Этого письменного свидетельства совершенно достаточно для того, чтобы прекратить все пошлые дебаты о том, «был» или «не был» Холокост. Тем поразительней, что ни в одной из центральных экспозиций Шоа — ни в Иерусалиме, ни в Вашингтоне, ни в Берлине и ни в Париже — фигуре и деяниям Градовского не нашлось не просто заслуженного, а вообще никакого места!

Павел Полян

ПОСРЕДИ ПРЕИСПОДНЕЙ:
ЗАЛМАН ГРАДОВСКИЙ И «ЗОНДЕРКОММАНДО»

(из книги «МЕЖДУ АУШВИЦЕМ И БАБЬИМ ЯРОМ. РАЗМЫШЛЕНИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ О КАТАСТРОФЕ»)

И в конце тоже было слово…

 

…Последние евреи догорали.
Сияло небо, словно высший Зритель
Хотел полюбоваться на Конец

И. Каценельсон. Сказание об истребленном народе

 Холокост нельзя рассматривать <…> как большой погром, как случай, когда история в своем движении поскользнулась. Никуда не деться, приходится рассматривать Освенцим как последнюю станцию, на которую Европа прибыла после двух тысячелетий построения этической и моральной культуры…

И. Кертеш. Из Нобелевской речи

Дорогой находчик, ищите везде!..

З. Градовский. Письмо из ада к потомкам

1

Залман (Залмен[1]) Градовский родился в 1908 или в 1909 году в польском городе Сувалки недалеко от Белостока. Его отец, Шмуэл Градовски, владел магазином одежды на улице Лудна. Он обладал очень хорошим голосом и служил кантором главной городской синагоги, а также учителем талмуда. Мать, Сорэ, — скромная, гостеприимная женщина. Ее дед, раввин Авром-Эйвер Йоффе, был выдающимся знатоком и толкователм Закона (гаоном) и почтенным талмудистом, автором книг Махазе Авраам (Видение Авраама), а отец — Иегуда Лейб — автором другого толкования Эвен Лев (Камень сердца), выпущеннных в Вильно в 1900 году[2]

Все три сына — Залман (Хаим-Залман), Авром-Эйвер и Мойше — учились в ломжинской ешиве. Двое старших занимались общественной работой, — они были лидерами в молодежных организациях (в частности, в союзе Слава юношей Сувалок). Залман также участвовал в объединении, которое снабжало кошерной едой еврейских солдат польской армии, служивших в Сувалках.

Залман получил еврейское и общее образование, знал европейские языки и европейскую литературу, много читал на идише и по-польски[3]. У него была явная склонность к писательству: уроженец Сувалок, он писал на белорусско-литовском диалекте идиш[4]. Градовский Залман обладал волевым и амбициозным характером, был физически силен и, в то же время, необычайно сентиментален.

Незадолго до начала Второй мировой войны Градовский женился на Соне Апфельгольд[5], портновской дочке из местечка Лунно под Гродно, с которой случайно познакомился в Лососно около Гродно. На фотографии, сделанной, видимо, вскоре после свадьбы, у обоих (но особенно у Залмана) нежное выражение лица, какое бывает только у молодоженов, еще не познавших ни счастья, ни морщин родительских чувств, но уже полностью к ним приготовившихся. Соня хорошо пела, и ее глубокий грудной голос, украшавший молитву, совершенно созрел и для колыбельных.

Когда разразилась война и Сувалки оказались под угрозой немецкой оккупации, супругам уже было не до детей. Они сочли за благо стать беженцами и перебраться к свекру — в Лунно, сулившее им безопасность. Местечко находилось в 40 км к юго-востоку от Гродно и было не под немцами, а под Советами.

Лунно расположилось на удивление живописно — на берегу Немана и в окружении лесов. Оно как бы срослось в одно целое с другим местечком — Воля, отчего их иногда и воспринимали, и называли как синонимы, а иногда и объединяли топонимически (Лунно-Воля)[6]. Славилось местечко своими сапожниками и портными, да еще частыми пожарами. Событиями всемирно-исторического значения летопись Лунно не перегружена: в 1812 году через него на восток прошла армия Наполеона, а в Гражданскую войну веком позже здесь на короткое время стоял со штабом Лев Троцкий.

Перед войной в Лунно насчитывалось около двух тысяч жителей, большинство — около трехсот семей — евреи. В целом местечко было из бедных, но Апфельгольды были одними из самых зажиточных: тестю Градовского, портному по основной профессии, принадлежали также продуктовый магазин и лавка канцелярских товаров.

Сам Градовский работал здесь конторским служащим, но, ощущая в себе и литературное призвание, и тоску по Земле Обетованной, писал возвышенные статьи о своей любви к Сиону. Его зять — писатель-коммунист Довид Сфард[7] (кстати, единственный из всей семьи, кто, подавшись в Москву, уцелел![8]) — вспоминал позднее об идеологических спорах с Градовским и о его первых литературных опытах, которые тот приносил ему на суд[9].

Палестина была давней мечтой Градовского, туда он стремился перебраться всей семьей. Один из его шуринов, Волф, уже было согласился, но другой шурин, Сфард, все колебался и тянул с решением. На размышления он взял себе год, но никто и не подозревал, что этого года про запас ни у кого из них уже не будет…

В сентябре 1939 года на Польшу с двух сторон напали сразу оба заклятых соседа — Германия и Россия. Лунно располагалось восточнее линии Керзона и досталось Советам. Полтора года новая власть «воспитывала» польскую элиту, а заодно и миллион с лишним новообретенных евреев, но Залмана Градовского и его семьи эти репрессии не коснулись. К моменту нападения Германии на СССР ему было тридцать два или тридцать три года.

Граница была так близко, а немцы наступали так стремительно, что ни о какой эвакуации на восток и речи быть не могло. И, хотя все предчувствовали эту войну и ждали ее, но никто и подумать не мог, что Красная Армия сдаст Гродно так легко и так быстро. Тихо и без боя немцы вошли в город уже 23 июня, на второй день войны[10]!

Лунно-Воля была оккупирована 25 июня[11], и в первый же день здесь было расстреляно несколько евреев по подозрению в связях с советской разведкой. В начале июля в Лунно был создан юденрат под председательством бывшего главы общины Якова Вельбеля. Юденрат, по определению, был призван не столько защищать евреев, сколько быть инструментом оккупационной политики по отношению к ним. Эта политика заключалась в управлении жизнью евреев, в обеспечении немецких интересов рабочей силой, в получении различных сборов и контрибуций и только после этого — в их уничтожении. В числе членов юденрата был и Залман Градовский, он отвечал за санитарно-медицинские вопросы[12].

В сентябре 1941 года все евреи из Лунно-Воли были согнаны в гетто, располагавшееся в Воле[13]. За все время существования гетто каких-то чрезвычайных событий в нем не произошло, очевидцы припоминают только убийство одного еврея-сумасшедшего и «ведерную повинность» — когда замерз водопровод, каждого еврея обязали принести по три ведра воды из Немана.

В окружной столице, в Гродно, было на порядок больше евреев и на порядок больше проблем. 29 июня в Гродно прибыла Einsatzkommando № 9 и сразу же принялась «за дело»: назавтра в городе уже был сколочен юденрат во главе с директором еврейской школы Давидом Бравером. Давид Кловский[14] в книге Дорога из Гродно пишет, что поговаривали, будто бы Бравер и немецкий комендант Гартена[15] — старые приятели, когда-то вместе учились в одном университете в Германии и что, мол, благодаря этому гродненских евреев оккупационные власти первое время «не слишком притесняли». Однако это «не слишком притесняли» не могло быть ни чем иным, как самоиронией[16]: уже в июле 1941 года здесь расстреляли первые восемьдесят евреев[17].

Дóма, среди своих, — было последним местом, где еврей, хотя бы немножечко (пусть и ненадолго), еще ощущал себя человеком. Но в конце октября 1941 года для многих наступила пора попрощаться и со своими жилищами: немцы выгородили в Гродно два гетто. Первое — «украшенное» сторожевыми башнями, располагалось в самом центре города, в пределах улиц Переца, Виленской, Найдуса и Замковой, а второе — на Скидельской и соседних с ней улицах[18]. Всего в Гродно перед войной жило около тридцати тысяч евреев — цифра не малая, хотя и не идущая ни в какое сравнение с Белостоком, Лодзью, Люблиным или Варшавой. Около двадцати тысяч было приписано к первому и еще семь-восемь тысяч ко второму гетто.

Каждый прожитый в гетто день мог оказаться для любого еврея последним — по приказу коменданта, обершарфюрера СС Курта Визе, их вешали или расстреливали за малейшую провинность. Рассказывали, что он и сам любил поупражняться в стрельбе по движущимся живым мишеням с желтыми нашивками на груди[19]. А потом выяснилось, что точно так же вели себя и Стреблев с Хинцлером — коменданты второго гродненского и третьего — келбасинского — гетто[20].

Линия фронта удалялась от Лунно и Гродно так стремительно, что уже начиная с 17 июля они попали в зону гражданского управления, став частью Рейхскомиссариата Остланд. Но 18 сентября 1941 года город Гродно вместе с северными и юго-восточными окрестностями был включен в состав так называемого Белостокского дистрикта, который, в свою очередь, еще 15 августа, был передан под внешнее управление гауляйтера Восточной Пруссии Э. Коха, то есть де факто (но все-таки не де юре) присоединенного к Рейху[21]. Эта административная деталь на протяжении более чем года служила лучшей защитой проживавшим в округе евреям: в то время как большинство восточно-польского, белорусского и украинского еврейства уже систематически расстреливалось айнзацгруппами СД — «белостокских» раскидали по гетто и долгое время почти не трогали[22].

Но в конце 1942 года добрались и до них. Между 2 ноября 1942 года и началом марта 1943 года немцы проводили во всем Белостокском дистрикте акцию Judenrein[23] — одну из операций по зачистке оккупированной территории. Еврейское население из 116 городов и местечек этого дистрикта сгонялось в пять крупных транзитных полугетто-полулагерей, располагавшихся в Белостоке (в казармах 10-го уланского полка польской армии), Замброве, Богушеве, Волковыске и Келбасине[24] — гродненском пригороде, что всего в нескольких километрах от Гродно по Белостокскому шоссе[25].

У лагеря в Келбасине своя предыстория. С 21 июля и по ноябрь 1941 здесь велось строительство — и одновременно эксплуатация — огромного (площадью около 50 га) лагеря для военнопленных[26]. Военнопленным поначалу было еще хуже, чем евреям, — в лагере содержалось до 36 тысяч человек, половина погибла непосредственно в лагере. До сентября 1942 года этот огороженный колючей проволокой барачный лагерь функционировал как дулаг, то есть транзитный лагерь исключительно для военнопленных. Но затем, ненадолго, его превратили в так называемый лагерь для военнопленных и гражданского населения. А это означало, что сюда на короткие сроки в отдельные бараки загоняли и гражданских — перед тем как отправить их куда-нибудь на работы или, если обнаружатся среди них партизаны, евреи или окруженцы, расстрелять.

Третьей сменой этого лагеря в ноябре 1942 года и стали евреи: здесь, в бывшем дулаге, разместилось одно из пяти областных «транзитных гетто». Евреи в таких гетто задерживались совсем ненадолго: по мере заполнения бараков и поступления вагонов, их обитателей систематически отправляли в Аушвиц. Однако немцы и юденрат с его полицейскими деликатно называли это «эвакуацией» и говорили об отправке евреев на какие-то работы в Германию. Начальником лагеря был обершарфюрер СС Карол Хинцлер, сильный, атлетического сложения, человек. Как и у многих эсэсовцев в схожем положении, в его натуре постепенно брал верх садист: он лично избивал и убивал узников — безо всякой причины, просто так.

Первыми в Келбасин стали свозить евреев из окрестных местечек — Индура, Сопоцкина, Скидлы и еще многих-многих других[27]. Понятно, что и евреям из чуть более отдаленной Лунно-Воли также было не миновать этой судьбы. 1549 евреев оттуда были депортированы в Келбасин 2 ноября 1942 года, среди них и Залман Градовский со своими домашними[28]. Барак, в котором разместили их и еще три сотни человек, был наполовину вкопан в землю: в сущности, это была большая землянка. Окна забиты, и внутри всегда, даже днем, стоял полумрак. Теснота, смрад, грязь — и в то же время холод и земляночная сырость пробирали насквозь, отопления и электричества не было. «Сколько же людей здесь успело перебывать! — наверняка думал каждый, кто сюда попадал. — И где они — все те, кто тут был до нас?..».

Остальные условия в Келбасине были соответствующие: так, единственный источник воды — ручной колодец — находился вне лагеря и почти ежедневно выходил из строя. Впрочем, для питья эта вода все равно не годилась. Из еды — пайка 170 граммов почти несъедобного хлеба плюс пара картофелин на человека, через день — теплая тюря-суп.

В лагере появились и распространились болезни, люди заболевали быстро превращаясь в дистрофиков и доходяг (таких в концлагерях называли еще «мусульманами»). Для тифозников была устроена больница. В ней работал доктор Яков Гордон, его имя еще встретится в этом повествовании. Кладбище заменяла огромная открытая яма, куда сбрасывали трупы умерших, слегка пересыпанные известью.

Возможно, что в Келбасине, как и в Лунно, Градовский входил в состав санитарной команды[29]. В этом угрюмом лагере он и его близкие провели около месяца. Раз или два в неделю с близлежащей станции Лососно — той самой, где Градовский познакомился со своей женой, — уходили эшелоны с «эвакуированными». Места «эвакуации» предусмотрительно не назывались, особенно Треблинка, к этому времени уже ставшая притчей во языцех. Аушвиц же к этому времени еще не завоевал своей «славы». Когда 5 декабря[30] — на третий день Хануки — объявили о новой «эвакуации», жена Залмана Градовского, прекрасная певица, вдруг затянула Maoz Zur — песню, подобающую этому дню[31].

Охрана построила евреев из Лунно в колонну по пять и вывела за ворота Келбасино. На станции Лососно их погрузили в поджидавший поезд, и охрана вернулась в Келбасин, где уже ждали «следующие»[32]. Сам Келбасинский лагерь закрыли 19 декабря, в нем к этому времени оставались только гродненские евреи числом самое большое на один эшелон — около 2000 человек. В основном, все из «полезных евреев» — представителей профессий, потребных в местном хозяйстве, и членов их семей. Для слабосильных и больных даже подали подводы![33]

Эшелон с Градовским, проследовав через Белосток, подошел к Варшаве, но налево, в направлении Треблинки, не повернул: Треблинка была у всех на слуху, ее все боялись. Но радоваться было решительно нечему: миновав Катовиц, поезд прибыл в Аушвиц. Произошло это 8 декабря 1942 года.

В Аушвице их «встречали», и на рампе[34] — этом эсэсовском чистилище — произошла заурядная для этих мест селекция: 796 слабых и не пригодных к труду — женщины, старики и дети до 14 лет — составили две длинные шеренги слева (отдельно женщины с девочками и отдельно пожилые или слабые мужчины с мальчиками), а 231 человек — крепких и здоровых мужчина — еще одну шеренгу, но покороче, справа[35].

Тех, кто оказался слева, затолкали, не церемонясь, в крытые брезентом грузовики, и в тот же день все они, — а стало быть и мать, жена, две сестры, тесть и шурин Градовского, — погибли. Грузовики привезли их в местность чуть ли не идиллическую — внешне напоминавшую польский хуторок. После разгрузки всех заставили раздеться в легкой постройке и, дав по кусочку мыла, запустили в переоборудованную из крестьянского дома с соломенными застрехами «баню» с на удивление массивными дверями и небольшим круглым окошком, — на самом же деле в газовню.

С недоумением все смотрели наверх, на совершенно сухие краны, — обещанную воду все никак не пускали, а когда невидимые им люди в газовых масках вбросили сверху в «душевую» какие-то зеленоватые пористые кристаллы, жить им оставалось всего несколько минут, — правда, очень мучительных. Этот незримый, без цвета и запаха, газ — Циклон Б[36] — не знал жалости: перекрывая (буквально) человеческим тканям кислород, пары синильной кислоты начинали свое действие с невыносимой горечи во рту, затем царапали горло, сжимали грудину, вызывая головную боль, рвоту, судороги и одышку. Так что можно было только позавидовать тем, кто оказывался ближе всего к упавшим сверху кристаллам — вслед за короткими судорогами счастливчик терял сознание и уже не чувствовал, как наступал паралич всей дыхательной системы. Искореженные страданием, вцепившиеся друг в друга, окровавленные и перепачканные испражнениями трупы извлекали, грузили на вагонетки и сбрасывали в огромные и никогда не остывавшие ямы-костры… Не забыв, разумеется, перед тем заглянуть им в рот и вырвать золотые зубы, а у женщин — еще и выдрать сережки и срезать волосы.

2

…Отныне в живых из всей семьи оставался только он один — Залман Градовский, человек из правой шеренги [37]. Крепкий и здоровый, он был нужен Рейху пока живым.

Всю их шеренгу пешком отконвоировали в Биркенау, в гигантский новый лагерь, расположенный в нескольких километрах от старого. Там их ожидали «формальности»: регистрация в 20-м блоке (для чего всех отобранных на рампе заставили выстроиться по алфавиту) и получение номеров, затем — в так называемой сауне — татуирование номеров, состригание волос, душ и полная перемена одежды и обуви, и уже после этого — ночевка в холодном 9-м блоке[38].

На следующий день поздно вечером — еще одна селекция и, как оказалось, это был отбор в «зондеркоммандо»: из их партии взяли от 80 до 100 человек (а всего в новую «зондеркоммандо» — около 450 человек). Всех разместили во 2-м блоке[39] — вместе с остававшимися в живых старожилами «зондеркоммандо». А утром 10 декабря, то есть фактически без соблюдения трехнедельного карантина, конвоиры-эсэсовцы с собаками уже выводили «новеньких» на работу…[40]

Итак, не спрашивая на то согласия, Градовскому «оказали доверие» и включили в лагерную «зондеркоммандо». Это была совершенно особая команда, почти сплошь состоящая из заключенных евреев и обслуживавшая весь конвейер смерти (только самое убийство немцы не могли доверить евреям и оставляли за собой). Именно члены «зондеркоммандо» извлекали трупы из газовен, сбрасывали их в костры или загружали в муфели крематориев, ворошили их пепел и хоронили, выкапывали и перезахоранивали бренный пепел сотен тысяч людей, убитых на этой фабрике смерти. Надо ли говорить, каким потрясением для Градовского и его товарищей было осознание их новой «профессии». Особенно угнетала, конечно же, их собственная роль в процессе убийства — их, пусть навязанное, но все же принятое пособничество этому процессу.

Есть свидетельства того, что всякий раз, когда «работа» была сделана и «зондеры» возвращались в свой барак, Градовский, как, наверное, и многие другие, мысленно творил кадиш по душам усопших, а если обстоятельства позволяли, то доставал из укрытия талес, закутывался в него, надевал тфиллин и читал кадиш уже по-настоящему, плача и всхлипывая. Оба кошмара — кошмар самого убийства и кошмар пособничества ему[41] — мучили и терзали Градовского, в конечном счете, пополнившись мотивом малодушия, (см. в разделе Расставание) стали основным моральным стержнем его повествования[42]. Кажется, он был чуть ли не первым из числа тех, кого впоследствиии огульно будут считать и даже называть коллаборантами, кто сформулировал для себя эту умопомрачающую проблему, и кто заговорил о ней сам. Этому посвящены, быть может, самые потрясающие строки в его записках.

Замаранный этой «работой», он истово мечтал или о самоубийстве, на которое не оказался способен, или о восстании, которое кровью смоет этот и другие грехи — его собственные и всех остальных[43]. И, наверное, он был в этих мучительных мыслях не одинок. Члены «зондеркоммандо» хорошо себе представляли, что и как здесь происходит, и никаких иллюзий относительно собственного будущего ни у кого из них тоже не было. Так что не случайно именно в их среде вызрело и 7 октября 1944 года — на пятый день праздника Суккот — вспыхнуло беспрецедентное в своем роде восстание в главном лагере смерти — в Биркенау, где денно и нощно горели четыре из пяти аушвицких крематориев.

Символический смысл восстания понятен, но был ли еще и практический? Казалось бы, зачем был нужен этот обреченный на неуспех бунт, все участники и даже тайные помощники которого все равно наверняка будут убиты или казнены? Один из ответов на этот вопрос дает сам Градовский в своих записках. В его голове не укладывалось: почему так бездействуют союзники? Почему с юга, с американских аэродромов в Италии, или тем более с востока (начиная с июля 1944 года, Красная Армия стояла всего в 90 км от знаменитой брамы[44] с пресловутой сентенцией![45]) — почему же не прилетают американские или советские самолеты и не бомбят эти печи и эти газовни, этот не знающий передышек конвейер смерти с суточной производительностью около четырех с половиной тысяч мертвецов?[46] Почему?..

Как раз в августе 1944 года заместитель секретаря Министерства обороны США Джон Мак-Клой (John McCloy) был вынужден отвечать на аналогичный запрос, поступивший из еврейских кругов. Не без лукавства и цинизма, Мак-Клой тогда решительно им отказал[47]. 9 августа Арьех Леон Кубовицкий, руководитель Отдела по спасению евреев Всемирного Еврейского Конгресса, переадресовал ему сообщение Эрнеста Фришера из Чехословацкого Государственного Совета:

«Я уверен, что разрушение газовых камер и крематориев в Освенциме посредством бомбардировки возымело бы сейчас серьезный эффект. Немцы в настоящее время эксгумируют и сжигают трупы в попытке скрыть следы своих преступлений. Это может быть предотвращено разрушением крематориев, после чего немцам, возможно, придется прекратить массовые уничтожения, особенно учитывая то, как мало времени у них осталось. Бомбардировка железнодорожных коммуникаций в этом же районе может иметь значение и в сугубо военном отношении».

Итак, бомбардировка цехов фабрики смерти, по убеждению Фришера и Кубовицкого, смогла бы пресечь или до крайности затруднить дальнейшие акции по уничтожению евреев.

В своем ответе от 14 августа Мак-Клой писал об имевших место консультациях с Комитетом по делам беженцев войны по вопросу о целесообразности этих предложений. Анализ показал, что такая операция потребует мобилизации самых различных ресурсов и их отвлечения от других оперативных задач. И все это — при столь большом сомнении относительно эффективности их использования, что в этом случае не стоит и рисковать! Закругляя отписку, он не постеснялся подобрать следующие слова:

«Относительно эффекта от предлагаемых мер в случае если бы они даже были осуществлены, сложилось общее мнение, что они способны спровоцировать карательные акции со стороны немцев в еще большей степени. Министерство обороны полностью разделяет гуманитарные мотивы, лежащие в основе Вашего предложения, но по вышеизложенным причинам такая операция не будет или не может быть произведена, по крайней мере в настоящее время»[48]

Лукавый цинизм этого ответа становится особенно очевидным, если вспомнить, что уже 20 августа американцы отбомбились и именно в этом районе: их целью, однако, были не цеха фабрики смерти в Биркенау и даже не подъездные пути к ним, а фабричные корпуса в Моновице, расположенном всего в 5 км от Биркенау!..

Градовский словно прочел эту позорную переписку c Мак-Клоем! Он словно заглянул в холодные и равнодушные глаза врагов своих врагов — и не нашел в них ни лучика понимания или сострадания!

Что ж, нельзя не поразиться точности и тонкости восприятия Градовским геополитической ситуации в мире, поистине невероятной в таких условиях. Но не менее точны и справедливы, хотя и очень горьки, выводы, к которым он, после такого анализа, приходит:

«Несмотря на хорошие известия, которые прорываются к нам, мы видим, что мир дает варварам возможность широкой рукой уничтожать и вырывать с корнем остатки еврейского народа. Создается впечатление, что союзные государства, победители мира, косвенно довольны страшной участью нашего народа».

Что ж, членам «зондеркоммандо» оставалось полагаться только на себя, и они это делали. Запасались не только оружием, но и взрывчаткой, — а когда восстали, то первым делом они взорвали и подожгли крематорий IV[49], который так больше и не заработал. Вспыхнув — буквально — только на одном из крематориев, восстание сумело перекинуться еще на один — на II, а, по некоторым сведениям, и на остальные крематории.

Одним из руководителей восстания и был Залман Градовский, работавший на мятежном IV крематории и геройски погибший в перестрелке с эсэсовцами, в неравном бою. Некоторые очевидцы называют его даже главным руководителем восстания[50].

Но еще за месяцы до восстания он совершил два других своих подвига — подвиг летописца и подвиг конспиратора. Много месяцев вел он дневник и другие записи, в которых детально описал важнейшие процессы и события того ада, в котором оказался.

Шломо Драгон, постоянный дневальный барака «зондерокоммандо», так описал Градовского и его летописание:

«Залман Градовский из Гродно расспрашивал различных членов «зондеркоммандо», работавших на разных участках, и составлял списки людей, которых отравили газами и сожгли. Эти записи он закапывал возле крематория III[51]. <…> Градовский описал весь процесс уничтожения. Мало кто знал, что он вел эти записи; только я как штубовый знал это. Мы старались создать ему условия для ведении записей, потому что обстановка, честно сказать, этому не способствовала. Его постель была у окна, чтобы у него было достаточно света для писания. Это мог только штубовый обеспечить <…> Он говорил нам, что миру нужно оставить свидетельство о происходившем в лагере. Когда он начал записывать, мы уже точно знали, что наши шансы на выживание равны нулю. Всякий раз немцы убивали членов зондеркоммандо, и кто же знал, что кто-то из нас сумеет уцелеть. <…> Градовский был среди нас и делал то же самое дело, что и мы. Хочу напомнить, что среди нас был еще один еврей, которого мы звали судьей — «магид» из Макова, Макова-Мазовецкого [Лейб Лангфус — П.П.]. Он тоже писал, как и Градовский, оба спали на одних и тех же нарах. Градовский писал в тетрадках, которые заготавливал я. Для схронов он разработал целую методу: он клал бумаги в стеклянные емкости, напоминающую термосы…»[52]

О том, что Градовский и «магид» писали по ночам свои дневники, которые потом прятали в бутылки, залепляли воском и закапывали, вспоминал и Э.Айзеншмидт[53].

Еще один уцелевший узник Аушвица — Яков Фреймарк (Jakov Freimark) из Сувалок, работавший на складах команды «Канада»[54] и потому бывавший «по служебной надобности» в крематориях[55], — также подтвердил, что лично видел, как Градовский, начиная с лета 1943 года, вел самые различные записи и прятал их в пепле[56].

Залман Градовский сумел не только засвидетельствовать все происходящее (что и само по себе в условиях концлагеря было геройством), — он сумел еще и надежно схоронить их для потомков, точно рассчитав даже то, где со временем вероятней всего пройдут раскопки.

«Я закопал это в яму с пеплом, как в самое надежное место, где, наверное, будут вести раскопки, чтобы найти следы миллионов погибших», — писал он в записной книжке.[57]

В этих словах — уверенность в поражении зла, — уверенность, несмотря ни на что. Так поступить и так написать мог только человек с колоссальным историческим самосознанием и с поистине выдающимся человеческим оптимизмом!

Об исторической ценности записок Градовского можно и не говорить: он нисколько не преувеличивал, когда писал сразу на четырех языках: «Кто заинтересуется этим документом, тот получит богатый материал для истории». Вместе с записями других членов «зондеркоммандо», это прямой репортаж из самой утробы фабрики уничтожения — и, тем самым, не что иное, как центральный документ Катастрофы.

Этого письменного свидетельства совершенно достаточно для того, чтобы прекратить все пошлые дебаты о том, «был» или «не был» Холокост[58]. Тем поразительней, что ни в одной из центральных экспозиций Шоа — ни в Иерусалиме, ни в Вашингтоне, ни в Берлине и ни в Париже — фигуре и деяниям Градовского не нашлось не просто заслуженного, а вообще никакого места!

3

После того как 27 января 1945 года Красная Армия освободила концлагерь Аушвиц-Биркенау со всеми его филиалами и ушла дальше на запад, на территории концлагеря остались полевые, а затем тыловые госпитали, а также представители ЧГК — Чрезвычайной Государственной комиссии по расследованию немецко-фашистских преступлений. В марте здесь были организованы различные лагеря для немецких военнопленных и интернированных поляков, но на протяжении практически всего февраля территория лагеря была предоставлена на откуп кладоискателям-мародерам из местных жителей.

На большую часть территории доступ никем не охранялся, и ничто не мешало местному населению бродить по лагерю, заходить в бараки и служебные помещения, где можно было найти кучи разных вещей, протезов, игрушек, мешки с женскими волосами, склянки с эмбрионами, извлеченными из маток беременных женщин и т.д. Особенно волновала этих «черных археологов» из Освенцима зона бывших газовых камер и крематориев в Биркенау. Именно туда, как на охоту, ходили те, чей стяжательский энтузиазм питался исключительно мечтами о кладах с еврейским золотом и драгоценностями, которые жиды, — а как же иначе? — повсюду аккуратненько поназакапывали здесь, прежде чем принять причитающуюся им смерть.

Едва ли эти омерзительные чаяния оправдались, а если вдруг и нашелся где-то золотой зуб, то и об этом мы едва ли узнаем.

Но иногда кладоискатели натыкались в пепле или в земле на фляжки, банки или бутылки, внутри которых что-то действительно было. Это «что-то» чаще всего оказывалось никчемными рукописями на непонятном жидовском языке, — и скорее всего их разочарованно выбрасывали на помойку[59]. Кое-кто, однако, успел сообразить, что и на этом можно сделать деньги, и предлагал эти находки тем, кто мог их и прочесть, и купить — а именно уцелевшим евреям, чаще всего местным, освенцимским, или же бывшим узникам, которых тянул к себе, которых звал этот остывший ад, — Ад, который они пережили, а большинство — нет.

Были среди них и бывшие члены «зондеркоммандо»: они-то знали наверняка, где надо копать, и по их наводкам было действительно обнаружено несколько закладок с рукописями. Первая такая находка[60] — ею как раз и оказалась рукопись Градовского! — была сделана еще в марте 1945 года, когда ни музея в Освенциме, ни самого польского государства еще не было: как вещдок она попала в фонды ЧГК, и пролежала в запасниках Военно-медицинского музея в Санкт-Петербурге чуть ли не четверть века — пока на нее не упал глаз историка!

В самом же бывшем концлагере некоторые время находились лагеря для немецких военнопленных и для так называемых «силезцев» — интернированных польских граждан немецкой национальности.

Уже в марте 1945 года фронтовой приемно-пересыльный лагерь для военнопленных № 22, находившийся в ведении 4-го Украинского фронта, был передислоцирован в Освенцим из Самбора и Ольховцов[61]. Здесь же обосновались и два спецгостпиталя — № 2020 и №1501, обслуживавших перевозку немецких военнопленных вглубь СССР. А в апреле Освенцим, к которому подходят ветки как западно-европейской, так и советской железнодорожной колеи, стал узловым местом сосредоточения и перевалки военнопленных перед отправкою их на восток; поблизости оказались и склады с топливом, вещевым имуществом и эшелонным оборудованием. В результате в уцелевшую и отчасти восстановленную барачную инфраструктуру бывших Аушвица и Биркенау с их суммарной остаточной емкостью вплоть до 50 тыс. чел.в апреле-мае 1945 года были передислоцированы еще два лагеря — фронтовой приемно-пересыльный лагерь для военнопленных № 27 из Подебрад и сборно-пересыльный пункт № 5 из Оломоуца[62]. В мае номер лагеря изменился (из № 22 он стал № 87), но сама дислокация в Освенциме была подтверждена и в июне[63].

По всей видимости, деятельность этих лагерей продолжалась на протяжении всего лета 1945 года, при этом в Освенциме застревали те, кто не был годен к транспортировке и физическому труду в советских лагерях[64]. Осенью 1945 года лагерь для «силезцев» был переведен в Явожно.

В конце 1945 года было принято решение о возвращении территории бывшего концлагеря Польской народной армии и о создании в Освенциме и Бжезинке государственного музея. В апреле 1946 года был назначен его первый директор-организатор — д-р Тадеуш Войсович, бывший узник Аушвица и Бухенвальда. Фактическое открытие музея состоялось 14 июня 1946 года, в 7-ю годовщину прибытия в Аушвиц-1 первого транспорта с первыми заключенными-поляками[65].

Но не надо думать, что, как только музей в Освенциме был создан, музейщики занялись активными и целенаправленными раскопками: самые первые археологические экзерсисы музея состоялись только спустя 15 лет — в начале 1960-х гг. — и то под давлением бывших узников из «зондеркоммандо». Такая «пассивность» прямо вытекала из послевоенной политики стран восточного блока по отношению к Холокосту и памяти о нем.

В преломлении концепции Освенцимского музея это выглядело примерно так: «Дорогие посетители, Вы находитесь в самом чудовищном из существовавших при нацизме концентрационных лагерей… Здесь сидели многие десятки тысяч польских патриотов. Как всем хорошо известно, мы, поляки мужественно и героически боролись с эсэсовцами и тяжко за это страдали… — Что-что, евреи? Да-да, евреи здесь тоже были, да, правда, миллион или больше, да, правда, их тоже обижали, да, часто, но все же главные жертвы и главные герои — это мы, поляки!».

…В результате из нескольких десятков закладок, спрятанных «зондеркоммандо» в пепле и земле вокруг крематориев, были обнаружены и стали достоянием истории и историков всего восемь.

И две из них — рукописи Залмана Градовского![66]

(продолжение следует)

Примечания

[1] Фонетически правильнее Залмен, но в русской традиции общепринятым является Залман. Полное имя Градовского, по сообщению Й. Эйбшица, было двойным: Хаим-Залман  (YIZKOR-BOOK SUWALK / |Ed. Berl Kahan. NY. 1961. P. 369)

[2] Обе книги были выпущены в Вильно в 1900 г. См.: YOFE A. Makhaze Avraham. Wilno, 1900; YOFE, E. Even Lev. Wilno, 1900. В 1962 году в Нью-Йорке вышли репринтные переиздания обеих книг, подготовленные шурином З. Градовского. См.: http://www.hebrewbooks.org/14761, http://www.hebrewbooks.org/14760.

[3] И. Выгодский в предисловии к первому изданию В сердцевине ада на идиш, вышедшем в 1977 году в Иерусалиме, усматривал в текстах Градовского следы стилистической близости с произведениями популярного польского писателя и журналиста начала XX века Стефана Жеромского (1864–1925).

[4] Сувалки, как и несколько других пунктов на северо-востоке Польши, в отличие от остальных польских городов, входят в ареал распространения северного диалекта идиш. Орфографию своего текста он пытается приблизить к уже складывавшемуся в то время литературному стандарту правописания, но влияние его родного диалекта все же довольно сильно (Полян А. От переводчика // ГРАДОВСКИЙ, 2010. С.64)

[5] Д.Сфард в предисловии к первому изданию В сердцевине ада на идиш называет фамилию Злотеяблко (Zlotejablko), что является польской калькой с фамилии Апфельгольд. По сведениям Д.Грайфа, Соня Апфельгольд родилась в Макове-Мазовецком (GREIF, 1999. P.277–278).

[6] Этимологически Лунно – слово балтского происхождения, означающее «трясина, низинная местность»; в русском языке не склоняется (в польском склоняется). В настоящее время здесь проживает около 1000 человек, среди них нет ни одного еврея. О евреях напоминают только фрагменты кладбища, в 2000-е годы приведенные в порядок американскими волонтерами, да памятный знак, установленный в начале 2006 года: «Вечная память 1459 жителям местечка Лунно, безвинно убитых в годы Великой Отечественной войны». Надпись на идише, так что о еврейском происхождении этих жителей догадаться нетрудно, но прямого указания на это в тексте надписи, как и в старые советские времена, – все же нет (Новый час. Минск. 2007. № 4). См. сайт Было когда-то местечко под названием Лунно, созданный Р. Маркус: www.shtetlinks.jewishgen.org/lunna

[7]  Писатель-коммунист Довид Сфард родился в 1903 или в 1905 году на Волыни. После советской аннексии Восточной Польши перебрался в Москву, где работал в кругах, близких к Коминтерну. В СССР женился во второй раз. После войны вернулся в Польшу, а в 1969 году переехал в Израиль, сотрудничал с Яд Вашемом. Умер в 1981 году в Иерусалиме (Nalewajko-Kulikov J. Na brzegu Sambationu. Burzliwe życie żydowskiego komunisty // Midrasz. 2006. №. 3. P. 24–33).

[8] Помимо тех, кого убили в Аушвице, в семье Градовского погибли также: Циля, жена Д. Сфарда (вместе с сестрой Градовского Фейгеле они в начале войны находились в гетто в Отвоцке, близ Варшавы, обе погибли в Треблинке); отец Градовского Шмуэл (20 июня 1941 года он уехал в Литву повидать двух других своих сыновей – Аврома-Эйвера и Мойше); его схватили в Вильно (где немцы были уже 24 июня), а сыновей – в Шяуляе (где они были 26 июня). Их дальнейшая судьба неизвестна, хотя и очевидна.

[9] Публикации его литературных опытов не выявлены.

[10] Гродно сходу взял 8-й корпус 9-й армии и, не останаливаясь, пошел дальше. Территорию же заняла 403-я дивизия охранения тыла под командованием Вольфганга фон Дитфурта (Wolfgang von Ditfurth), установившая в городе полевую комендатуру № 815 (см. донесения дивизии в: Военном архиве во Фрайбурге (фонд BA-MA. RH26-403). 30.6. 1941 Гродно посетили Гейдрих и Гиммлер.

[11] В литературе встречаются и другие даты (24 и 28 июня).

[12] См. свидетельство Э.Айзеншмита: www.shtetlinks.jewishgen.org/lunna

[13] В это же гетто были перемещены и евреи из близлежащего местечка Вольпа, сильно пострадавшего от июньских бомбардировок (Berachowicz-Kosowska Е. Grodner Aplangen. 1948. No.2).

[14] Кловский Даниил Давидович (16.8.1929, Гродно – 2004, Самара). Вместе с отцом он был депортирован сначала в Штутхоф, а затем в Аушвиц (№ 171819), был и в Бухенвальде. После войны сумел поступить в Ленинградский электротехнический институт связи. Заведующий кафедрой теоретических основ радиотехники и связи Куйбышевского электротехнического института связи (ныне Поволжской государственной академии телекоммуникаций и информатики), заслуженный деятель науки и техники РФ, профессор. Автор замечательной книги «Дорога из Гродно» (Самара, 1994; англ. перевод – 2003).

[15] Начиная с сентября 1942 г. амтскомиссаром города был майор Георг Штайн (сообщено И.Рабин). Кто был его предшественником пока не уточнено. Имя же окружного  Гродненского комиссара – фон Плетц (Мараш Я., Плешевеня А. Гродненское гетто // Политический собеседник. 1991. № 7. С.51-53. Сообщено Л.Смиловицким).

[16] Ср.: «Безвыходность, готовность снести любое унижение и обиду, это жизнь без собственного достоинства. Ходить – только по проезжей части  по тротуарам<…>, только съежившись и только с желтыми звездами, нашитыми одна на груди, другая на спине. Они прожигали рубашку, они опаляли кожу как жгучие клейма, как выставленные напоказ знаки <…> позора» (КЛОВСКИЙ, 1994. С.26). Кловскому, например, даже стало казаться, что он стал меньше ростом.

[17]  См., например, в: Encyclopedia of Jewish Diaspora. Memorial Book of Counties and Communities. Vol. IX / (Ed.). Jerusalem, 1973. P.521. Впрочем, Гиммлеру, посетившему вместе с Гейдрихом Гродно именно в эти дни, деятельность АК           показалось преступно «пассивной» (KLEIN Р. Die Einsatztruppen in  der besetzten Sowietunion, 1941-1942. Berlin, 1997. S.321).

[18] КЛОВСКИЙ, 1994. С.30-31. См. также:  Абкович И. № 77722, пепел Освенцима // Последние свидетели. М.: Фонд «Ковчег», 2002. С.10-22.

[19] Одной из последних его жертв стал сам Д.Бравер (по другим сведениям, Бравер совершил самоубйиство).

[20] Бежать из гетто было практически невозможно, но несколько побегов все же было. Если беглецов ловили, то кончалось все публичной казнью – расстрелом или повешением.

[21] См.: «FÜHRER-ERLASSE» 1939–1945 /  Moll M. (Hg.). Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 1997. S. 106

[22] Впрочем, до присоединения к Восточной Пруссии  – «трогали» и еще как. Так, 9.7.1941 по ecnzjve приказу Гиммлера, посетившего в этот день Белосток, и по письменому приказу Баха-Залесского, подразделениями полиции безопасности здесь было растреляляно от 1200 до 3000 евреев-мужчин (Ogorreck R. Die Einsatzgruppen und die „Genesis der Endlösung“. Berlin; Metropol, 1996. S. 122-123).

[23] Букв.: «Без евреев» (нем.)

[24] Другое встречающееся название — Лососно (по ближайшей к лагерю железнодорожной станции).

[25] Указом президента Белоруссии от 24.4.2008, Келбасин, как, впрочем, и железнодорожная станция Лососно, были включены в городскую черту г.Гродно (www.news.tut.by/society/107808 )

[26] Шталаг 324.

[27] См.: Лагеря советских военнопленных в Беларуси 1941-1944. Справочник. Минск, 2004. С.123, со ссылками на: ГАРФ. Ф.7021. Оп.86. Д.34. Л.15-17; Д.39. Л.2-6; НАРБ. Ф.845. Оп.1. Д.6. Л.48-49, 54-55; Государственный архив Гродненской области. Ф.1029. Оп.1. Д.75. Л.2-33.

[28] Цифра – из работы: Сильванович С.А., Сильванович И.Н. Холокост в истории Лунно Лунно: Лунненская средняя школа им. Героя Советского Союза И.Шеремета, 2008. С.8 (рукопись). По свидетельству Мордехая Цирульницкого, в  тот же день в Келбасин пригнали и евреев из Острина (Цирульницкий М. Двадцать шесть месяцев в Освенциме // Черная книга. О злодейском повсеместном убийстве евреев немецко-фашистскими захватчиками во временно оккупированных районах Советского Союза и в лагерях Польши во время войны 1941-1945 гг. / Сост. под редакцией В.Гроссмана и И.Эренбурга. Вильнюс, 1993. С.452-453).

[29] См. свидетельство Э.Айзеншмидта в: GREIF, 1999.  S.236.

[30] М.Цирульницкого и других евреев из Острина, прибывших в Келбасин в тот же день, что и Градовский, посадили в предыдущий эшелон, отошедший из Лососно 2 декабря (Цирульницкий, 1993).

[31] См. свидетельство Э.Айзеншмидта в: GREIF. 1999.  S.238.

[32] В конце ноября и начале декабря сюда стсали поступать евреи и из самого Гродно: накануне отправки в Келбасин партию отобранных евреев обыкновенно собирали в синагоге, где и держали до утра. Оба городских гетто, по мере опустошения и опустения, ликвидировались: сначала 2-е (в ноябре 1942 года), а за ним и 1-е (в январе-марте 1943 года).

[33] Помимо Кловского, об этом свидетельствует и Я.А.Гордон, сопровождавший эту необычную колонну как врач (см. ниже).

[34]  Широкая платформа между двумя железнодорожными путями в Аушвице, а затем и в Биркенау, на которой оказывались, выбравшись из вагонов, новоприбывшие жертвы (от франц. rampe — наклонная площадка между двумя разными уровнями, служащая для перемещения транспортных средств на железнодорожных платформах, на складах и т.п.).

[35] Мужчины получили №№ от 80764 до 80994 (CZECH, 1989. S. 354). По воспоминаниям  Э. Айзеншмидта, получившего первый из этих номеров, селекцию прошли 315 чел., одни мужчины, в том числе его отец и один из братьев (GREIF, 1999. S.240). Интересно, что Я.А.Гордон, получивший при регистрации № 92627, сообщает не о трех, а о четырех селекционных шеренгах во время «обработки» эшелона, с которым он сам прибыл в Аушвиц 22.1.1943: прошедшие селекцию трудоспособные мужчины и трудоспособные женщины составляли две разные шеренги (см. его показания от 17.5.1945 – APMAB. Dpr.-Hdl1. Process Höss. F.1a. S.158-176).

[36] Циклон Б (Zyklon B) – пестицид и инсектицид, разработанный немецким химиком еврейского происхождении Фрицем Хабером (1868-1934) — «отцом немецкого химического оружия» и открывателем нитроудобрений, лауреатом Нобелевской премии по химии за 1918 г. Производился фирмой «Degesch» (Deutsche Gesellschaft für Schädlingsbekämpfung mbH), отделением фирмы Degussa. Представлял собой пропитанные синильной кислотой гранулы инертного пористого носителя зеленоватого или голубоватого цвета (диатомитовая земля, прессованные опилки). При вбрасывании гранул в помещение газовых камер и при температуре не ниже 12° С (отчего помещения газовых камер немного протапливались даже летом) происходило испарение паров синильной кислоты. Для убийства 1000 чел. требовалось не больше 4 кг вещества. В Аушвице «Циклон Б» использовался и по первоначальному назначению — как дезинфицирующее средство против вшей.

[37] По свидетельству Э. Айзеншмидта, в члены «зондеркоммандо», из числа их земляков из Лунно, кроме него и Градовского, попали также Нисан Левин, Кальман Фурман, Залман Рохлин и Берл Беккер. Общение в бараке, однако, не сводилось к принципу землячества. Вечерами велись долгие беседы втроем со Шлоймэ Де-Геллером (Shlojme De-Geller), светловолосым адвокатом из Волковыска, и Лейбом Лангфусом, худощавым и длинным магидом из Макова. Он старался соблюдать кашрут, что было несложно: свинины не предлагали. На Пасху 1944 года они даже пекли мацу, раздобыв муку на кухне у советских военнопленных (GREIF, 1999. S.276-277).

[38] Заметим, что внутрилагерный маршрут братьев Драгонов, прибывших на рампу одним днем раньше, был другим: они попали сначала в карантинный барак № 25 сектора Б, там состоялась вторая селекция, после чего братья попали в тот же блок № 2, что и Градовский. 

[39]  Имеются в виду 9-й и 2-й блоки сектора Б в Биркенау. Перевод «зондеркоммандо» в блоки 11 и 13 сектора ДD состоялся позднее.

[40] При этом почти сразу их разделили на две, видимо, неравные порции – «Зондеркоммандо 1» и «Зондеркоммандо 2» — в зависимости оттого, на каком из двух так называемых «Бункеров» — 1 или 2 — им предстояло работать. В первой, куда попал и Э.Айзеншмидт, было 130-150 чел. Вместе с четырьмя евреями из города Маков и еще одним он попал в шестерку грузчиков, которые закидывали трупы на на большую вагонетку и катили ее к яме, где их предстояло сжечь. Вагонеток было шесть, и на каждой умещалось от 10 до 15 трупов. Самая страшная работа в этом конвейере, — одев противогазы, извлекать трупы из газовой камеры и подтаскивать их к вагонеткам — досталась другой шестерке (GREIF, 1999. S.240-245).

[41]  См. об этом в Приложении 2.

[42] См.: ГРАДОВСКИЙ, 2010. С.185-218.

[43] Об этом свидетельствуют, в частности, Фреймарк (в передаче Б.Марка) и Яков Эйбшиц (Архив Яад Вашем. YVA. М 99/944.)

[44] Большие ворота (польск.). Устойчиво употребляется для обозначения въездных сооружений в концлагерях.

[45] „Die Arbeit macht frei!“ — «Через труд на свободу!» (нем.).

[46] Э.Айзеншмидт сообщает что зондерокоммандовцы, отвечавшие за поддержание огня, старались ночью подбрасывать побольше угля, чтобы пламя было лучше видно с самолетов (GREIF, 1999. S.255).

[47] См. ниже в главе «Что и когда союзники знали об Аушвице» в настоящем издании.

[48]  См.: Wyman, David S. (ed.). America and the Holocaust. The Abandonment of the Jews. Vol. 12. Bombing Auschwitz and the Auschwitz Escapees’ Report. New York and London: Garland Publishing, Inc., 1990. P.164-165 (Documents 54, 55). Оба документа экспонируются в Мемориальном музее Холокоста в США.

[49] Об индексации крематориев см. в «От составителя». Принятая в настоящем издании (вслед за «Календириумом» Дануты Чех) индексация крематориев римскими цифрами охватывает пять крематориев Аушвица и Биркенау и начинается с самого первого, расположенного возле основного лагеря в Аушвице-I: остальные четыре крематория, с запада на восток, получили номера с II по V.

[50] Например, члены «зондеркоммандо» Лейме Филишка и Авром-Берл Сокол (см. их свидетельства от 31.5.1946 в: ZIH, Relacje № 301/1868, на идише).

[51]  Имеется в виду Крематорий IV.

[52]  GREIF, 1999. S.167-168.

[53] GREIF, 1999. S.276-279.

[54] Так назывались – как узниками, так и эсэсовцами – склады для одежды узников концлагеря и «отходов производства» крематориев – золотых коронок, драгоценностей, личных вещей и даже волос убитых людей. Это название в сущности фольклорное – оно происходит от представления о «Канаде» как об очень богатой стране – в противоположность «Мексике», как стране очень бедной и хаотичной. По другой версии, Канада – это искаженное Ханаан, медово-молочная земля.

[55] См. интервью Я.Фреймарка (он же Станислав Годлевский; 1924 — ?), земляка Градовского по Сувалкам, записанное в 1962 г. (Яд Вашем, YVA. O3/27). В «Книге памяти Сувалок» он упоминает, что градовский вел дневник, а он снабжал его бумагой (YZKOR BOOK SUWALK. NY. 1961. P.637)

[56] Фреймарк, по-видимому, отозвался тем самым на заметку Б.Марка о новонайденной рукописи З.Градовского в выходившей на идише в Варшаве газете «Фолксштиме» (В ленинградском медико-военном музее находятся записки Залмена Градовского из Освенцима. // Folksztyme. Warszawa. 1962. № 68. 3 мая. С.3). В этой заметке упоминаю         тся книжка и письмо Градовского, найденные во время раскопок недалеко от крематория IV. Приведен и текст письма, что, в сущности, является первой публикацией не только самого письма, но и вообще первой публикацией З.Градовского. Автор неподписанной заметки (вероятнее всего им был Б.Марк – см. ниже) поясняет: «На первой странице записной книжки находится обращение к тому, кто найдет записную книжку, написанное на польском, русском, французском и немецком языках. // Из текста на последней странице записной книжки явствует, что Залман Градовский сначала закопал книжку в одном месте, потом выкопал ее и спрятал в другом. Оказалось, что бутылка, в которой были спрятаны записная книжка и письмо, закрывалась негерметично, и в нее попала вода, поэтому часть текста оказалась уничтожена» (что объясняет хорошую сохранность письма: Градовский сложил книжку трубочкой, а письмо вчетверо, после чего вложил письмо в книжку, а книжку во фляжку – и все это уже после того, как извлек из земли другую емкость – вероятно, бутылку — с записной книжкой).

[57] Есть указания и на то, что «зондеркомандовцы» прятали в пепле также и культовые принадлежности, в том числе и свитки Торы.

[58]           Не случайно отрицатели Холокоста, оспаривающие чуть ли не любое высказывание о нем, фактически «не замечают» свидетельств Градовского и других зондероммандовцев. См. об этом в: паодробнее в: П. Полян. Отрицание и геополитика Холокоста // Отрицание отрицания, или битва под Аушвицем. Дебаты о демографии и геополитике Холокоста / Сост. А.Кох и П.Полян. М.: КОХ, ПОЛЯН, 2008. С.21-102 или в главе «Битва под Ахмадиниджадом: отрицание и геополитика Холокоста» настоящего издания.

[59] Ср.: «Если бы тогда в «зоне смерти» в Биркенау были проведены систематические раскопки, то, вероятно, были бы обнаружены записки не только Градовского, но и многие тайные рукописи других членов «зондеркоммандо». Большинство этих бесценных документов, по-видимому, было безвозвратно утрачено вскоре после освобождения лагеря, когда сюда устремились бесчисленные мародеры из окрестностей. Они ископали всю землю вокруг крематориев в поисках золота и драгоценностей, поскольку по окрестным деревням прошел слух, что евреи перед смертью закапывали в землю золото и драгоценности. Мародеры искали золото, а разные там бумаги не представляли для них ценности. Так что наиболее вероятным местом, куда попадали рукописи «зондеркоммандо», была помойка» (FRIEDLER, SLEBERT, KILLIAN,  Zeugen aus der Todeszone. Das jüdische Sonderkommando in Auschwitz. Springe, Zuklampen !, 2002. S.309).

[60] Если не считать находок мародеров-«черных археологов», сделанных, скорее всего, в феврале 1945 г. (среди них вполне могла быть и вторая из найденных рукописей З.Градовского).

[61] См. в докладную записку начальника Отдела НКВД по делам о военнопленных при начальнике тыла 4-го Украинского фронта майора госбезопасности Мочалова начальнику ГУПВИ генерал-лейтенанту Кривенко от 2.4.1945 о состоянии фронтовой сети по приему военнопленных за март 1945 г. (РГВА. Ф.425п. Оп.1. Д.9. Л.84-86).

[62] См. доклад Мочалова Кривенко от 16.7.1945 о работе фронтовой сети по приему военнопленных 4-го Украинского фронта за апрель-июнь 1945 г. (РГВА. Ф.425п. Оп.1. Д.9. Л.184-192).

[63] См. донесение начальника Отдела НКВД по делам о военнопленных Управления тыла 4-го Украинского фронта майора госбезопасности Мочалова Начальнику ГУПВИ комиссару госбезопасности. Ратушному от 10.6.45. Емкость лагеря составляла 7000 чел., его начальником был полковник интендантской службы Маслобоев (РГВА. Ф.425п. Оп.1. Д.9. Л.147).

[64]  См. в докладе Мочалова Кривенко от 19.7.1945 о работе фронтовой сети по приему военнопленных 4УФ за 1-е полугодие 1945 г.: «Военнопленные, поступавшие после капитуляции фашистской Германии, по физическому состоянию в значительном числе не стоитьтого, чтобы катать их на 1000 километров в тыл СССР, так как трудовое использование их не может дать никакого эффекта. Много престарелых, подростков, инвалидов, ослабленных хроников» (РГВА. Ф.425п. Оп.1. Д.9. Л.193-204).

[65]  Формально же Официально музей открылся только 2.7.1946, когда польский парламент принял соответствующий закон.

[66] Сколько же всего схронов заложил Градовский в аушвицкий грунт – мы не знаем и не узнаем уже никогда.