Почему же так захватывающе интересно читать прозу, эссе Леи Гринберг-Дубновой? Тут, конечно, много причин. И первая из них — в том, что автор беззаветно любит своих героев, восхищается ими, проживает с ними вместе и радости, и горести. Очень значимо и то, что у Леи рассказы о героях тесно связаны с собственными переживаниями, с глубокими раздумьями, что она не скрывает своей причастности ко всему, что вдохновляло тех, кому посвящена эта книга.

Риветта Островская

КНИГА «НА РОДИЛЬНОМ КАМНЕ»
ЛЕИ ГРИНБЕРГ-ДУБНОВОЙ

Книгу Леи Гринберг-Дубновой «На родильном камне» нельзя прочитать залпом. Более того, как мне кажется, ее нельзя прочитать только один раз. В нее надо вчитываться. К ней надо возвращаться снова и снова, поскольку она многослойна, многопланова, вмещает в себя множество судеб (и каких судеб!), размышления о жизни и смерти, о предназначении человека, о поисках корней, о возможности познать и найти себя, свое место в этом мире, о пути человека к самому себе. Это может совпадать как с религиозными, так и с творческими исканиями героев — в основном поэтов, художников, музыкантов, философов. Тема Израиля, еврейского народа с его древнейшей историей, религией, с его судьбой — одна из важнейших для автора. Многие герои находят свои истоки именно здесь. И именно на этой земле, которая так притягивает их, углубляется их мировоззрение, раскрывается до конца их духовная сущность, их устремленность к небу.

Мне особо хочется выделить две сквозные темы этой книги: человеческой души и памяти. В конце концов они взаимосвязаны. Душа — это то, что выявляет сущность человека и даже сущность природы. Как писал поэт Ури Цви Гринберг:

 Там образ прекрасный, что мы ощущаем и видим,
 как в жизни людей, так и в жизни цветов и деревьев,
 тот внутренний свет, чье сияние есть даже в камне,
 он весь — откровенье души, как свеченье из комнаты,
 весь о сути и силе того, что зовется душою.

 (пер. Ханоха Дашевского)

Память способна воскресить всю жизнь человека со всем самым дорогим, что было в ней. Непосредственная связь с темой памяти определяет огромное нравственное значение книги. Воспоминания оживляют ушедших и безвременно погибших.

Так уж случилось, что для меня чтение книги Леи началось с эссе, посвященного Зельме Меербаум-Айзингер, — «Её дар любимому». История этой девочки, такой талантливой, поэтичной, музыкальной, такой распахнутой навстречу жизни, любви, радости, столь тонко чувствующей и красоту окружающего мира, и его зыбкость, сразу же глубоко проникла в мою душу. Этой прекрасной девочке не дали дожить, дописать, долюбить, хотя благодаря своей одаренности она и за свою короткую жизнь многое успела понять и почувствовать. Я впервые услышала это имя, прочитала эти трепетные стихотворные исповеди, но забыть о ней не смогу никогда. Лея как бы оживляет этот нежный благоуханный цветок, как бы преодолевает бег времени.

И таких рассказов здесь много. Мне бы хотелось поименно назвать всех героев замечательной книги Гринберг-Дубновой, но это, к сожалению, невозможно. Придется остановиться лишь на некоторых из них.

Начинается она с рассказа о писателе Цви Прейгерзоне. Автор здесь как бы сливается с героем, вспоминая вместе с ним все сложные дороги, которые ему довелось пройти. А вспомнить было что! Из Шепетовки, еврейского местечка, он оказался в Палестине, где проучился год. Позднее он окончил Одесскую консерваторию по классу скрипки, стал горным инженером, жил в Москве, вошел в круг людей, которые, как и он, были охвачены страстью к ивриту, писали на нём свои художественные произведения. А дальше — обыск, арест, допросы, избиения, различные лагеря. Не сразу он понял, что единственная причина всех этих бедствий — любовь к ивриту. Лея дает представление о творчестве этого писателя, о его рассказах, романе «Вечный огонь», «Дневнике воспоминаний».

Он, как и некоторые другие люди его поколения, постепенно возвращался к истокам. Его начали издавать в Израиле. «Жизнь сторицей вознаградила меня за страдания», — сказал он послу Израиля, который сообщил ему об издании его романа «Вечный огонь». Он готов был к отъезду в Израиль, ждал этого, попросил своего близкого друга, певицу Нехаму Лившиц, выслать вызов, но увы!.. не успел. Детям своим он завещал уехать туда, а тело свое после смерти кремировать и перевезти на землю обетованную.

И заканчивается эта история описанием кладбища в кибуце Шваим, где похоронены Цви Прейгерзон и его жена Лея, верный спутник, спасший рукописи писателя от забвения в самый страшный момент гонений и преследований.

Для каждой истории Лея находит свой композиционный прием, позволяющий лучше понять судьбу героя и его личность. Так, например, рассказ о раби Нахмане Морэ-Дине, в отличие от предыдущего, начинается с надписи на его надгробном камне: «Раввин, мудрец и ученый, узник Сиона, всем своим существом преданный Торе и еврейскому народу»… И эта надпись как бы представляет собой квинтэссенцию всей его жизни. С этим человеком Лея была знакома. Его фотография стоит на ее письменном столе, и он ей напоминает стариков с картин Рембрандта, лица которых отражают многовековую мудрость и тонкость души народа. Автор воспроизводит полемику своего героя с Гиллелем Галкиным, которая выявляет то, что раби Нахман считал особенно важным в еврейской истории и в еврейской юридической системе, а именно — признание человеческого достоинства и равенства всех перед законом. Величие морали своего народа он пытался доказать и тем нацистам, которые оказались с ним в воркутинском лагере. Прощаясь с раби Нахманом, один из немцев поклялся, что всю жизнь будет бороться с нацизмом.

Раби Нахман Морэ-Дин попал в лагерь по обвинению в еврейском национализме. Его приговорили к расстрелу. Приговор заменили на 25 лет. В 1953 году, после смерти Сталина, его освободили.

О лагере он говорил скупо, но тем ценнее высказывание, ярко его характеризующее: «Человек может продлить жизнь силою воли, своим разумом».

Он уехал в Израиль, когда ему было почти 80 лет.

Ближе к финалу эссе автор показывает этого удивительного человека в больничной палате, где он остается наедине с молодым человеком в солдатской форме. У раби не было сыновей, только ученики, и этот юноша был ему особенно дорог. Молодой человек тоже тянулся к нему как к отцу — своего отца он недавно потерял. И навсегда сохранил память об учителе:

«Я чувствовал в нем высокую духовность и большую внутреннюю силу. И, может быть, он один в целом мире мог сравниться с моим отцом по его отношению ко мне, теплу и заботе».

То, что юноша оказался сыном Леи, еще больше сближает рассказчицу с её героем.

«”Морэ-Дин” в переводе с иврита означает “законоучитель”. То ли предначертанность судьбы проявилась в имени, то ли имя исполнилось в судьбе…».

Обращает на себя внимание умение автора найти финальные фразы, выявляющие основную мысль того или иного эссе и усиливающие ощущение цельности рассказа.

Оба эссе (и о Цви Прейгерзоне, и о раби Нахмане) объединяет тема внутренней духовной силы человека, помогающей ему преодолеть все бедствия и остаться верным самому себе и своим родовым корням. Эти люди сумели найти и выполнить свое предназначение на земле.

«В жизни каждого есть четкий смысл. У каждого есть своя миссия на земле, и ее необходимо найти и выполнить во что бы то ни стало». Это слова Элеоноры Шифриной — героини очерка «Ее понимание счастья», которое входит в раздел «Голос жизни моей» (книга имеет несколько разделов, и каждый из них имеет свое заглавие). И то, что эссе об Элеоноре Шифриной оказывается в разделе, названном так же, как и книга, посвященная памяти брата Леи Евгения Дубнова, о многом говорит. Элеонора — очень близкий Лее человек, совпадающий с ней в мировоззрении, понимании жизненных и духовных ценностей. Их связывала подлинная дружба. В Элеоноре Лею восхищала цельность и сила характера, позволившая выстоять во многих обстоятельствах начиная со школьных лет, когда она, единственная, не пожелала признать предателями А. Синявского и Ю. Даниэля. Она могла бы просто промолчать, не участвуя в общем осуждении, что было бы уже крайне смело. Но она не ограничилась молчанием, а высказала все, что думала. По тем временам (и не только по тем) это было совершенно героическое поведение. Она была борцом по своей натуре, человеком деятельным и решительным — и мы видим это на примере ее конкретных поступков. Осознав, что ее родина не Советский Союз, а Израиль, она добилась отъезда туда и в Израиле стала общественной и политической деятельницей, убежденной в том, что ее страна может быть только еврейским государством. Ее спутником стал Авраам Шифрин, человек таких же четких убеждений, такой же силы характера, как и она сама. Но автор показывает своих героев в их многогранности, в разных ситуациях. Это в полной мере относится к рассказу об Элеоноре. Она предстает не только как борец, но и как человек, проявлявший огромную душевную щедрость в общении с людьми. Особенные отношения у неё сложились с ранеными солдатами. Она жила их интересами, радовалась их исцелению, их удачам. «Какое счастье, что Бог дает мне это делать!» — вот в чем оказалось ее понимание счастья. А вот финальная фраза этого рассказа:

«Элеонора похоронена на Масличной горе. “Наши близкие, — писала она, — жившие на этой земле и защищавшие ее, продолжают защищать ее и после смерти”».

В тот же раздел входит интервью «За нас оставленное нами отвечает». Интересна судьба этого интервью. Много лет тому назад Лея, тогда журналистка государственного радио «Кол Исраэль», взяла интервью у своего брата, поэта Евгения Дубнова. К тому времени он жил в Лондоне, работал над докторской диссертацией, преподавал английскую, американскую и русскую литературу и порой наезжал домой в Израиль.

Чудом сохранившееся интервью знакомит нас с интересным, талантливым человеком философского склада ума, высказывающим глубокие мысли о памяти, иудаизме и о том, как он «все ближе подходил к пониманию глубины величия, дух захватывающей силы иудаизма». По его словам, еврейская философия принесла ему внутреннее освобождение от страха смерти. Все эти мысли иллюстрируются стихами. Особенно волнуют слова Евгения об Иерусалиме как о «самом метафорическом городе», как о «городе вечности, поглощенном решением проблемы времени в контексте вечности». Здесь высказано самое глубинное проникновение в сущность такого необъятного явления, как Иерусалим.

В собственной поэзии Евгений Дубнов подмечает синтез русского языка и еврейской мистики — именно это и придает своеобразие его творчеству.

Эссе «Но оставшись поэтом» о Евгении Дубнове пронизано любовью, теплотой, проникновением в мысли, чувства, поэзию ушедшего брата. Лея как бы заново переживает все события его жизни: и те, свидетельницей которых она была, и те, которые они прожили врозь. Она сама признается, что живет мыслями и чувствами брата, живет в мире его души и что теперь ей многое открывается иначе, глубже, становится ближе и понятнее. А ее брат — человек действительно незаурядный, поэт, прозаик, переводчик, составитель антологии русской поэзии, переведенной на английский язык, мемуарист, литературовед. Как и другие герои книги, он с годами все ближе приобщался к иудаизму, хотя это не мешало ему быть погруженным в европейскую и русскую литературу. Он умер внезапно, на взлете своих творческих сил, полный замыслов. Как жаль, что осталась неизданной его антология русской поэзии (надеюсь, что она все-таки увидит свет), не опубликован пока и его роман, написанный на английском, не издана вторая часть его мемуаров и мы не прочитали его воспоминаний о К. Чуковском, Д. Бурлюке, И. Бродском и т.д.! И все-таки, несмотря ни на что, он свое земное предназначение, свою миссию выполнил.

Он был Поэтом. И это эссе, и вся книга завершается его стихами.

 Не смерть, но вечность пусть легко коснется
 Всех дней моих и всех моих трудов,
 И голос мой пусть навсегда проснется
 Среди живущих сел и городов.

В книге очень много стихотворных цитат, рассказов о поэтах. Это даёт возможность живущим за пределами Израиля познакомиться с таким значительным и своеобразным явлением, как еврейская поэзия. Причем поэты, которых можно причислить к ней, писали на разных языках: на иврите, идише, русском… Но так или иначе их стихи отражают еврейский менталитет и душу народа, хотя способы выражения этих явлений и оказываются различны, что обусловлено структурой того или иного языка, какими-то традициями и, конечно, индивидуальностью того или иного автора.

В самом начале эссе о Натане Ионатане, писавшем на иврите, автор отмечает: (и это очень важное наблюдение):

«Ивритская поэзия истоками своими уходит в незнакомую нам почву. Ее питают иные соки. Ее ассоциации непривычны нам, воспитанным на русской поэзии».

И дальше стихи Натана наглядно иллюстрируют эту мысль. Некоторые его образы, ассоциации восходят к Танаху, но в то же время они и сейчас актуальны. Показательно название одной из книг Ионатана — «Свет и соль». Соль — это символ боли, однако в его стихах есть и свет, есть и весна.

 Маска моря очень стара
 Глаза ее перлы зубы ракушки
 Солью разъедена красота лица
 Ангел морей зимою плачет над ней
 Его затерявшиеся суда
 И его моряки
 Воскресают весной

 (пер. Лии Владимировой)

Столько света вокруг, столько боли!» — восклицает Зельда Шнеурсон-Мишковски, тоже писавшая на иврите. У нее тьма и свет, горе и радость сосуществуют в вечном городе, в Иерусалиме.

 У человека каждого есть имя,
 Что дали ему времена года
 И дала слепота его.
 У человека каждого есть имя,
 Что ему дало море
 И дала ему
 Смерть

 (пер. Фримы Гурфинкель)

Эта песня звучит в день памяти павших, с которым совпал день смерти Зельды.

Книга переводов поэзии Ури Цви Гринберга «Не угаснет душа», подготовленная Ханохом Дашевским, знакомит русскоязычного читателя с поэзией величайшего израильского поэта. В аннотации к книге сказано, что Ури Цви Гринберг — особое явление не только в израильской, но и во всей еврейской литературе. Лея отталкивается от названия книги, прослеживая в ней тему души.

 Через душу приходит к нам тела рассвет,
 через душу и осень является к нам,
 через душу все прелести плоть познает,
 аромат наслаждений, желаний напев…

 (пер. Ханоха Дашевского)

Переводы, насколько я могу судить по цитатам, очень хорошие, передающие мощь этого поэта. С благодарностью автор эссе пишет о переводчике Дашевском, о том, сколько незнакомых имен, сколько прекрасных строк вернул он. Речь идет о его книге «Из еврейской поэзии». Он, как пишет Лея, один из самых значительных переводчиков с иврита и идиша на русский язык. Переводы поэм Гринберга, выполненные Дашевским, высоко оценил Евгений Витковский, который вел сайт «Век перевода». «Это хорошие стихи, и это стихи именно Гринберга, <…> сделанные рукой настоящего мастера».

Поэзия Гринберга, как видно даже из приведенных цитат, — это религиозно-философские размышления. Она глубоко духовна. Дважды автор эссе приводит слова Ури Цви Гринберга: «Сила жизни — в душе. А душа — это стержень всего». Именно этими словами и завершается глава. Но мне представляется, что эти слова — ключевые для всей книги Леи Гринберг-Дубновой.

Автор много внимания уделяет поэтессам, писавшим на русском языке. Но тематика их произведений, интонация показывают их принадлежность к еврейской поэзии. Так, например, стихи Аллы Айзеншарф близки русскоязычному читателю по своей ритмике и образности. Но в то же время в них есть и то, что сближает их со стихами, допустим, Зельды: сопряжение тьмы и света, горя и радости.

 Только с деревцем говорю,
 Только с ветками и листами.
 Мы порою не знаем сами,
 Как развеять над тьмою зарю,
 А я с деревцем говорю —…

Меня очень впечатлило эссе о Нине Локшиной «Я живу в Иерусалиме — завидуйте мне!». Нина Локшина получила инженерное образование и закончила Литературный институт, причем ее учителями были И. Сельвинский и Л. Озеров, она печаталась в журналах, в «Литературной газете», выпустила первый сборник стихов, но несмотря на это в ней жила тоска по обетованной Земле. Душа ее явно тянулась к своим корням, к которым она в конце концов и вернулась.

«И тысячи лет стали плотью моей…»

Такое написать мог только человек, погруженный в глубины жизни своего народа, впитавший в себя его историю. Городом Локшиной стал Иерусалим, и она в своем творчестве создает его образ — образ любимого города, города своей души. «Я живу в Иерусалиме — завидуйте мне!». Такая беззаветная любовь к этому великому городу еще больше сближает поэтессу с автором статьи о ней. Лея отмечает в поэзии Локшиной «способность в будничном найти истинную духовную высоту, соединить земное и небесное…»

Поэзия Нины Локшиной музыкальна, высокодуховна, даже если в ней есть и будничное, земное.

 Скрипач высокий и худой,
 Ах, черт тебя возьми,
 Смычком владея и собой,
 Что делаешь с людьми?

У меня эти стихи вызывают такой же восторг, как и у Леи, которая сравнивает их с волной, подгоняемой ветром. И в конце автор возвращается к началу, к строчке, ставшей названием книги Нины: «И тысячи лет стали плотью моей». И это название опять же связывает эссе с темой памяти, одной из сквозных во всей книге.

«Мы, — пишет Лея, — несем её (память — Р.О.) в себе, не ведая, что она привносит свои краски в наше восприятие мира, что она, бесплотная, стала плотью нашей души».

Для меня открытием и откровением стала поэзия Рины Левинзон. Я очарована ею. Те цитаты, которые есть в книге, запали мне в душу. Это чудесные стихи. Вот, например, ее признание в том, как пребывает в ней поэзия.

 Она во мне, как бытие,
 Которое не выбирают.
 Так раненый олень копье
 Несет, пока не умирает.

В этих строчках сущность Рины, ибо поэзия ее окрыляет и спасает от боли, вызванной тяжелой утратой любимого человека.

Лея пишет о глубине и легкости поэзии Рины Левинзон. Ее стихи хочется все время цитировать.

 Не надо добиваться ничего,
 а просто жить, как дерево и камень…

В этой поэзии Лея улавливает моцартианское начало. Но в ней есть и мысли о вечности, о смерти и бессмертии. Есть и благодарность за все полученное в дар.

 За позволение любить своих любимых,
 за право ждать, и помнить, и дарить,
 за тайный свет, живущих в темных зимах, —
 как мне, Господь, Тебя благодарить?

Любопытно, что перу этого тончайшего лирика принадлежат и афоризмы, в которых есть точность и глубина мысли. Вот два из них:

«Как мала жизнь по сравнению с небытием. Как мала смерть по сравнению с жизнью».

«Самая неожиданная дорога — это дорога к себе».

Умение многое выразить в столь лаконичной форме — это, безусловно, особое мастерство.

Вот как замечательно пишет автор эссе о Рине:

«В ее стихах свет и тепло. О радости ли они или о печали. Ты воспринимаешь их сердцем, они отзываются в тебе как музыка».

И я понимаю, почему так много цитат в этой главе.

Рина Левинзон, как и Нина Локшина, как и другие поэты, обрела родину в Израиле, хотя и выросла на Урале. Она — Поэт Божьей милостью.

Конечно, заслуживают самого пристального внимания статьи и о таких поэтессах, как Эстер Пастернак и Рахель (Блувштейн) и др. Но, к сожалению, всего не охватить.

Однако хочу пару слов сказать об очерке, посвященном Ителле Мастбаум. После того, что я прочитала у Леи об этой художнице, создающей сказочные миры, мне очень захотелось попасть на ее выставку. Ителла Мастбаум не только художница, но и поэт, и музыкант, и своеобразный философ, создатель особого мира. И Лея все это показала. Она так описала пейзажи этой художницы, ее акварели, что читатель не может не воссоздать их в своем воображении. «Пейзажи Ителлы передают, — пишет Лея, — состояние ее души». Они, как мне показалось, отражают чистоту и первозданность природы. В них, наверное, есть и очарование музыки. Но непосредственно ей Ителла посвятила серию «Причуды мелодий». Меня особенно впечатлила пастель «Концерт М.В. Юдиной». Как же художнице удалось создать образ великой пианистки, незаурядного и глубокого человека? Объяснение, видимо. в том, что Ителла — человек тонко чувствующий и масштабно и глубоко мыслящий.

Почему же так захватывающе интересно читать прозу, эссе Леи Гринберг-Дубновой? Тут, конечно, много причин. И первая из них — в том, что автор беззаветно любит своих героев, восхищается ими, проживает с ними вместе и радости, и горести. Очень значимо и то, что у Леи рассказы о героях тесно связаны с собственными переживаниями, с глубокими раздумьями, что она не скрывает своей причастности ко всему, что вдохновляло тех, кому посвящена эта книга. Она сама прошла нелегкий путь, который в конце концов ее тоже, как и героев книги, привел в Израиль, в Иерусалим, ставший ее подлинной родиной, ее любовью, ее землей и небом. Благодаря своей журналистской деятельности Лея много путешествовала, многое повидала. С каким трепетом, нежностью, поэтическим восторгом она описывает природу Израиля!..

В книге Леи есть немало лирических отступлений, есть и целые главы, которые тоже можно посчитать своеобразными развернутыми лирическими отступлениями. Одна из них называется «Краски земли моей». Образ природы для нее неразрывно связан с еврейской историей, религией, сюжетами еврейских священных книг, которые ей близки. И как красочны и поэтичны, и даже романтичны ее описания! В них сливается прошлое и настоящее.

«Серебрится на ветру листва оливы. Мягкое свечение исходит от шалфея, бело-розовый нимб окружает миндаль — он первый из плодовых деревьев пробуждается к весне. Свет солнца щедр и ярок. И кажется, что все сливается в единую мелодию».

И как хорош финал этой главы, где уже не герой, а автор стоит на скале и описывает те чудеса, которые открываются ее взору.

К лирическим отступлениям я бы отнесла и главу «Светильник надо беречь», посвященную Антуану де Сент-Экзюпери, к произведениям которого Лея всегда возвращается. Духовное начало и тот свет, который всегда ощутим в его притчах, близки автору книги «На родильном камне».

Лея — человек, душа которого пропитана поэзией. Она все воспринимает сквозь ее призму. И это, конечно, усиливает и умножает очарование этой книги, которая не укладывается в рамки литературы non fiction, так как в ней много художественности, ощутимой и в композиции, и в стилистике. Можно обратить внимание на кольцевую композицию некоторых эссе, придающую им художественную выразительность, как, например, в очерке о Вильяме Баткине «Я прожитую жизнь не умалю». В начале и конце его, несколько варьируясь, повторяются и эмоционально воздействуют на читателей ключевые для этого очерка фразы об ушедших навсегда мгновениях нашей жизни.

«Еще вчера трепетные, полные красок и звуков, они, как волны, уносимые ветром от берега, отдаляются все дальше и дальше».

Как истинный художник, человек поэтического душевного склада, Лея мыслит метафорически, образно, поэтому в ее текстах можно найти много сравнений, среди которых есть и сквозные. Например, сравнение жизни с потоком. «И жизнь бежит, подобно горному потоку («На высоте божественного звука» — о Софье Шапошниковой). А еще до этого, в эссе о Нине Локшиной, стихи сравниваются с волной, подгоняемой ветром. Таких сравнений здесь множество.

Леей Гринберг-Дубовой проделан колоссальный труд. Она рассказала читателям о стольких незаурядных людях и их самых разных судьбах. Но это еще не все. В этой книге много мудрых мыслей, глубоких размышлений. И это не только рассказы о других, но и своеобразная исповедь самого автора, человека чистых, благородных помыслов, влюбленного в Израиль, его историю, природу, культуру, человека, наделенного «умом сердца». Хочется верить, что эта удивительно насыщенная, мудрая, добрая и прекрасно написанная книга найдет своих читателей, которые по достоинству ее оценят, поймут и будут испытывать благодарность к человеку с обостренным чувством совести, долга, умеющему проникать в души людей и хранить память о них как о неотъемлемой части истории Израиля и еврейского народа.