Кому довелось хлебнуть всякого, так это Вале. Отец, один из первых комсомольцев Добрянки, в голодомор вышел из партии, перестал платить членские взносы. В 37-м году этот жест отчаяния оценили в десять лет лагерей на лесоповале в Архангельской области. До войны семье «врага народа» жилось ох как несладко. С приходом немцев — ещё хуже.
КОРОЧЕ ГОВОРЯ
(продолжение. Начало в № 4/2022 и сл.)
НА ГРАНИЦЕ ТУЧИ ХОДЯТ ХМУРО
Пограничники, отслужившие срочную, оседали на горнообогатительных комбинатах Ковдора. Такими кадрами руководители дорожили, потому всячески покровительствовали шефским связям. Ну, там телевизор на заставу подбросят, или баньку оборудуют.
28 мая, День пограничника, считался в городе третьим по значению праздником. После Дня металлурга и Дня шахтера. Хотя стоял в календаре впереди. В редакции всю дорогу приходилось ломать головы, как бы пооригинальнее рассказать о людях в зелёных фуражках, ничего не раскрывая и не называя фамилий офицеров. Надоело из года в год помещать один и тот же кадр: собака задерживает нарушителя границы.
Цифра пойманных нарушителей, разумеется, под запретом. А слухи из комендатуры растекались по городу. Большинство злоумышленников соблюдали предосторожность до «колючки». Перемахивали «систему» на ходулях и расслаблялись. Тут их и вязали по рукам и ногам, ибо до границы ещё не один километр по бездорожью, пронизанному тоненькими проволочками. Проморгают беглецов — не велика беда. Финляндия договор строго соблюдает, через Хельсинки и Ленинград препроваживают перебежчиков обратно.
— А как мы поступаем с перебежчиками с той стороны? — спросил в баньке офицера, чьи стихи полюбились читателям моей газеты. Офицер мигом протрезвел, напомнил мне, что дружба дружбой, а служба службой. Но тайной поделился:
— После 1945 года на участке нашего погранотряда ни один перебежчик с сопредельной стороны не появлялся…
САМ СЕБЕ ЦЕНЗОР
В старых киевских подшивках, в выходных данных газеты, после подписи редактора над адресом типографии, стоит странный инициал БФ и номер. Расшифровывался, как Борис Фёдорович. Обычно цензорами работали отставники либо выпускницы филологических факультетов с проверенной родословной. Военный цензор обходился одной буквой — Г. Офицеры редакции газеты Киевского краснознамённого округа за глаза называли его панибратски — Гришкой. Хотя и он мог тоже обернуться Галиной Ивановной. В РСФСР в штатских газетах цензор выступал под другими инициалами. В Пензе — ФЛ, в Мурманске — ПН.
Пишущая братия свысока относилась к работе этих вынужденных внимательных читателей. И я туда же. Понял, как был неправ, когда возглавил многотиражную газету вдали от областного центра, потом — районную газету.
Цензорам вменялось в обязанность блюсти государственные секреты. Однако иметь сотрудника, то есть официального соглядатая в каждой редакции, было накладно даже для такого богатого ведомства, к которому цензоры были прикреплены. Многотиражек в стране издавалось около пяти тысяч, районных газет — почти четыре тысячи. Попробуй обеспечь всех квалифицированными надсмотрщиками.
Посему в глубокой провинции обязанности цензора взвалили на редактора. В кабинете установили стальной сейф с никелированной ручкой. Кроме Перечня запретных для печати сведений в нём хранилась разве что запасная пол-литра. У меня лежал ещё бронзовый бюст Ленина. Мой предшественник тыльной стороной бюста забивал гвозди. Ставить на стол поцарапанный статуй было опасно — обвинят в святотатстве. И сдать в металлолом нехорошо. Такое бы пришили!
Помню, как изводил меня начальник местного отделения КГБ, когда узрел, что рабочие сварили перед зданием управления комбината святые символы — Серп и Молот — в неуставном виде. Молоту полагалось быть обращённым к серпу обушком. А он бил лбом по лезвию сельхозинструмента и, значит, призывал к розни между рабочими и крестьянами…Назавтра, ремонтные работы на одном из участков обогатительного комплекса были свёрнуты. Сотни тонн железного концентрата в те сутки комбинат не отгрузил потребителям. Зато злополучный трёхметровый молот, повёрнутый на 180 градусов, больше не грозил затупить серп.
А как писать о героической службе наших воинов в мирное время? Все поломки техники проходили под грифом государственной тайны. Помню, интервьюировал в Севастополе матроса с подводной лодки. Образцово-показательного, избранного в горсовет. Парень этот, спавший вместе с сослуживцами-срочниками в обнимку с торпедами, на просьбу охарактеризовать одним словом службу — ответил: «Каторга!». Разумеется, его ответ я не представил пред очи редактора, тем более цензора.
На учебном крейсере «Слава» (в прошлом «Вячеслав Молотов») мне удалось узнать интересные факты и накопать героические материалы. Гвоздём очерка стала поломка во время боевого похода одной из турбин корабля. Механики устранили её за считанные часы, позволили кораблю почти не сбавлять ход. Цензор вымарал весь эпизод вместе с его героическими участниками. Объяснил, что поломок на боевой технике быть не может. Если супостаты узнают, они очень обрадуются и поблагодарят мою пионерскую газету за раскрытие слабых звеньев в боевой единице советского флота.
Куда больше я поднаторел в запретах, когда работал в газете Киевского военного округа. Как-то поехал в командировку к бригадиру механизаторов, дважды Герою Соц. Труда А. В. Гиталову. Пригласил его в воинскую часть. Отчёт о встрече, посвящённый экономии хлеба, занял целую полосу. Но в последний момент цензор разглядел, что на петлицах у солдат, внимательно слушавших Героя, — скрещённые пушки. То есть, они — ракетчики. Это теперь все знают, что на Кировоградщине стояли ракетные части стратегического назначения. В начале семидесятых информация считалась большим секретом.
В общем, вступив в должность редактора, я долгое время обходил каверзные рифы. Опыт работы бок о бок с цензорами сказался. Опять же, любой пишущий подтвердит, что запреты, о которых имеешь представление, всегда можно обойти. В шестидесятые годы и позднее Эзопов язык существовал наравне с государственным. Люди умели читать между строк, улавливали смысл промеж реплик и фраз.
Однако и на старуху бывает проруха. Поместил в многотиражке заметку о том, что «обогатители Ковдорского ГОКа побывали с шефским концертом на заставе пограничников, расположенной не так-то далеко от Ковдора». И прокололся! Раскрыл дислокацию пограничной заставы. Хотя сведения эти давно были рассекречены финской стороной и подтверждены съёмками из космоса. Редактор городской мончегорской газеты пострадал вообще из-за объявления. Местному КЭЧ требовались сантехники. А КЭЧ — это квартирно-эксплуатационная часть у военных. Гарнизоны же, согласно Перечню, могли располагаться исключительно в областных центрах. То есть, газета рассекретила…и т.д. и т.п.
Редакторы боялись проколоться. Несколько таких неприятностей — явное свидетельство твоей неблагонадёжности. Следом увольнение по соответствующей статье и прощай профессия. Не хотелось давать такой козырный повод в руки работодателей. Без того хватало подводных камней.
СМИРНОВ, КОТОРЫЙ ЭЙДЕЛЬМАН
Снег на Кольском полуострове лежит восемь месяцев в году. Лето короткое и прохладное. Весна и осень низведены до едва различимой прослойки. Кислорода в воздухе почти на процент меньше нормы. А дышится легче.
Среди новых знакомых через одного — раскулаченные и репрессированные. Или представители «некоренных национальностей»: финны, немцы, греки, чеченцы, евреи, шведы. Инженеры и техники, врачи и уборщицы, счетоводы и швеи, коллеги-журналисты, буровики и геологи. На работе, за рюмкой никто меня не спросил: почему бросил благодатный Киев и перебрался за Полярный круг? Сами такие.
Но всегда найдутся желающие напомнить страусу, кто есть что. Неважно, спрятал он голову в песок или в снег. Начальник рудника «Железный» Эйдельман перенёс на страницы многотиражки разногласия с начальником транспортного цеха Румаковым. Обиженный транспортник с цифрами не спорил. Ударил в спину. Написал в горком донос: два еврея — начальник рудника и редактор — третируют русского…
Номер не прошёл. В парткоме комбината со склочником поговорили на горняцком языке. Убедили съездить в Апатиты и забрать бумагу.
Близился к завершению эксперимент начальника рудника. Он выкроил трое добавочных суток для откатки горной массы, стал проводить взрывные смены не раз в неделю, а раз в месяц. Разрыхлял породу одномоментно тысячью тонн взрывчатых веществ. Одной двадцатой атомной бомбы, брошенной американцами на Хиросиму, — если в эквиваленте. Это же как нужно было рассчитать направления сотен буровых скважин, их зарядку, чтобы в городе, в километре-двух от карьера, не треснуло ни одно стекло.
Навестивший меня Владимир Орлов не переставал удивляться: как это машины не скользят по накатанному насту? Потомственному крымчанину никак не объяснить, что зимник и есть лучшая дорога в этих краях. Перебил впечатление массовый взрыв, которым решил угостить гостя.
Темнеет в феврале быстро. Дно ямы покрылось синеватой дымкой. С борта карьера хорошо видно, как тонкие белые молнии пронизали сумерки — по шнурам пробежали импульсы к детонаторам. Бетонная подушка под ногами заходила ходуном. Воздушная волна ударила в лицо, усилив глухой звук взрыва. Глаз не оторвать.
А начальник рудника Виктор Азариевич Эйдельман кричит:
— Вверх, вверх смотрите! Предупреждал же!
Камни, размером с чемоданчик и чемодан висят в воздухе, будто по мановению рук Гулливера-жонглёра. Но и поменьше, величиной с яйцо, защитную каску раскроят — охнуть не успеешь. Пронесло.
Владимир Орлов смотрел не на камни, не на разрастающийся на глазах чёрный гриб — визитную карточку добычных карьеров. Смотрел на начальника рудника.
— Знаешь, твой Витя — настоящий поэт! Такие расчёты лишь вдохновению подвластны.
В устах Орлова — всем комплиментам комплимент, звание поэта он ставил превыше всего.
Подошло время старшему сыну Эйдельмана — Алику — поступать в институт. В Ленинградский горный. По стопам отца и деда, куда же ещё! Но Эйдельман по национальности русский, что красная тряпка для приёмной комиссии. Витя решился, взял фамилию жены. Ради детей. Представляю, как ему икалось из-за тройной фамилии «Смирнов, который Эйдельман».
Расчёт оправдался. Алик поступил в институт с первой попытки. И Смирнов, и спортсмен. Сказался пример отца, мастера спорта по гимнастике. В институте увлёкся дзюдо и…предпочёл спортзал лекциям и зачётам. На первой же сессии провалился на экзаменах. Неуспевающего Смирнова отчислили без разговоров.
Урок пошёл впрок. Алик до весны работал на руднике горнорабочим. Вновь поступил и закончил институт уже без приключений. Горным инженером стал и младший сын Виктора — Юрий. Нынче горный окончили внуки Виктора Азариевича.
ТЕНЬ НА ПЛЕТЕНЬ
В застойные времена орган Кировского горкома партии — «Кировский рабочий» — регулярно помещал животрепещущую информацию: «Вчера первый секретарь горкома партии товарищ… отбыл на пленум обкома партии. На вокзале в г. Апатиты его провожали…». Следовал список фамилий местных руководителей. В следующем номере газеты читателей ждала не менее важная новость: «Вчера первый секретарь…вернулся с пленума обкома. На вокзале г. Апатиты его встречали…». В обоих списках членов почётного караула присутствовал председатель парткомиссии горкома товарищ Михеев.
Главного местного инквизитора нисколько не смущало, что подобная светская хроника пахнет не столько информацией, сколько пародией. Авторитета отъезжающему-приезжающему и провожающим-встречающим не добавляет. Не обращал он внимания и на полууголовные деяния иных руководящих деятелей, о которых газета не знала и знать не хотела.
Зато при рассмотрении дел вступающих в ряды Михеев включал бдительность на полную мощность. Каждого просвечивал злым глазом. Леня Фролов, редактор строительной многотиражки, перебрался при живой жене к другой женщине. Лёня долго объяснял, что это его личное дело. Парткомиссия так не считала, требовала подробностей. Лёня выложил контраргумент:
— Владимир Ильич Ленин дружил с Инессой Арманд и это никак не повлияло на…
Нашёл перед кем метать бисер эрудиции. Договорить Лёне не дали, единогласно отобрали кандидатскую карточку.
Витя Попытайленко, дважды орденоносец, начальник ведущего строительного управления в Ковдоре, профессионал своего дела, один из героев возведения апатито-бадделеитовой фабрики — попал на подозрение по другому поводу. Нагрузки на перекрытия здания фабрики предполагались максимальные, и он браковал бетонные панели, не имевшие сертификата. Но… Не зарыл брак вместе со строительным мусором, а через бухгалтерию продал по остаточной стоимости рабочим на гаражи. Себе таким же образом будку для автомобиля сляпал.
На парткомиссии Попытайленко показывал документы, сыпал марками бетона, диаметрами арматуры. Его не слушали. Михеев, по-отечески намекнул, что надо покаяться и тогда, возможно, отделается выговором.
Витя не понял. Витя подошёл к столу и швырнул кандидатскую карточку:
— Не желаю находиться в одной партии с Михеевым. Мне рядом с ним дышать нечем!
Через неделю Попытайленко сдавал дела новому начальнику СМУ. А товарищ Михеев досидел в своём кресле до конца Перестройки и с почётом ушёл на пенсию.
ЕСТЬ КОНТАКТ!
Директриса Дома культуры к любой лекции готовилась по …учебникам начальной школы. О сложных вещах говорила просто и понятно. Не упускала случая выступить на каждом оперативном совещании горно-обогатительного комбината, у которого ДК висел на балансе. О чём бы не шла речь — о грядущей зиме, о помощи подсобному хозяйству, о массовых взрывах в карьере — директриса неизменно брала слово и начинала:
— Как известно, театр начинается с вешалки…
Мгновенно устанавливала контакт с аудиторией! Большинство инженеров, мастеров и начальников цехов не могли отличить ямба от хорея, Чехова от Пикуля. Но фразу о вешалке в театре знали. И радостно кивали головой. Дескать, и мы не лыком шиты, разбираемся в искусстве. Почти как в оттенках горных пород, метрах взрывных скважин, в дроблении горной массы и её обогащении.
Говорила директриса обычно о бедах своего здания, о прохудившейся крыше, искрящей электропроводке, забитой канализации. В общем, обо всём том, что могла бы легко и свободно решить одним звонком начальнику ремонтного цеха или в профком. Но когда директор или главный инженер комбината переадресовывали вопрос виновнику микроаварии — другой коленкор получался.
И присутствующие враз ощущали себя причастными к очагу культуры. Моральный вес директрисы взмывал вверх. Из пешки у кассы кинозала, она в момент вырастала до борца за полнокровный и полноценный досуг жён, детей и внуков участников совещания.
КНУТ И ПРЯНИК
Кличка «Пряник» прилипла к Валентину Прянишникову. Весь в конопушках, с неизменно доброжелательным выражением на лице, он действительно чем-то смахивал на тульский пряник. Родом с Черниговщины, предки-староверы бежали сюда при Елизавете Петровне от религиозных притеснений из глубины России. Отца Валентина звали Корнилом Ивановичем, маму Варварой Титовной.
Кому довелось хлебнуть всякого, так это Вале. Отец, один из первых комсомольцев Добрянки, в голодомор вышел из партии, перестал платить членские взносы. В 37-м году этот жест отчаяния оценили в десять лет лагерей на лесоповале в Архангельской области. До войны семье «врага народа» жилось ох как несладко. С приходом немцев — ещё хуже. Уж кто-кто, а гитлеровцы хорошо понимали, с какими идейными противниками расправлялись сталинские чекисты. Вернулись наши. Снова из огня да в полымя.
Отец выжил на каторге. Сказались гены и привычка к тяжёлому крестьянскому труду. Отбыл срок. Его расконвоировали, но на родину не отпустили. Приехать к нему позволили семье. Наконец Варваре Титовне и детям немного полегчало. Морально.
Двоюродный брат учился в Киевском горном техникуме, позвал к себе Валю. Четыре года в большом городе, а после — три в армии. Дальше Валентин Корнилович подчинил свою жизнь возвращению родителей на родину. Получение жилья как-то гарантировала стройка. Поступил электриком в монтажную организацию Чернигова. Жил в общежитии рядом с бывшим монастырём, чьи строения наспех приспособили для нужд филармонии и тюрьмы. В комнате — два десятка кроватей. Теснее, чем в казарме. Валя привинтил к железной спинке лампочку. Умудрялся в этом бедламе читать и писать. Принялся за повесть. Не буду о достоинствах его прозы. Я — лицо заинтересованное. Ещё в техникуме понял: если кому из нас суждено писательство, так это Валику.
Возвратясь из очередной командировки, Прянишников не нашёл под кроватью чемодан. На подушке лежала повестка. То ли воспитатель общежития подсуетился, то ли соседи по комнате пожаловались.
Сотрудники МГБ тщательно растасовали рукописи. Страницы испещрены синим карандашом. Пристрастным читателям не понравилось упоминание станции Плесецк, где отец принудительно отбыл десять лет, а потом жил «добровольно». Самые невинные фразы не оставили без внимания. То и дело вопрошали:
— А здесь на что намекаете?
Закончилась долгая беседа советом-пожеланием:
— Не забывай, чей ты сын, брось марать бумагу. Электрику такие упражнения ни к чему. Ни рукописей, ни чемодана не отдали. Спасибо, отпустили.
Валентин добился-таки реабилитации отца, перевёз родителей в Чернигов. Получил квартиру. В стареньком доме, но отдельную.
Попытался было восстановить по памяти арестованные рукописи, да бросил. Писал с чистого листа. Наивную веру родителей Валя уже не разделял. Они, прошедшие все круги ада, на его свадьбе пели старые, перелицованные из «Ермака» да «Стеньки Разина», комсомольские песни. Других не знали.
Никогда больше электрику из провинциального города Чернигова не встречались люди, горевшие желанием познакомиться с его рассказами и повестями. Я-то догадывался, что из столичных литературных журналов рукописи возвращают, пробежав глазами лишь первую страницу. Валя считал, что такого быть не может.
Чем мог помочь другу? Печатал его рассказы в районке. Набралась приличная стопочка благодарственной читательской почты. В отпуске отнёс повесть Прянишникова в уважаемую киевскую редакцию. Через месяц забрал отрицательный отзыв. Пролистал рукопись — так и есть. На второй, семнадцатой и двадцать третьей странице как лежали мои три волоска, так и остались лежать.
Вале о своей маленькой хитрости не рассказал. Противно было думать, что заинтересованные читатели рукописей обитают лишь в определённого рода заведениях.
«ГДЕ У ВАС ВЫХОД?»
Летом 1983 года председатель Госснаба УССР П. И. Мостовой организовал что-то вроде «Выставки упущений». На стендах — всё правда. В отличие от помпезной «Выставки достижений».
Кто бы мог подумать, каждая четвёртая лампочка Ильича в стране перегорает сразу после включения. Четвёртая часть вольфрама, железа, олова, стекла, идущих на производство ламп накаливания, без пересадки отправляется в утиль… Отечественные автомобили на 10-20 процентов тяжелее импортных при той же мощности двигателя. Закупленные за валюту заводы вместо железобетонных труб высокого давления выпускают прямоточные, не выдерживающие двух атмосфер… Около половины завозимой в республику древесины идёт на изготовление одноразовой тары и, значит, безвозвратно теряется… Свалки ежегодно подминают под себя тысячи гектаров лучших в мире чернозёмов…
Вот куда водить бы хозяйственников! Но для внедрения идеи в жизнь возможностей и власти руководителя Госснаба было недостаточно. Требовались более авторитетные рычаги.
Картонный комбинат под Обуховым (опять же детище неутомимого Мостового), в одном из цехов которого располагалась выставка, был призван наглядно показать, что из бросовой макулатуры можно выпускать дефицитный картон и туалетную бумагу. До сих пор работает.
Выставка удивила охраной в униформе. Тогда это было в диковинку. Лишь пропуск за личной подписью самого министра позволял редким делегациям по обмену опытом из областных и республиканских снабов проникать в помещения.
Одобрил выставку председатель республиканского Совета министров, некоторые его заместители. Но товарищ Щербицкий всё не приезжал. Наконец стало известно, что Первый посылает вместо себя «правую руку», второго секретаря ЦК, товарища Титаренко.
Встречать приехал сам Мостовой. Лично обошёл закутки, заглянул в буфет, дал последние указания. Час напряжённого ожидания разрядил звонок: «Запаздываем, но обязательно будем». Ещё через час звонок повторился, с тем же текстом. Когда у дверей затормозил чёрный «ЗИЛ», солнце успело переправиться с левого берега Днепра на правый. Павел Иванович приготовился произнести речь, но пассажир членовоза жестом оборвал и вошел в помещение.
Мостовой пытался обратить внимание гостя то на один, то на другой стенд. «Правая рука» проходила мимо, не замедляя шага. За поворотом, наконец заговорила, выдала однозначную фразу и помчалась дальше. Вместо запланированных трёх часов уложились в 45 минут. «Высокий гость» в последний раз буркнул свои волшебные слова, резко повернулся и запрыгал по ступеням. Эхо подхватило репризу и бросало её от стены к стене:
— Где у вас выход? Где у вас вы…
«РЕДАКТОР ВЖЕ ДИВИВСЯ»
Мой приятель, ответственный секретарь мурманской «Полярной правды» Николай Бакшевников, вылетел со своего места и стал заместителем самого себя — выпускающим — из-за одной фразы, вскользь брошенной на редакционной летучке. Кто-то из ортодоксов обратил внимание на политический ляп. В день всесоюзного траура, когда на первой странице газеты стоял некролог по маршалу Устинову, кавалеру семи орденов Ленина, на третьей странице скалила зубы юмористическая подборка «Пятый угол». Не знаю, какая вожжа попала под хвост Николаю, но он огрызнулся:
— У них там, в Политбюро, пенсионер на пенсионере, на кладбище глядят, а мне каждый раз вёрстку ломай!
Ответственного можно понять. При горячем наборе любая незапланированная перевёрстка грозит ошибками в тексте и срывом графика выпуска. График жёстко привязан к расписанию поездов. Малейший сбой, и свежий номер в города области не попадёт.
В общем, сотрудники, сидящие как за столом, так и вдоль стен редакторского кабинета, понимали, что к чему — не первый год замужем. «Полярка» — так называли газету читатели — издавна славилась стабильностью коллектива. Однако, ушедшая в Москву анонимка, вернулась с грозной визой. Редактору ничего не оставалось, как принять меры, о которых вы уже знаете.
Эта история припомнилась в Киеве, пока сидел в кабинете редактора журнала «Перець» Фёдора Юрьевича Макивчука.
Накануне умер Генеральный секретарь Андропов. Наш разговор прервал звонок из ЦК КПУ. На том конце провода обеспокоенный зам. зав. допытывался, как сатирический журнал отозвался на постигшее партию и народ горе. Редактор терпеливо объяснял, что соответственно отреагировал, что большой портрет в траурной рамке помещён на видном месте, что рядом нет никаких закорючек, вызывающих нежелательные ассоциации.
Звонивший настаивал, ссылался на обладателя авторитетного мнения и вновь повторял, что в ЦК желают лично удостовериться. Федор Юрьевич начал терять терпение:
— Дуже вас прошу передати Леонідові Макаровичу Кравчуку, що редактор вже дивився!
РОМАН В ТЕЛЕГРАММАХ
Получил телеграмму с вызовом Ковдорского ГОКа на работу. За подписью директора Сухачева. С указанием номера квартиры, которая ждёт меня и мою семью в новом доме. Слава Богу! Полуторагодовой эксперимент с попыткой прижиться в Киеве закончился. Впереди — опять Север. Вновь задышу полной грудью.
Рассчитался, собрался, упаковал вещи. Жду разрешения милиции на въезд в погранзону, каковой является город Ковдор. Неожиданно обухом по голове — телеграмма: «Ковдорский райком партии не рекомендует вам выезжать по вызову Ковдорского ГОКа».
Когда работал редактором многотиражки, рекомендации этих ребят меня не очень волновали. Это их порядком возмущало. Они таки доказали мне, кто в районе хозяин. Пришлось уехать. Теперь же, если вернусь, поставлю директора комбината в двусмысленное положение. От своих слов он не откажется. Но работать придётся не в «Рудном Ковдоре», а в техбюро, чего не умею и не хочу. Стоит ли из Киева уезжать, если и на Севере для меня запрет на газету?
Звоню Николаю Бакшевникову в «Полярную правду», в Мурманск. Он ставит в известность завсектором печати обкома Полтева. Константин Владимировича не напрямую, ему не положено, перезвонил дня через три. Спросил, не соглашусь ли я на юге Кольского полуострова возглавить газету Терского района?
Про себя высчитываю: газета маленькая, шесть полос в неделю. Но районная, не многотиражная. Рангом повыше. Прошу передать, что согласен. Ещё через день пришла третья телеграмма, подписанная первым секретарём Терского райкома партии. С приглашением на работу и с сообщением о предоставлении квартиры.
Забегая вперёд, скажу, что месяца через три после приезда в Умбу мне вернули «полярки», полярные надбавки, которые надо вырабатывать 5 лет и которые фактически удваивают заработок — прибавляют 80 процентов к зарплате. Плюс 40 процентов северного коэффициента.
Знаю, во время и сразу после войны орденоносцам доплачивали за государственные награды. Отец получал. Затем эту практику отменили. Орденов у меня нет. А вот то, что зарплату так быстро удвоили, вполне могу приравнять к высокой правительственной награде. Говоря честно, горжусь этой наградой.
Надо бы передать роман из трёх телеграмм внукам, да не смогу. Первые две телеграммы имеются, а третью, телеграмму Терского райкома партии, пришлось переслать в областное управление печати. Она послужила основанием для досрочного возвращения мне «полярок», 80 процентов оклада ежемесячно.
ГОРЯЧИЙ РЕЗЕРВ
Раз в пять лет редакторов районок и зав. отделами областных газет собирали в Высших партийных школах на месячные курсы переподготовки. Мурманская область, приписанная к Северо-Западу, входила в зону притяжения Ленинградской ВПШ. Вместе с прибалтийскими республиками. Эстонцы в тот раз привезли с собой оттиски рассыпанной книги Сергея Довлатова.
Курсы давали возможности пожить в большом городе, побывать в театрах, походить по музеям, по улицам. Делать открытия: символ революции — крейсер «Аврора» — пришвартован к берегу Невы в двух шагах от страшной тюрьмы «Кресты», у стен которой Анна Ахматова выстаивала с передачей сыну.
Не слышал, чтобы кто-нибудь отказался от возможности поучиться в ВПШ и на стационаре. Стипендия в размере средней зарплаты позволяла не скучать вдали от дома, да ещё семье помогать. Плюс диплом о втором высшем образовании, он почти гарантировал повышение по службе. Курсанты ВПШ искренне скандировали речёвку: «Спасибо партии родной за двухгодичный выходной».
…Нас, краткосрочников, контролировали строго. Но и мы не пацаны. Сбегали с лекций по очереди, расписывались в журнале за отсутствующих.
Мне досталось конспектировать выступление дородной блондинки из Смольного. Она делилась опытом партийного руководства творческой средой. Осветила жизнь Большого драматического театра, рассказала, как возглавляемый ею отдел проникся заботами артистов и главного режиссера. Проиллюстрировала достижения примером:
— Стржельчика мы уже приняли в ряды КПСС. А Товстоногов пока в горячем резерве…
Молодым читателям поясню: В. И. Стржельчик — ведущий актёр, Г. А. Товстоногов — главный режиссёр знаменитого Ленинградского БДТ (Большого драматического театра).
КОРНЕТ ОБОЛЕНСКИЙ
Генератор идей, завлаб Геофизического института Кольского филиала АН СССР Владислав Борисович Ляцкий снял с обсуждения свою кандидатуру. Сослался на второй инициал в комплексе с фамилией. Пояснил: неизбежные ухмылки погубят дело. Вместо себя предложил скромного профсоюзного труженика Александра Оболенского. Пороха не выдумал и не выдумает, но шлягер о поручике Голицыне и корнете Оболенском даёт ему добавочные шансы. Опять же его отсутствие на работе не отразится на науке.
Институтский штаб «Добровольного общества содействия Перестройке» согласился с доводами и приступил к разработке плана действий. По недолгому размышлению решили не забивать головы избирателей замысловатыми программами да экономическими выкладками. Пусть другие кандидаты взывают к разуму. Штабисты сознательно опустили планку. Лозунг «Если хочешь счастья женского — голосуй за Оболенского!» украшал уличные заборы и машины кооператоров, золотом горел за спиной Александра Митрофановича на встречах с избирателями.
Шутка сработала! Сборщик профвзносов из академического института триумфально проскакал сквозь четыре тура предвыборной борьбы, обошёл генерала с незапоминающейся фамилией — командующего военным округом. И генерала от публицистики — Отто Лациса. Стал Народным депутатом СССР. В Москве на Съезде сработала ещё одна домашняя заготовка штаба. Скромняга из города Апатиты Мурманской области сам себя выдвинул в соперники М. С. Горбачеву за пост Президента СССР. Проиграл, но отхватил более тысячи протестных голосов. Наверное, они перепали бы Б. Н. Ельцину, но тот предусмотрительно снял до голосования свою кандидатуру.
Человек, заброшенный игрой случая на головокружительную высоту, первым делом теряет чувство юмора. Пока Оболенский требовал себе персональный черный лимузин с государственным флажком на капоте, квартиру с кабинетом в каждом из городов избирательного округа от Мурманска до Петрозаводска — штабисты посмеивались. Но когда депутат стал покрикивать на прежних сослуживцев и допускать их к своей особе исключительно в часы приёма, которые постоянно переносил, а если не переносил, то опаздывал, — терпение лопнуло. Ребята обиделись и отказались писать корнету от демократии сценарии выступлений.
Звезда Оболенского на глазах померкла, а там и совсем скатилась с политического небосклона.
МОЗАИКА ВРЕМЁН ПЕРЕСТРОЙКИ
Шерстил старые папки. Пора сжечь лишнее, всё то, к чему уже не вернусь. Оказалось, больше всего архивов — со времён Перестройки. Некоторые выписки всё-таки сделал.
Пусть в таком лоскутном виде они и останутся. Дóроги они ещё потому, что это были последние годы на Севере перед возвращением домой, в Киев. Подействовала угроза Председателя президиума Верховного Совета Украины Кравчука. Дескать, кто не вернётся к указанному сроку — он, Кравчук, не виноват и снимает с себя ответственность. Тогда я ещё не знал, что снимать с себя ответственность — принципиальная черта этого политика.
Итак, что же осталось от целой горы записей и черновиков?
…В первом же абзаце раскованного публициста из толстого журнала наткнулся на слово «недоукомплектованные». Дальше читать не смог.
…Старость — учил меня седовласый газетчик — это когда идёшь по Крещатику, навстречу — красивая женщина и она смотрит сквозь тебя. Крещатик вместе с Киевом отстоит от меня на две с лишним тысячи километров ниже по меридиану. По сугубо техническим причинам пребываю пока в неопределённом возрасте.
…Титул у новомодного политика длинный и тяжеловесный, как разбойничья дубина. С такой харизмой можно тёмной ночью бродить по закоулкам без оружия.
…В Союзе журналистов пообещали путёвку в Международный дом отдыха в Шиофоке, в Венгрии. Неужто, вечный вопрос шубы и сапог для жены удастся решить? Было бы здорово!
…Одинаково неприятно выступать в споре близких тебе людей в роли пастыря и…пластыря.
…Когда ко мне обращаются с просьбой — мне делают одолжение. Мне! Это Кола-Бруньоновская формула до сих пор представляется мне верхом философии.
…Куда приятнее любить человека и ценить его за достоинства, чем стараться уесть его за недостатки.
…В массе своей читатели не читают статей и заметок, ограничиваются меню из заголовков.
…Андрей Вознесенский давно не интересен. Хочется глубины, а не поверхностных каламбуров. Каламбурить и мы можем.
…У Троцкого со ссылкой на Ленина прочёл, что самый большой порок для политика — быть старше 55 лет.
…Май 1991 года. Наконец всем коллективом редакции вырвались на природу. Пекли картошку, запивали тем, что отоварили по талонам. Радости мало, ибо отовариться удалось по минимуму.
…1991 год. Август. Вильнюс. На заборе надпись латинскими буквами: «Иван — домой!»
…Интересно, что диссидентами (то есть инакомыслящими, людьми, не согласными с политикой государства) называли польских протестантов, выступавших с ревизией господствующей католической религии.
…Ежедневная суета в редакции смахивает на энергичный бег в мешках. Выматывает физически, выщелачивает и вымывает из головы всё полезное.
…Ниже 40 градусов по Цельсию. Трасса вымерла. Мчимся к Белому морю, там теплее. У машины заклинило руль. Затем — спидометр. Затем ещё кое-что. Еле доехали.
…Книги о Квитко, Бабеле, Пильняке и других писателях, попавших в сталинскую мясорубку, напоминают запоздалое надгробное слово. Не сказанное вовремя по причине запретов.
…Слабость высвечивает женщину изнутри, как ночная подсветка бывшего Киевского музея искусств (архитектор Городецкий) на бывшей Александровской улице.
…После долгой разлуки с первых же слов понимаешь, почему всегда вспоминал об этом человеке с удовольствием и почему с другим знакомым отношения не наладились.
…При встрече с родственным по духу и созвучным тебе человеком охватывает радостное состояние душевной близости. Оно посещало в детстве и юности, посещает до сих пор.
…Ни расслабиться, ни сосредоточиться. Живёшь, как под репродуктором в аэропорту.
…Юношеские ощущения и впечатления продолжают жить с нами. Да, мы развиваемся, да, мы меняемся, но чаще всего не покидаем своей колеи. Просто милые складочки превращаются в морщины. На том же месте.
…Горбачёв пытается опереться на народ, минуя партийный аппарат. Неужто получиться? Во многих странах побеждала белая революция — революция сверху. А до эволюции, до постепенных перемен, мы вряд ли доживём. Или доживём?
…Один из создателей современных Соединённых Штатов Европы (Европейского Союза) бельгийский социалист Анри Спаак как-то прокомментировал речи советских представителей на трибуне ООН:
— Длинно, путано и сердито!
…Атмосфера страха опять крепчает. Каток выборов руководителей предприятий подминает лучших, не идущих на поводу у бездельников. Отстрел начальства, процветавший в тридцатые годы, возрождён в новых условиях. Теми же руками — «органов» и прокуратуры. Они в неусыпных поисках виноватых. Неужто нет других способов поддержания равновесия в обществе?
…Герой фельетона дореволюционного фельетониста Власа Дорошевича бросился целовать еврея-абитуриента — за возможность безболезненно вычеркнуть его из списков. Не постарел пассаж старого сатирика. Только вместо «еврея» надобно вписать другое существительное — «интеллигент». Даже если это понятие ко мне уж никак не относится.
…Сын, как подобает на Севере, привык к консервам. За обедом предлагает: «Давайте сегодня откроем самый большой арбуз, а то завтра понедельник».
…Избитые фразы порой бьют по ушам и режут слух. Наверное, не следует писать: «Они дали клятву у вечного огня…». Невольный каламбур превращает высокое в фарс.
…Пошёл на разрыв в райкоме. Руганулся всласть. Давно не пацан, мог бы учитывать, что тут напролом не проходит. Но всю дорогу в обход да в обход — надоело. Хочется нормально психануть. Хоть иногда.
…Жаль, за последние три пятилетки мне только дважды довелось побывать по весне в Киеве, съездить в Пущу-Водицу и нарвать ландышей. Так что, не я Красной книге растений, а она мне должна.
…Эхо катастрофы в Чернобыле докатилось до Мурманска. Впервые за многие годы никто из коллег-журналистов на очередном семинаре не сказал мне: «Тебе хорошо, у тебя квартира в Киеве…».
…В окно общежития при высшей партшколе в Ленинграде заглядывает местная Андреевская церковь, близнец киевской. Правда, тут она называется Смольницкой. Табличка на заборе перед церковью бросает в дрожь: «Площадь Растрелли».
…Сотрудники редакции — почти сплошь выпускники высшей партийной школы. С запасом слов, полагающихся партийным публицистам. До вечера вправляю язык и всё без толку. С утра тексты опять состоят из «работы», «вопросов», наспех склеенных союзом «по»…Повеситься можно!
…От мяса с колбасой и десять лет тому назад полки в магазинах не ломились. Зато теперь чтива — и какого! — вдоволь!
…Перефразируя наблюдения Ильфа, могу сказать, что возраст не повлиял на мои способности писать, скажем, о затмении солнца. Но на организацию этого затмения уже нет ни сил, ни желания.
…Любое насилие над законами — естественными или социальными — заканчиваются для законов печально.
…Постоянно гнуть свою линию не получается. Волей или неволей порой уступаешь, идёшь, как заметил один старый газетчик, на компримусы (сиречь, компромиссы). Лучше бы уступать близким по духу, но где их взять?
…Пришла в голову мысль — запиши, не ленись. Иначе, как ни припоминай, она выльется в приблизительные слова.
…Чем дальше, тем чаще хочется говорить вполголоса. Без всяких красивостей. И со всё большим количеством оговорок.
