ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Фима, после объяснения с Верой, ходил сам не свой… По утрам он продолжал встречать её на автобусной остановке и они вместе отправлялись в институт. Он понимал, что нужно ещё пройти через экзамены, дипломный проект, многое другое, чтобы навсегда быть с ней. Но сейчас появилось одно новое обстоятельство, которое стало беспокоить его намного больше…

Александр Шапиро

УДИВИТЕЛЬНАЯ КРУЖКА

Жили они в старом районе, на самой окраине города. Многие соседи давно переехали в новостройки, а они с мамой пока оставались в двухкомнатном домике с пристроенным сараем. Не повезло им просто потому, что сначала стали сносить старые дома и переселять жильцов с противоположной стороны улицы. Теперь из окна их спальни виднелся пустырь с кусками битого кирпича да обломками деревянных покрытий, а любое дуновение ветра заносило в квартиру пыль и запах гари — рабочие сжигали оставшийся мусор, готовя место под будущий котлован.

Вере, в отличие от мамы, очень даже нравилось их жильё: через две улицы начиналась сосновая роща, а за ней виднелся берег широкой сибирской реки. Глядя на её воды, так хорошо мечталось. А как замирало сердце при виде ночного теплохода с его яркими огнями и обязательной, громко звучащей песней «Как уплывают пароходы…».

Вера училась на последнем курсе политехнического института и, когда после занятий садилась в автобус, постепенно уходящий городской шум всегда радовал её. Поездка длилась минут сорок до конечной остановки, а оттуда хорошо был виден их дом с вытянутой красной трубой. Тут жила тишина, которая всегда помогала ей. Наскоро перекусив, Вера вытащила из сумки свои конспекты — начиналась последняя сессия, а за ней дипломный проект… Пролистав несколько страниц, она подошла к маленькому, неказистому окну, открыв его настежь. В комнату птичьим клёкотом устремился поток холодного воздуха, который она тут же пресекла, захлопнув створки обратно, но на миг представила себя птицей, готовой выпорхнуть, улететь куда угодно, только бы не сидеть в комнате. Сейчас любимая тишина угнетала её…

Сегодня из-за болезни лектора отменили последнюю пару. Они с Фимой решили сходить в кино, но вместо этого пошли бродить по городу. Он долго о чём-то рассказывал и, вдруг, остановившись, сказал, что поехать по распределению они должны вместе…

— Ты делаешь мне предложение? — удивлённо спросила Вера, не зная, улыбаться ли ей от радости, или оставаться серьёзной. Она настолько привыкла к нему за годы учёбы, что никогда и не думала о возможном расставании, а будущее ещё было где-то впереди. У Фимы перехватило дыхание. Он не раз задумывался о таком шаге, и сейчас, неожиданно из него вырвалось его потаённое желание. Ведь только от одной мысли, что он может потерять Веру, ему сразу стало не по себе.

— Конечно, да! — если это называется предложением. Он взял её за плечи, а она так прильнула к нему всем телом, что даже не вовремя разгулявшаяся зимняя позёмка обошла их стороной.

Познакомились они осенью того же года, когда поступили в институт на один факультет. Тогда их группу послали на уборку картошки в колхоз. Домой, в один из украинских городов, Фима уезжал только на летние каникулы, а всё остальное время старался быть рядом с ней: сидел на лекциях, вместе ходили в читалку, но по-настоящему встречаться они стали на третьем курсе. Когда он приезжал на её улицу и подходил к тянувшему его к себе дому, то поднимаясь на крыльцо, всегда легонько стучал кулаком о дверной косяк три раза. Это был их знак, после которого он тут же уходил к забору, поджидая Веру у калитки. А она, прежде чем выйти, любовалась им сквозь прорезь оконной занавески: высоким, чернявым, красивым…

В тёплые дни они любили ходить к обрыву над рекой, где находился сквер. Усевшись на свободную лавку, целовались до появления рейсового теплохода, а потом вместе с другими влюблёнными, сидевшими на той же аллее, махали ему руками и кричали вслед:

— Счастливого пути!

Затем смотрели на колыхание волн и стаи чаек, опускавшихся на белый бурунный след в поисках рыбы.

Фима давно с обожанием смотрел на Веру и понимал, что готов ради неё на всё. Даже прыгнуть вниз со скалистого обрыва, если она захочет… Девчонки их курса завидовали и удивлялись его выбору: симпатичная, стройная, беленькая, но всё равно не под стать ему, считали они. Куда более красивые девицы предлагали свою дружбу, а он так прилип к этой, как будто чем-то особым приворожила…

Приехал поступать Фима в этот сибирский вуз не случайно — его дальний родственник давно учился там, после нескольких неудачных попыток поступления в университет родного города. Сёма и посоветовал Фиме свой институт, куда тот, сдав все экзамены на «хорошо», был зачислен студентом. Правда, его поступление легло тяжёлым бременем на родителей: пришлось часто посылать ему разные посылки и собирать деньги на ежегодный многосуточный переезд туда и обратно. Конечно, сын был благодарен им за это, но чемодан в дорогу начинал собирать ещё за неделю до отъезда из дома…

— Давай поедем к тебе, дождёмся маму с работы, и расскажем ей обо всём, — предложил Фима.

— Нет, — задумалась она, — давай сначала поговорю с ней я. Не надо вот так, сразу, у неё давление… Надо подготовить её…

Вера вернулась домой в непонятном настроении. Она была и рада, и растеряна. Начиналось то новое в жизни, что должно было произойти, но пока витающее в её мечтах… Неужели она должна будет скоро уехать и оставить маму, этот дом, кровать с её любимой подушкой…

Всё вокруг неё было очень старым, но таким близким и родным. Ей захотелось пить. Она взяла стоящую на буфете чашку, плеснув туда воды из чайника. Рядом блестела большая жестяная кружка, которую Вера, сама не зная для чего, тоже взяла и повертела в руках. Она удивляла её ещё с детства, потому что были к ней приделаны две ручки, с разных сторон… Всё хотела, да как-то забывала спросить у мамы: для чего.

Спали они с мамой в одной комнате, но всего их было две. Во второй стоял шкаф, стол, за которым она занималась, да трюмо с высоким зеркалом. Вечером, перед сном, Вера обычно расчёсывала перед ним свои длинные волосы, но сегодня эта процедура затянулась. Мама уже несколько раз просила её лечь, чтобы потушить свет, но когда она, наконец, легла, приподняла голову, обеспокоенная необычным ёрзаньем дочери:

— Вер, у тебя что-то случилось?

— Нет, в очередной раз повернулась дочь в кровати.

— А всё-таки? — не отставала мать.

— Ладно, — согласилась Вера, — я и так хотела поговорить с тобой… Я уже давно встречаюсь с одним парнем…

— Его зовут Фима, и он приходит к тебе, — продолжила мама.

— Неправда!— он ещё ни разу не заходил к нам, откуда ты это знаешь?!

— Так соседка мне рассказала…

— Но он только приезжает сюда, а потом мы с ним ходим гулять к реке!

— Успокойся Верочка, — я тебя ни в чём не обвиняю. Это Васильевна, которая напротив нас жила, мне рассказала: «Красивый такой из себя, — говорила, — статный, Фимушкой звать. Мой Ромка-то, старшенький, тоже студент, с им обчается, в спортзал вместе бегають».

— Люблю я его, мама… Мы каждый день с ним на лекциях, да и потом встречаемся, а ты всё время после обеда работаешь — вот и не видела его. В выходные дни он в баскетбол играет…

— Вот и успокоилась, — обрадовалась мама, — а я разве против любви твоей что имею? Значит, время пришло… Да рада я этому, рада… А кто его родители, знаешь?

— Ещё не знаю, но сегодня… он мне предложение сделал…

Мама встала и, укутавшись одеялом, пересела на кровать дочери. Вера повернулась к ней, продолжив говорить, но неожиданно прервала себя на полуслове и смолкла, увидев лицо мамы в слезах… Мать долго смотрела на неё. Мрак ночи постепенно рассеивался в лунном свете, который через незатемнённое окно падал на взволнованное лицо дочери.

— Что с тобой? Что мучает тебя? — не выдержала мама. Я уже год, наверное, как знаю о ваших встречах, даже приезжала в институт посмотреть на него… Ты раньше всем делилась со мной, рассказывала… Я не осуждаю… Ты взрослая, у тебя свои секреты… Знаю, что ты не будешь встречаться с плохим парнем… Верочка, доченька моя, мы же с тобой одни… После смерти твоего папы у нас никого из родственников не осталось, никого… Она взяла руку дочери, нежно сжав её в своих ладонях. И дочь, почувствовав тепло родного человека, решилась:

— Он… еврей, мама, понимаешь… Не знаю, как ты посмотришь на это, но я не могу без него…

Неожиданно мама, успевшая вытереть слёзы подолом ночной рубашки, громко расплакалась и, повернувшись в сторону, долго удерживала руками бьющуюся в рыданиях голову. Потом сходила на кухню, умылась, и снова присела к дочери. Вера была ещё больше взволнована и сидела, облокотившись на подушку, прижатую к стене.

— Наверное, я сама виновата, оттягивала, да и не было повода, чтобы рассказать тебе историю нашей семьи, а ты, Верочка, никогда не спрашивала меня об этом, — заговорила мама.

Я родилась и жила с родителями в большом украинском селе. Не успела окончить школу, как началась война. Дедушка твой был фельдшером, а бабушка — портнихой, их все знали. Мы — евреи, Верочка. Скоро до нас дошли слухи о страшных расправах немцев над евреями, папу вызвали в райвоенкомат, и многие наши знакомые готовились к отъезду. Всюду царила полная неразбериха, кто собирал вещи, а кто уже переселялся в освободившиеся дома…

У Шмила, нашего сельского кузнеца, была своя подвода с лошадьми. Он тоже собирался в дорогу и согласился отвезти нас с мамой на узловую железнодорожную станцию. Предупредил, чтобы мы взяли с собой только самое необходимое: вещи и дети, а их у него было семеро, поедут, остальные пойдут следом, пешком. Идти было не так далеко — километров шесть или семь. Выехать собирались вечером, говорили, что ночью легче сесть на проходящий поезд.

В тот день я пошла попрощаться со своей одноклассницей, но её брат сказал, что она у папы в сельсовете.

Двери в комнатах, приёмной и кабинете, были открыты настежь. Несколько человек выносили оттуда какие-то ящики и складывали в кузов грузовика во дворе. Настя сразу подбежала ко мне и сунула в руки кипу перевязанных верёвкой папок. Я их тоже отнесла в машину и продолжала помогать, пока меня не окликнул отец подруги, председатель сельсовета.

— Вы тоже уезжаете? — спросил он.

— Сегодня вечером.

— Поспешите и будьте осторожны, у меня есть сведения, что немцы уже ведут облавы на окрестных дорогах, не сегодня — завтра они могут быть здесь… Он пристально посмотрел на меня, белокурую подругу своей дочери, открыл сейф и, что-то достав, подозвал секретаршу:

— Надийка, выпишите ей метрику.

— Да что вы делаете, Иван Васильевич! Эта уже какая только за сегодня…

— А ты шо думаеш, що я и цю дивчинку фашистським гадам на ростерзання виддам?!

Среднего роста, в белой рубашке, обтягивающей выпирающий живот, он теребил в огромных мужицких ладонях маленький бланк, а положив перед ней на стол после окрика, стал тихо диктовать:

— Фамилию пиши мою, Войтенко, а имя и отчество её отца: Петро Кузьмич. Так по-нашему будет Пинхас Калманович…

Через несколько минут я получила новое свидетельство о рождении, по которому стала украинкой.

— Ты не похожа на еврейку, — сказал Иван Васильевич, — а у твоих родителей национальность на лице написана… Это всё, что я могу для вас сделать…

Вечером мы отправились к железной дороге. Нам удалось сесть в какой-то вагон проходящего поезда. Он направлялся в центр страны. Не помню сколько мы ехали, но во время одной из остановок мама дала мне чайник и кружку, чтобы я сходила за водой. Я стояла в очереди к «колонке» у самого здания станции, когда подошёл новый состав. Почти одновременно с ним появились фашистские самолёты, и началась бомбёжка. Я побежала вслед за другими людьми в какой-то подвал. Больше я маму не видела, а папа погиб на фронте. От них у меня осталась только кружка…

— Та старая кружка, что стоит на буфете? — перебила Вера.

— Да.

— А почему у неё две ручки?

— Она специальная, обрядовая… Дедушка и бабушка твои были верующими. Перед едой они молились и омывали из этой кружки руки перед едой, перекладывая из одной в другую. Меня они этому не учили, боялись… Я была комсомолкой, но всё понимала и знала…

— А что было дальше?

— Когда всё стихло, я вылезла из подвала и стала ходить среди этого хаоса в поисках мамы, звать её. Там было много людей, и каждый искал своих родственников. Я долго кричала и плакала, ещё толком не понимая, что произошло, пока одна из женщин, сидевшая во время бомбёжки рядом со мной в подвале, силой не увела меня с собой…

Она стала заботиться обо мне, как о родной дочери. Позже я узнала, что её дочь тоже погибла на этой станции… Потом мы попали с ней в госпиталь, где она стала работать санитаркой, а я помогала ей. Скоро туда зачислили и меня. Позже Евдокия Нестеровна вспоминала, что я тогда так крепко вцепилась в кружку, прижимая к себе, что несколько часов не выпускала из рук. Я и потом берегла её, как самую дорогую память. Вот так она и сохранилась …

Войну я прошла в разных госпиталях, училась на медицинских курсах. За месяц перед Победой познакомилась с твоим отцом. Его привезли с тяжёлым ранением, а я, как медсестра, выхаживала его… Он оказался земляком из соседнего района, где вся его родня погибла в гетто… Вскоре мы поженились и, после демобилизации твоего папы, поехали ко мне на родину. Не знала я тогда, что и мой отец погиб на фронте, всё надеялась найти его, родственников… Никого в живых не осталось… В родном селе мне рассказали, что Ивана Васильевича Войтенко выдала немцам его секретарша, а свои сельские полицаи — расстреляли. Светлая ему память.

Покрутились мы там какое-то время, и уехали к твоей любимой тёте Дусе в этот город. Да, Верочка, это та самая Евдокия Нестеровна, которая стала моим ангелом-хранителем и спасла меня… Первое время жили у неё в однокомнатной квартире, потом сняли комнату у одинокой старушки, а после её смерти так и остались жить в этом, теперь уже нашем доме. Папа твой устроился рабочим на завод, а я медсестрой в больницу. Когда ты родилась, предложил записать тебя на мою фамилию. Ты ещё многого, к счастью, не знаешь, со временем поймёшь почему… Но сам он долго не прожил — слишком тяжёлым оказалось ранение…

Фима, после объяснения с Верой, ходил сам не свой… По утрам он продолжал встречать её на автобусной остановке и они вместе отправлялись в институт. Он понимал, что нужно ещё пройти через экзамены, дипломный проект, многое другое, чтобы навсегда быть с ней. Но сейчас появилось одно новое обстоятельство, которое стало беспокоить его намного больше…

Ещё в конце лета, прощаясь с ним на вокзале, мама, выбрав момент, завела такой разговор:

— Я знаю, что у тебя есть девушка, хорошая, умная… Ты приходил с ней к нашему Сёме, он рассказывал об этом нам с папой. Говорил, что вы уже давно встречаетесь… Фима! Она же не еврейка! Фима, что ты делаешь?! Как мы примем её в нашу семью? Неужели других девушек нет, а на этой свет клином сошёлся? Твой дедушка ещё с детства учил тебя Торе и многому другому… Ради Бога подумай над этим, очень прошу тебя!

О чём он мог думать, когда без Верочки, её взгляда, улыбки, любимого выражения «Чудо ты моё…», Фима уже не мог жить. Каждый раз, провожая и целуя на прощание, он уже через минуту снова хотел видеть её…

После разговора с мамой, родители в письмах напоминали ему о долге перед семьёй, и о том, что нашли ему красивую, достойную девушку.

В начале марта Вера пригласила Фиму прийти к ним на обед восьмого числа, в ближайшее воскресенье. Когда он вошёл в дом, то увидел на кухне празднично накрытый стол и, познакомившись с мамой, протянул ей букет цветов и авоську с тортом.

— Сейчас пристроим, — повернулась она к буфету. Отодвинув в сторону приготовленные тарелки, освобождая место для подарка, будущая тёща дала Фиме подержать старую жестяную кружку.

— Откуда она у вас?! — чуть не закричал он, — взяв её за ручку.

— От маминых родителей, — подошла Вера, — они были верующими евреями… Она сжала в ладони вторую ручку и посмотрела жениху в глаза…