В 1988 году Аркадьев писал: «То, что произошло с юной героиней после ее гибели, можно уподобить вторичной казни. И если первая свершилась в считанные минуты, то вторая длится десятилетия. Но самое непостижимое то, что инициаторами и исполнителями новой расправы стали соотечественники нашей героини».
ИСТОРИИ ЖИЗНИ НЕЗАУРЯДНЫХ ИУДЕЙСКИХ ЖЕНЩИН
(продолжение. Начало в №2-3/2021 и сл.)
Жизнь? Или театр?
Шарлотта Саломон родилась в 1917 году, в Берлине. В мире что-то происходило, где-то кто-то с кем-то воевал. Иногда Шарлотта слышала о каких-то трагедиях. Но все это было далеко и непонятно, а сама девочка жила счастливо и благополучно. Правда, бывало, обидит ее кто-то из ребят, и Шарлотта спешит домой, в свою крепость, надежно защищенную самыми дорогими и любимыми ею людьми — родителями. И не только она одна их любила. Нередко приходили какие-то люди и, прижимая руки к груди, со слезами на глазах, благодарили ее папу Альберта — профессора и хирурга, за операцию, которая спасла их самих или их близких. Шарлотта понимала: случись какая-нибудь неприятность, и эти люди решительно придут на помощь ее семье.
Девочка не помнила ни единого случая, чтобы ее родители ссорились, она считала их отношения образцовыми. Но однажды мама, Фрэнсис, уехала погостить к своим родителям. Больше Шарлотта ее никогда не видела. Девочку не так поражало то, что мама очень долго не возвращалась, а то, что за все это время не прислала ни одного письма.
— Папа, вы с мамой разошлись?
Отец отводил взгляд в сторону:
— Нет, дорогая моя, мы с мамой любим друг друга, и ни о каком разводе не может быть и речи. Просто бабушка и дедушка болеют, и мама пока не может оставить их одних.
— Но почему же мама за все это время ни разу нам не позвонила и не написала?
Эти вопросы звучали все чаще, и, в конце концов, Альберт вынужден был признаться, что мамы больше нет, она умерла от острой формы гриппа.
После этого отец опасался за психическое состояние дочери. Два дня она отказывалась от еды и почти не выходила из своей комнаты. Позже Альберт нередко ловил на себе пристальные взгляды Шарлотты. Похоже, она догадывалась, что мама умерла совсем не от гриппа. И была права. Страшная причина этой трагедии станет известна ей лишь спустя много лет.
Шарлотта заботилась об отце как могла, вела домашнее хозяйство, даже научилась готовить.
Однажды Альберт пригласил дочку на концерт известной оперной певицы Паулы Линдберг. Девочка была поражена голосом, талантом и обаянием актрисы. Вместе со всем залом Шарлотта восторженно ей аплодировала.
Зрители разошлись по домам, а Альберт предложил дочери погреться на солнце на скамеечке рядом со служебным входом в театр.
— Папа, — глаза у девочки расширились, — посмотри, это же она!
— Паула, — помахал Альберт рукой.
Госпожа Линдберг улыбнулась и направилась к ним.
— Познакомься, это моя дочка Шарлотта.
— Очень рада, — снова улыбнулась оперная дива и протянула девочке руку.
То, что папа знаком и так просто общается с самой Паулой Линдберг, возвысило Альберта в глазах дочери.
Они пошли в кафе. Альберт и Паула пили шампанское и весело болтали, а Шарлотта была занята тем, что ковырялась в вазочке с мороженым и мечтала стать такой же раскованной и очаровательной, как госпожа Линдберг.
С тех пор, к радости девочки, они много времени проводили втроем.
В 1930 году Альберт на Пауле женился и привез ее в свою квартиру.
Шарлотта и сама не понимала, что с ней в их первый совместный семейный день произошло. Видимо, девочка была оскорблена тем, что кому-то дозволено занять мамино место. Шарлотта отказалась сидеть с мачехой за одним столом, весь день плакала, думала о том, что надо нажаловаться на Паулу отцу, но вдруг сообразила, что жаловаться-то не на что, ведь ничего плохого актриса ей не сделала. А мачеха вела себя очень достойно, не вступала с падчерицей в перепалку, даже защищала ее от отцовского гнева.
Самым неприятным для Шарлотты было то, что она просто влюбилась в Паулу. Мачеха была красива, спокойна и остроумна. А еще Паула заразительно, звонко, открыто и очень приятно смеялась.
На следующий день, застав мачеху задумчивой и непривычно печальной, Шарлотта неожиданно для себя поинтересовалась:
— У тебя что-то случилось?
— Да, меня очень огорчает то, что между нами вчера происходило.
И, опять же, снова совершенно для себя неожиданно, Шарлотта вдруг бросилась к мачехе. Они простояли, обнявшись, несколько минут, даже совместно дружно поплакали, а потом снова вместе, так же дружно, весело накрывали на стол, готовясь встретить уставшего после работы отца и мужа. За ужином Альберт с изумлением наблюдал за тем, как общаются его жена и дочка. Он догадывался, из-за чего Шарлотта устроила эту истерику, и радовался тому, что его любимые девочки помирились.
Шарлотте очень хотелось стать похожей на Паулу, которую обожали все окружающие. Мечталось перенять мачехину походку, научиться так же изящно пользоваться столовыми приборами, непринужденно общаться и улыбаться.
Но куда там! Паула была совершенством, пытаясь подражать ей, падчерица только убеждалась в своей беспомощности. Но Шарлотта предпринимала все новые и новые попытки. В конце концов, это даже привело ее к кратковременному нервному срыву.
Девочка честно призналась во всем мачехе. Та обняла ее:
— Дорогая, а мне кажется, что тебе незачем кому-то подражать, ты и сама очень интересный человек. Главное оставаться самой собой. Кстати, ты забыла вчера убрать свои рисунки, они мне очень понравились, ни на что не похожи.
С 1927 года Шарлотта училась в школе для девочек. У нее появились подружки, с которыми девочке было очень интересно общаться. Она часто приглашала своих одноклассниц в гости, ходила к ним и сама. Однажды была приглашена на день рождения к Хельге Мюллер, но накануне этого праздника Хельга сказала, что мама запретила ей приводить в дом еврейку. И это было только началом. Одноклассницы все чаще и все меньше ее стесняясь, говорили о том, что евреи захватили в Германии власть и все ее богатства. В 1933 году Барбара Мейер обратилась к учительнице:
— Фрау Шульц, пересадите меня, пожалуйста, я не хочу сидеть за одной партой с еврейкой.
— Мне некуда пока тебя пересаживать, Барбара, — ответила учительница, — потерпи немного, скоро им наконец-то запретят учиться вместе с нормальными людьми.
Шарлотта была потрясена:
— Фрау Шульц, как вы можете так говорить, ведь мой отец спас жизнь вашему мужу.
— Ну конечно, — скривилась учительница, — вечно вы, евреи, носитесь со своей исключительностью. Не займи твой отец в больнице это место, жизнь моему мужу спас бы немецкий хирург.
Находиться в этой школе дальше было невыносимо. Шарлотте Саломон пришлось прекратить обучение. Девочке и в голову, разумеется, не могло прийти то, что в будущем эту школу назовут ее именем.
В том же 1933 году Альберт с дочкой сидели в зале, на очередном концерте Паулы. Представление закончилось, но под оглушительные аплодисменты госпожа Линдберг снова вынуждена была выйти из-за кулис на сцену, публика принимала артистку стоя. И вдруг раздались мощные и грубые мужские голоса:
— Поганая еврейка, вон с немецкой сцены! Скоро мы от вашего племени не оставим и следа! Германия только для немцев! Хайль Гитлер!
Шарлотта схватилась за голову. Она, конечно, понимала, что сейчас поклонники любимой певицы скрутят этих людей и вышвырнут их из театра, но все равно, как это несправедливо и ужасно! Но произошло то, что много лет снилось ей по ночам, то, что она до конца жизни не могла забыть. Люди, которые только что восторгались ее любимой мачехой, вдруг тоже взметнули руки вверх и в общем едином порыве поддержали бритоголовых молодчиков:
— Германия для немцев! Хайль Гитлер!
Кто-то из зрителей швырнул какой-то тяжелый предмет на сцену. Бледная Паула испуганно пятилась за кулисы.
Дома Паула заявила, что никогда больше выступать перед немцами не будет.
— Конечно не будешь, даже если захочешь, — сказал отец и швырнул на стол последний номер «Фелькишер беóбахтер».
В передовой статье газеты бодро сообщалось о том, что отныне еврейским артистам запрещено оскорблять своим присутствием на сцене немецких зрителей, поэтому евреи могут теперь выступать только перед евреями. Глумливо излагалось, что и это только временно, пока еще есть перед кем и кому выступать. В статье говорилось и о том, что врачам-евреям теперь запрещено платить за медицинскую помощь. Кроме того, евреи лишились права преподавать кому-либо кроме евреев, ибо ничему хорошему они научить немцев не способны.
После этого Альберта немедленно уволили из клиники, лишили его и лицензии на право преподавания. А Паула пела теперь исключительно в чудом пока сохранившихся нескольких еврейских культурных центрах. Несмотря на то, что Паула была дочерью раввина, она никогда не придавала особого значения своей национальности, исповедовала общемировую и, в первую очередь, немецкую культуру. Фашисты заставили ее вспомнить о своих корнях.
Теперь у нее нет возможности исполнять арии в больших залах? Имеет право петь только для евреев? С этих пор она будет работать только для тех, с кем у нее общая беда. Преподаватель пения от Паулы ушел, а она как раз собиралась обновить свой репертуар. Знакомые посоветовали ей товарища по несчастью — учителя пения, еврея Альфреда Вольфзона.
Он явился, сжимая в руках старенький портфель, который тут же отбросил в угол. Не снимая плаща, метнулся к роялю:
— Паула Линдберг, вы думаете, я впервые вас вижу? Я видел вас и до и после. Ненавижу!
— Что вы себе позволяете?! Что значит «до» и «после»? За что вы меня ненавидите? Вы что, сумасшедший?
— Я видел и слышал вас еще тогда, когда вы пели с душой. А потом вы привыкли к успеху и уже не особо напрягались. А я ненавижу наблюдать за талантом на пути к бездарности. Пойте.
— А не лучше ли вам уйти?
— Пойте!
Паула пожала плечами и запела.
— Стойте, а где же душа? Вы что же, черт побери, продали ее дьяволу? Станьте фетишисткой и влюбитесь в это дерево за окном или вот в эту вазу на столе, в меня, в конце концов.
— В вас?! — Паула презрительно рассмеялась.
— Ну так возненавидьте меня! Испытайте хоть какие-то эмоции!..
Паула не знала еще как глубоко ошибается. Она в Альфреда влюбилась, да так, что каждый день без него казался ей пыткой. Пауле нравилось в этом человеке все: его эмоциональность, мировоззрение, манера выражаться, стройная теория о связи души и голоса в вокале, тонкие суждения о театре и живописи. К тому же он оказался прекрасным преподавателем. Теперь Паулой был доволен и сам Вольфзон, души в ее голосе стало более чем достаточно.
Однажды, явившись на очередное занятие, Альфред заметил разбросанные на крышке рояля рисунки. Он начал пристально их рассматривать.
— Это рисунки твоей падчерицы?
— Да. Девочке всего шестнадцать лет, признание Шарлотте обеспечено, ей бы еще поднабраться немного опыта.
— Главное, что она уже поднабралась таланта.
Позже Вольфзон говорил на эту тему и с самой Шарлоттой. Но она почти не воспринимала его слова. Ведь самым главным для нее было то, что рядом сидит человек, в которого она бесконечно влюблена. Шарлотта ревновала его к Пауле, ведь это к мачехе, а не к ней, приходил Альфред. А ведь, без всякого сомнения, это Альфред и она, а не Альфред и мачеха созданы друг для друга.
Ни на что особо не надеясь, Шарлотта подала заявление в Единую государственную школу изобразительных и прикладных искусств. В 1936 году, после полугодового испытательного срока, была туда принята. И это несмотря на царящий в стране антисемитизм. Помогло то, что Альберт Саломон был ветераном Первой мировой войны.
В художественном конкурсе школы Шарлотта заняла первое место. Но радовалась она этому недолго. Жюри вдруг изменило свое мнение, решив, что нельзя оценивать еврейку выше немцев.
Осенью 1937 года отношение к евреям в художественной школе стало настолько невыносимым, что Шарлотте снова пришлось прервать свое обучение.
Любовь к Альфреду не ослабевала. И тогда Шарлотта пригласила его встретиться вне дома, в кафе. Вольфзон пришел вовремя. Но поговорить им здесь не удалось. Высокий белобрысый официант подошел к их столику и, подавая кофе, склонился ниже, чем было необходимо:
— Вы же знаете, что евреям запрещено посещать такие заведения. К вам уже присматриваются. Уходите скорее, пока вас не схватили, — тихо произнес он.
Боясь подвести официанта, они даже не сказали ему «спасибо». Правда, Альфред в качестве благодарности выложил на стол купюру, за которую можно было заказать еще десяток чашечек кофе.
Они торопливо покинули заведение и свернули в парк Тиргартен. Брели по дальним аллеям, ведь им нельзя было появляться и здесь. Бывало, евреев безнаказанно забрасывали камнями и прямо на улицах, по которым ходить им пока еще разрешалось. А уж за незаконное посещение парка могли и убить на месте. Оно и понятно, с какой стати добропорядочные арийцы должны терпеть присутствие каких-то инородцев!
И вдруг грянул ливень, да такой, что вмиг согнул кроны старинных деревьев. Метнувшаяся под могучий дуб, покорно согнувший свою крону, парочка почувствовала себя даже не под холодным душем, а на дне водопада. Альфред и Шарлотта присоединились к бегущим к спасительной автобусной остановке. На их счастье, истинным арийцам было сейчас не до выяснения чьей-то национальной принадлежности.
Мокрая толпа так плотно запрудила всю остановку, что попасть в ближайшее время в автобус нечего было и надеяться. К такси арийцы мчались, отталкивая друг друга, то и дело вспыхивали драки. Пользы от зонтиков было не больше, чем от зубочистки при охоте на слона.
Альфред взял Шарлотту за руки и увлек ее в ближайший переулок. Им повезло, навстречу выруливало такси. Водитель поморщился:
— Вы замочите мне сиденья.
— Но сухих пассажиров вы сейчас не дождетесь.
Шофер внимательно всмотрелся в их лица
— Хорошо, но с таких как вы я беру двойную плату.
Вольфзону хотелось ударить его, он еле сдержался.
— Поедем ко мне, — сказал Альфред Шарлотте, — примем горячую ванну, переоденемся и выпьем чего-нибудь покрепче.
Она только согласно кивнула в ответ.
Они мчались по Берлину в уютной машине, рассекая ее острой мордой стену воды и ненависти.
Лишь когда приближались к дому Вольфзона, ливень начал истончаться до уровня привычного назойливого дождя.
В квартире Альфред протянул Шарлотте халат:
— Переодевайся, пока не заболела, а белье выжми и развесь.
После душа они выпили еще по рюмке коньяка. Вольфзон поставил пластинку Лале Андерсен и пригласил Шарлотту танцевать. Они недолго двигались под эту очень популярную тогда в Германии мелодию, а вскоре остановились и слились в страстном поцелуе. Шарлотта развязала кушак и сбросила халат на пол.
Лишь только ночью, сообразив, что Альберт и Паула скорее всего уже в панике, Альфред отвез Шарлотту на такси к ее родительскому дому. На всякий случай остановились за углом, долго прощались. Наконец Шарлотта отстранилась. Она понимала, нужно поскорее предстать перед своими близкими, ведь они имеют основание опасаться того, что в этой переполненной свастиками стране ее могли просто убить.
Если сначала фашисты лишили евреев почти всех прав и принуждали их покинуть Германию, то затем, заметив, что мир к судьбе иудеев равнодушен, да еще и не особо желает допускать их в свои страны, решили окончательно разобраться с ними и у себя, и на захваченных территориях. Документально нацисты оформили это решение позже, в 1942 году, в Ванзее.
В 1939 году дедушка и бабушка написали Саломонам, чтобы они приезжали к ним во Францию, жизнь в которой для евреев совершенно безопасна. Шарлотта немедленно туда эмигрировала.
В 1940 году ее бабушка повесилась в ванной. После похорон дедушка рассказал Шарлотте всю правду. Так она, наконец, узнала, что и ее мать покончила самоубийством. Выяснилось, что всего по материнской линии покончили с собой семь человек.
В июне 1940 года немцы захватили бóльшую часть Франции. Соглашаясь на перемирие, маршал Петен подписал документ, обязывающий режим Виши доставить в гестапо 200 тысяч евреев. Шарлотта и ее дедушка были схвачены и помещены в концлагерь Гюрс. Ей удалось оттуда сбежать.
Шарлотта осела на Лазурном берегу, в городе Филь-франш-сюр-Мер, входящем в округ Ниццы. Там она много работала, но все же одиночество ее угнетало. Немного веселее стало после того, как Саломон подружилась с врачом Моридисом и его очаровательной супругой. Чуть позже она познакомилась и с другим врачом — Александром Наглером, который в нее влюбился. Не осталась равнодушной к этому молодому человеку и Шарлотта. Вскоре она забеременела. В июне 1943 года влюбленные расписались в ратуше Ниццы.
Здесь, на юге Франции, Шарлотте очень хорошо работалось. Даже спать она ложилась только после того, как от усталости была уже просто не в состоянии удержать в руках карандаш. Она создавала историю своей жизни под названием «Жизнь и театр». И была эти два насыщенных работой года не только художником, но и автором текста, и режиссером, и композитором, вкрапляя иногда в свои произведения музыкальные ноты. Саломон успела за это время написать больше 1300 листов, из которых отобрала 769. Из них и была окончательно сформирована «Жизнь и театр». Внешне эта работа напоминала современные комиксы.
В то время Прованс и Французскую Ривьеру оккупировали итальянские фашисты, которые не поддерживали Гитлера в «решении еврейского вопроса». Многие иудеи нашли себе на этой территории временное убежище. Увы, только временное.
Неприкосновенность еврейского населения вызвала раздражение Эйхмана, который отправил в этот район своего верного помощника — опытнейшего специалиста по уничтожению евреев Алоиза Бруннера. Когда и здесь, на юге Франции, началась «зачистка», некоторые евреи успели все-таки спастись бегством. Но увлеченная своей работой Шарлотта никак не реагировала на предостережения Александра, предлагавшего жене скрыться. Немцам не нужно было прикладывать много усилий для поисков евреев, многие французы с удовольствием и совершенно добровольно предоставляли им полную информацию. Поняв это, Саломон спохватилась. Она передала весь свой огромный труд доктору Моридису: «Сохраните, пожалуйста, здесь вся моя жизнь».
Шарлотту и Александра выдали соседи, с которыми они очень хорошо всегда общались. Наглеров схватили и доставили сначала в Дранси, откуда евреев отправляли в лагеря смерти, а затем в Освенцим. Шарлотта была на пятом месяце беременности. 10 октября 1943 года она попала в газовую камеру. Таких женщин фашисты уничтожали в первую очередь. Шарлотте было тогда 26 лет. Ее муж, Александр Наглер, скончался в концлагере от истощения в 1944 году.
Альфреду Вольфзону удалось чудом бежать из Берлина в Англию. В этой стране он в 1962 году и умер от туберкулеза, заработанного им на фронте еще в Первую мировую войну.
Альберт и Паула Саломоны вовремя успели уехать в Голландию, благодаря чему остались живы. Они решили никогда больше в Германию не возвращаться. В 1947 году Саломоны приехали во Францию, надеясь разыскать здесь Шарлотту. Увы, их поискам не суждено было увенчаться успехом. Но из Франции они увезли работу Шарлотты «Жизнь? Или театр?».
В 1981 году была выпущена книга «Жизнь? Или театр?» Отрывки из нее зачитывались на уроках в той самой школе, из которой выжили в свое время Шарлотту, и которая носила теперь ее имя. Пятиклассница Инга Шульц вскочила со своего места, расплакалась и сказала:
«Я лучше умру, чем стану когда-нибудь антисемиткой. Хотя нет, пусть лучше умрут те, кто творил это страшное зло и надеются, что смогут его повторить!»
В 1961 году выставка «Жизнь? Или театр?» была впервые представлена в Амстердаме. В 1971 году Альберт подарил труд своей дочери амстердамскому Еврейскому историческому музею.
В 2007 году, к 90-летию Шарлотты Саломон, работы художницы отправились в двухлетнее путешествие по планете.
Памяти этой юной женщины посвящены спектакли в Англии и Германии, цикл для голоса и фортепиано Майкла Наймана, художественный и документальные фильмы.
Мама Барби и Кена
В ноябре 1916 года в американском городке Денвере, в еврейской семье Московичей, родился ребенок. Десятый по счету — очаровательная девочка Рут. Такое количество детей никак не соответствовало семейным доходам, а посему жилось этим людям нелегко.
В старших классах школы Рут после уроков подрабатывала, она овладела профессиями уборщицы, посудомойки, кассира и официанта. Но считала, что способна на большее. Девушка решила поступить в колледж.
— А оно тебе надо? — поинтересовался глава семейства Якоб Москович.
— Надо! — лаконично отреагировала дочка.
— Образование — это удел мужчины, а женщина должна заниматься семьей, — объяснила ей мама — Ида Москович.
И все же Рут поступила в колледж, а вскоре вышла замуж за Эллиота Хэндлера, своего бывшего одноклассника.
Эллиот прекрасно рисовал, мечтал стать профессиональным художником. Но в Денвере ему негде было развернуться. Было решено переехать в Лос-Анджелес. Но и здесь он не смог реализовать свою мечту. Рут устроилась на киностудию. Эллиот чувствовал себя очень неуютно. Жена зарабатывала деньги, а он напрасно переводил их на холсты и краски. И тогда он занялся изготовлением сувениров, а Рут рекламировала их и продавала. Вскоре у Хэндлеров родилась дочка Барбара. Через три года на свет появился и сын — Кеннет.
Друг Эллиота, Мэтсон Гарольд, давно присматривался к работам Хэндлера. Как-то он заявил: «Ты прекрасный мастер, но не очень хорошо понимаешь, что американцам нужно. Давай попробуем соединить мои идеи и твое мастерство». Мэтсон сделал несколько оригинальных дизайнерских набросков рамок для картин и фотографий. Эллиот их смастерил. Рут заявила, что эти рамки идут нарасхват. И тогда было принято решение организовать совместную компанию, которую назвали Mattel.
Однажды Эллиот пожаловался Рут:
— Какие же мы предприниматели, если выбрасываем остатки древесины? Надо подумать, как их можно использовать.
— А ты посмотри, чем занимается наша дочка, и тебе все станет ясно.
Эллиот оглянулся и увидел, что Барбара, уже соорудившая из кубиков кукольную кроватку, строит теперь из спичечных коробков столик.
С тех пор фирма Mattel начала выпускать миниатюрные шкафчики, кроватки и стульчики, которые покупались еще лучше рамок и приносили, соответственно, больший доход.
Работали сначала в гараже, а затем, освоив еще и выпуск музыкальных игрушек, сняли более солидное помещение. Теперь Эллиоту уже не приходилось делать все самому, этим занимались рабочие. Однажды Рут узнала, что игрушечная фабрика недовольна качеством поставляемой ей фурнитуры. Хэндлер посетила это предприятие и договорилась о том, что теперь фурнитуру для нее будет производить Mattel. Таким образом, прибыль компании снова увеличилась.
Несмотря на то, что Хэндлеры могли теперь позволить купить Барбаре любые куклы, Рут с удивлением наблюдала за тем, что Барбара отодвигает их в сторону и вырезает из журналов фотографии моделей, с которыми и играет. Взглянув на куклы, женщина подумала, что эти почти бесполые создания мало напоминают образцы, в которые мечтают превратиться нынешние девочки. Рут попыталась доказать Элиоту и Мэтсону, что надо освоить производство более современных кукол. Но мужчины отнеслись к ее заявлению с сарказмом.
В 1956 году Хэндлер побывала в Швейцарии и увидела в магазине куклу Лилли со всеми присущими женщинам округлостями. Рут ее купила и предъявила Эллиоту с Мэтсоном. Лилли произвела должное впечатление. Вскоре, под руководством Рут, был разработан дизайн куклы в виде хорошо развитой длинноногой красотки. Хэндлер назвала ее в честь своей дочери — Барби. В 1959 году игрушка была представлена на ярмарке детских товаров. Но, увы, оптовые закупщики категорически отказались ее приобретать. Они были уверены, что родители никогда не купят своим дочерям куклу с «развратными формами». Мужчины хотели снять Барби с производства, но Рут просила их немного подождать. Она разрекламировала куклу по телевидению. И тут же от владельцев магазинов игрушек на Mattel посыпались заказы. Достаточно быстро кукла Барби начала приносить компании десятки миллионов долларов ежегодно.
Однажды работница Mattel сказала Рут, что ее дочка вместе со своим подружками мечтают о друге для Барби. Хэндлер поразилась, почему же эта мысль не пришла в голову ей самой? Теперь с Рут никто уже не спорил. Куклу-мальчика назвали в честь брата Барбары — Кен.
Хэндлеры стали для американцев воплощением успешной карьеры и счастливой семьи. Очень важно было то, что свое богатство они получили не по наследству, а заработали его с нуля, собственным трудом. Особенно народ восхищался Рут, ведь было хорошо известно, что именно она является «матерью» полюбившихся детям кукол. Впервые женщина стала вице-президентом Ассоциации производителей игрушек. И это была, разумеется, госпожа Хэндлер. Тогда же ее признали выдающейся предпринимательницей 1961 года. Рут стала и самой первой женщиной — членом совета директоров Федеральной резервной системы. В 1970 году Ричард Никсон призвал ее в президентский Консультативный совет по делам бизнеса.
В том же 1970 году врачи диагностировали у Хэндлер рак груди. Рут сначала растерялась, но вскоре взяла себя в руки — перенесла тяжелейшую операцию и выздоровела.
В 1975 году госпожу Хэндлер совершенно необоснованно обвинили в спекуляции ценными бумагами компании. Сначала Рут отнеслась к этому заявлению почти спокойно, она была уверена, что в ближайшее время справедливость восторжествует. Но этого не произошло. Разбирательство длилось три года. Наконец состоялся суд, который приговорил Хэндлер к пяти годам условного срока, 2500 часам унизительных общественных работ и крупному денежному штрафу. После этого Хэндлеры вышли из руководства компанией. Рут оставила за собой лишь почетный пост президента.
Телевидение и газеты, которые восторгались госпожой Хэндлер, теперь начали ее осуждать и высмеивать. Народ им поверил и присоединился к травле.
После того как Рут ампутировали пораженную раковой опухолью грудь, ей пришлось пользоваться силиконовым протезом. Он поражал ее бесформенностью и неудобством. Мириться с этим Хэндлер не пожелала. Она раздобыла список протезных мастеров, навела справки и выяснила, что лучший из них — Пейтон Мэсси. Ему она и предложила организовать совместное предприятие по производству усовершенствованных грудных протезов. Новую компанию назвали Ruthon. Но конкуренты не хотели сдавать свои позиции.
В те времена на американском телевидении существовало шоу, в котором сталкивались производители одной и той же продукции. У этой передачи был довольно высокий рейтинг, ведь зрителям важно было знать, молоко, чулки, утюги или макароны какой компании следует выбирать. На экране разворачивался спор, с обеих сторон приводились аргументы, а американцы делали свои выводы. Шоу началось с того, что Хэндлер заявила:
— Протезы, которые производились до появления Ruthon, не выдерживали никакой критики, наши намного лучше.
— Это голословное обвинение, — ухмыльнулся Джон Тернер — представитель конкурирующей фирмы.
— Я решила выбрать себе помощников из числа тех, кто вынужден носить грудные протезы. Понимала, что такие женщины кровно заинтересованы в их качестве. И я сама, и дамы, которые сидят рядом со мной, пользуются протезами нашей компании. Поэтому прежде чем запускать в производство, мы испытываем их сами.
Это был очень сильный ход. Американки проголосовали своими долларами за фирму Ruthon. А поскольку протезы компании Ruthon были действительно лучшими, то конкурентам скоро пришлось подыскивать себе другие занятия. В 1980 году сумма продаж Ruthon достигла одного миллиона ста двадцати шести тысяч долларов.
Одновременно, благодаря замыслу Рут, развивалась и компания Mattel, которая выпускала уже не только знаменитую Барби, но и ее родного и двоюродных братьев, сестер, подруг и даже различных домашних животных. И для всех них нужны были мебель, одежда, машины. Все это покупалось родителями для своих детей. Боясь, как бы продажи знаменитой куклы не упали, руководство Mattel начало организовывать пышные фестивали Барби. Для привлечения публики акционеры компании, которые совсем недавно Рут травили, обратились к ней с просьбой принять в этих праздниках участие. Для этого они были даже готовы возместить ей моральный ущерб, который сами же и нанесли. Эти фестивали проходили по всему миру, и Хэндлер объездила с ними десятки стран, рассказывая о том, как появилась на свет легендарная кукла. Говорила она и том, что ни одно предприятие в мире, производящее игрушки, и близко не приближается по обороту к Mattel, ведь каждые 2 секунды покупается новая Барби.
Когда-то горячо любимая американцами, а потом презираемая и ненавидимая ими же Хэндлер вновь завоевала восхищение народа. Но на этот раз она уже не обольщалась своей возродившейся славой, на собственном примере убедившись в зыбкости подобных симпатий.
Рут Хэндлер, еврейская мама американской куклы, умерла 27 апреля 2002 года.
Торжество справедливости
Маша Брускина очень любила свою страну, родителей и друзей. Одноклассники Машу уважали, и не только за то, что она была племянницей известного художника Заира Азгура, но и за честность, доброту и принципиальность. Совсем недавно, 21 июня, Брускина танцевала вальс на выпускном вечере. Она была уверена, что впереди у нее долгая и счастливая жизнь. Но на следующий день началась война.
Многие минчане торопливо покидали город. Мальчишки, с которыми Брускина училась, устремились в военкомат, просили отправить их на фронт. Маша тоже хотела воевать, надеялась, что ее возьмут в армию хотя бы санитаркой. Но вдруг получила предложение, от которого, как она считала, патриотка и комсомолка отказаться не имеет права. Брускина стала подпольщицей.
В столицу Белоруссии фашисты вошли уже 28 июня 1941 года.
Немцы сразу же устроили в помещении политехнического института лазарет для раненых советских военных. Но поступили они так не из гуманных соображений, это был своего рода селекционный лагерь. Нацисты допрашивали военнопленных, в первую очередь выпытывали у них, есть ли здесь комиссары, офицеры, евреи и коммунисты. Тех, кто соглашался на сотрудничество, нередко определяли в полицию. Отсюда же вывозили людей на расстрел.
В этот лазарет, по заданию подпольного комитета, Маша устроилась работать медсестрой — она должна была помогать советским бойцам бежать к партизанам. Непосредственным руководителем Брускиной являлся Кирилл Трус. Вместе с ними работал Володя Щербацевич.
Маше было гораздо трудней, чем ее товарищам, ведь мать Брускиной звали Лией Моисеевной, а отца Борисом Давыдовичем. И девушка, и ее родители подлежали физическому уничтожению уже за одно то, что они вообще родились. Внешне Маша была не очень типичной еврейкой, но все же ей пришлось обработать волосы перекисью водорода и преобразиться в блондинку.
Брускина собирала в городе лекарства и одежду для раненых. Однажды Трус попросил ее раздобыть фотоаппарат, необходимый для изготовления документов. Но фашисты предупредили — вся съемочная аппаратура должна быть сдана новым властям. За несоблюдение этого приказа полагалась смертная казнь. Аппарат Маше отдали родители знакомого фотографа, который ушел на фронт.
В Минске уже создавалось гетто, в которое переселяли еврейское население. Известны случаи, когда минчане прятали евреев от немцев, но нередко местные жители доносили на еврейские семьи, а потом забирали себе их имущество и квартиры.
Подпольщики тайно слушали советское радио, затем распечатывали сводки Совинформбюро и распространяли их не только в лазарете, но и за его пределами.
Маше нередко приходилось проносить на территорию бывшего политехнического института одежду, топографические карты, компасы, холодное оружие, пистолеты.
Четырнадцать советских офицеров, тайно покинувших лазарет, нарвались на большой полицейский отряд. Завязался неравный бой. Почти все офицеры погибли или были схвачены. Один из беглецов, лейтенант Борис Рудзянко, на допросе заявил фашистам, что ненавидит советскую власть и мечтает служить великой Германии. Он рассказал о том, как готовился их побег, и выдал подпольщиков. Предатель верой и правдой служил своим новым хозяевам. В конце войны удрать вместе с немцами ему не удалось. 15 мая 1951 года уроженец Витебской области Борис Рудзянко был приговорен к расстрелу.
Брускина, Трус и Щербацевич были арестованы.
26 октября 1941 года всех троих повели на казнь. В центре шла Маша Брускина, на шею которой фашисты повесили фанерную табличку с надписями на немецком и русском языках: «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам».
Подпольщиков повесили на воротах минского дрожжевого завода, при большом стечении народа. Это была первая публичная казнь, проведенная фашистами на территории Советского Союза. Активное участие в убийстве приняли литовские полицейские-добровольцы под командованием майора Антанаса Импулявичюса. Расправу над подпольщиками тщательно фотографировали.
Эту «фотосессию» фашисты отдали проявлять и печатать этническому немцу, проживающему в Белоруссии, Борису Вернеру. Его фотоателье пользовалось среди нацистов большой популярностью, сюда они обычно и сдавали отснятые пленки. Проявляя свою лояльность, любили заходить в это ателье и полицейские. Работы было столько, что Борис с ней не справлялся. Ему порекомендовали помощника — Алексея Козловского. Откуда Вернеру было знать, что он берет на работу подпольщика? Козловский и обрабатывал пленку с места казни. Одной из его задач было собирать документальные материалы о зверствах фашистов. Дубликаты и этих, и многих других снимков Алексей всю войну прятал в надежном месте. После освобождения Минска Алексей Сергеевич передал около 300 фотографий командованию 3-го Белорусского фронта.
Один из снимков, на котором зафиксировано убийство Брускиной, был продемонстрирован на Нюрнбергском процессе. Эта же фотография была показана в фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм», помещена в книгах о войне, в школьных учебниках. Снимок стал знаменитым, а его героиня оставалась неизвестной. Казнь какой девушки была на ней запечатлена? Ведь ее лица на этом снимке видно не было. До конца шестидесятых годов уверенно ответить на этот вопрос не мог никто. Но ведь процесс казни был отснят фашистами 28 раз. И на многих фотографиях лицо было хорошо видно.
Вдова Труса, Александра Васильевна, утверждала, что эту девушку знала, потому что та неоднократно появлялась у них в квартире, приносила типографские шрифты и какие-то свертки. Муж ее инструктировал и называл Машей.
Побывав в Минске и увидев эти фотографии, специальный корреспондент «Труда» Лев Аркадьев решил обязательно узнать имя героини. И начал расследование.
В 1968 году Аркадьев опубликовал статью о неизвестной девушке и ставший уже легендарным снимок в газете «Труд». На следующий день в редакцию позвонил мужчина. Аркадьев поднял трубку и услышал взволнованный голос:
— Вы опубликовали вчера фотографию казни минской девушки.
— Да, опубликовали. Вы что-нибудь о ней знаете?
— Знаю, — голос мужчины дрогнул, — это моя дочь.
Вскоре Машин отец, пораженный мучительной смертью дочери, сошел с ума. То же самое произошло и с его женой, но намного раньше, в минском гетто. Кстати, еще одной жертвой этой трагедии стала немецкая журналистка Аннегрит Айхьхорн, которая узнала в одном из палачей собственного отца и покончила с собой.
В то же самое время в «Вечернем Минске» вышла работа о Брускиной Владимира Фрейдина. Оказывается, оба журналиста независимо друг от друга проводили одинаковое расследование. Опираясь на неопровержимые данные, оба утверждали — на снимке изображена Мария Борисовна Брускина, 1924 года рождения. Аркадьев написал на эту тему повесть, в которой привел весомые аргументы.
Главные редакторы газет «Труд» и «Вечерний Минск» обратились в руководящие партийные органы с просьбой отдать Брускиной должное, увековечить ее имя. Но это значило признать — на той самой фотографии, обошедшей весь мир и ставшей одним из основных символов белорусского сопротивления, запечатлена еврейка. Этого антисемитски настроенное руководство республики признавать не желало. Было заявлено, что собранных доказательств недостаточно. К их дополнительному поиску подключился радиожурналист А. Дихтярь, который делал магнитофонные записи рассказов очевидцев.
Машу Брускину опознали по фотографии ее друзья, одноклассники и родственники. Едва взглянув на снимок, фамилию девушки назвал и директор 28-й минской школы.
Журналисты предоставили экспертам-криминалистам 40 магнитофонных кассет с записями свидетельских показаний, 18 запротоколированных подтверждений, а также несколько новых документальных доказательств. Московские эксперты сделали вывод: «Подлинность этих показаний и достоверность фактов не вызывают ни малейших сомнений. Девушка на фотографиях с места казни действительно является Марией Брускиной».
Но все это не произвело на белорусских товарищей никакого впечатления. В 1988 году Аркадьев писал: «То, что произошло с юной героиней после ее гибели, можно уподобить вторичной казни. И если первая свершилась в считанные минуты, то вторая длится десятилетия. Но самое непостижимое то, что инициаторами и исполнителями новой расправы стали соотечественники нашей героини».
Тем временем, в мае 2006 года был установлен первый памятник Маше Брускиной, но не в Белоруссии, а в Израиле. В 2007 году ее именем была названа одна из улиц Иерусалима.
Борьба за признание девушки героиней минского подполья длилась десятилетия. Состоялось оно лишь в 2008 году. Текст мемориальной доски, установленной в Минске, на доме № 14 по Октябрьской улице, звучит теперь так:
«Здесь 26 октября 1941 года фашисты казнили советских патриотов К.И. Труса, В.И. Щербацевича и М.Б. Брускину».
(продолжение следует)
