальная подготовка к войне. Основным его элементом является концентрация усилий в районе к северу от Припятских болот, предложенная командованием сухопутных сил (OKH).

Основой концепции является идея распада Советского государства на раннем этапе войны. Автор идеи, подполковник Бернхард фон Лосберг, помощник Варлимонта, писал в её обосновании:

«Каким образом в дальнейшем будет организовано взаимодействие обеих главных групп восточнее Припятских болот и каковой будет конечная военная цель — это в значительной мере будет зависеть от того, произойдёт ли после начальных немецких успехов развал России и когда он наступит. Если западные районы России и связь с морями будут потеряны, нам представляется невероятным, что Россия останется ещё дееспособной…» [Moritz, Erhard(ed), Fall Barbarossa. Dokumente zur Vorbereitung der faschistischen Wehrmacht auf die Aggression gegen Sowjetunion (1940/41), Berlin (Ost), 1970, s. 132].