ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

На первый взгляд может показаться, что происшедшая под духовным водительством Сунь Ят Сена революция гоминдана, свергшая истлевшую манджурскую монархию, имела чисто светский, демократический характер. На самом деле над шумными маршами революционных масс, поднявшихся на нее, прислушавшись, нетрудно было различить шелест крыльев «Тай пин Дао».

Феликс Красавин

СИЛУЭТЫ СОВРЕМЕННИКОВ В ИНТЕРЬЕРЕ ВЕКОВ

(продолжение. Начало в № 2-3/2023 и сл.)

6. Недолгий фашистский век

Весьма существенной закономерностью можно считать (вопреки многочисленным крайне пессимистическим на этот счет предсказаниям множества всевозможных политологов и футурологов) факт краткости существования фашизма, по достижению им полной зрелости. Большевики оказались наибольшими долгожителями — 35 лет, от захвата власти до похорон бога. Германские партайгеноссе протянули всего 12 лет, от интронизации до самоубийства божественного фюрера. Китайский обладатель «небесного мандата» Мао продержался 26 лет. Саддам Хусейн повторил этот результат, повторив затем и финал Муссолини. Аятолла Хомейни в один год с Хусейном положил краеугольный камень фашистского режима в Иране, воссоздав опыт превращения ислама в чисто карательную форму религии, опираясь при этом на богатую традицию крайнего шиизма, который в течении множества веков сохраняет свою исмаилитскую враждебность к чисто светской власти, к богатству и культу наслаждений, свойственных суннитской знати, и свою приверженность к фидаинским методам террора против своих врагов, принятым теперь на вооружение арабами — шахидами. Но что особенно примечательно, это сохранение именно шиитами основ идеологии персидских маздакитов, выступивших под знаменем восстановления «богоданного» всеобщего равенства и истребления знати за сто лет до начала проповеди Мухаммада. Именно в этом этническом районе стихийные возмущения, доведенных до отчаяния нищетой и угнетением народных масс, с наибольшей частотой, последовательностью и страстностью воспламенились главным лозунгом революционного мифа — истребить сатанинскую власть знати и богачей ради божьей справедливости на земле.

Однако никогда, как бы ни яростна была ненависть восставших и ни опустошительны последствия, власть захваченная ими не могла продержаться более двух-трех десятков лет. Исключениями были лишь карматы, создавшие в Бахрейне республику всеобщего равенства (правда, с использованием рабского труда негров (покупаемых в Йемене) и небывалой религиозной терпимости, которая просуществовала, постепенно превращаясь в феодальный эмират около ста пятидесяти лет; и низариты, владевшие дюжиной крепостей с конца ХI до середины ХIII века, когда были разгромлены монголами, но бывшие недоступными ни для Абассидских халифов, ни для сельджукских султанов, ни для крестоносцев, наводя на всех их ужас своим постоянным террором. Так или иначе, но период в 20-30 лет на всем протяжении истории остается средней продолжительностью всякой попытки совершить мировой переворот и, уничтожив физически существующее в мире неравенство, установить посредством революционного насилия равенство и справедливость. Причем во всех случаях без исключения причиной этого, еще до того как революция будет подавлена силами мира сего, внутри самих повстанческих сил успевают возникнуть разногласия и начаться разделение на радикалов, отчаянно верящих в первоначально провозглашенные цели, и начавших сомневаться в их реальности по мере того как таяла надежда на помощь с неба, и потому готовых искать путь к компромиссу. Попытка захвата власти над миром — триумфальный прыжок в бездну, поглощающую земного бога фашистской державы и ее собственную самую зрелую и могущественную форму. Что не исключает, однако, продолжения ее существования в постепенно дегенерирующей форме или эмиграции ее наиболее ценных кадров в дружественные страны с фашизойдными режимами.

Наглядней всего общие черты этих процессов и их неизбежную краткость можно наблюдать в истории Китая, не знавшего с IV века до н.э. до середины нынешнего тотальных перемен в религиозных верованиях. Официальной государственной религией, лишь изредка подвергавшейся преследованиям со стороны властей, уже более двух тысяч лет является конфуцианство. Но по сути это не столько религия, сколько философски систематизированный нравственный кодекс, лишь слегка задрапированный в религиозные облачения. На нем основываются все правила поведения для всех сословий и на все случаи жизни. Собственно же религия в Китае одна — это даосизм. Это лишенное какой-либо структурной целостности напластование древнейших народных верований, сложившееся на коренном пласту веры в родовых предков. Оно включает веру в высшее божество — Небо и божество Земли, веру в неисчислимое множество разного рода духов и демонов, веру в шаманскую методику связи с ними, веру в гадания, предсказания и магию, веру в возможность достижения бессмертия, и в центре всего этого веру в Священное Писание — «Дао дэ цзинь», данное мудрецом Лао-цзы, ставшим в конце концов богом, Гением Лао. Из множества различных и часто противоречивых представлений о начале всех начал и о самой главной силе во вселенной было извлечено понятие Дао — совершенно единой и простой изначальной сущности, в своем непроявленном состоянии скрывающей в себе, в абсолютном покое все, что предопределено им к бытию, а в проявленном — порождающее Небо, Землю, Человека и десять тысяч вещей, то есть вселенную и все, что наполняет ее. В 81 главе описано Дао, как следовать ему, чтобы стать совершенным и достигнуть бессмертия, а также, что происходит с отвергающими учение.

Через двести лет после ухода Лао-цзы в Ханьской империи появился «Канон Великого Благоденствия» — сочиненные в даосской среде рекомендации императору, как ему править страной, чтобы получить продление небесного мандата на власть в Поднебесной. На основании практических извлечений из «Дао дэ цзинь» императору объяснялось, что главным условием для восстановления благоденствия (оно же равновесие и равенство) в пошатнувшемся государстве ему необходимо прежде всего восстановить равенство в обществе, принизив знатных и богатых и разогнув спины простых людей, придавленных непомерными налогами и поборами бесчисленных чиновников. Надо обратить весь народ к жизни посредством недеяния. «Народ, не получив ни от кого приказа, сам меж собою уравняется.» Но императоры не обнаруживали желания следовать путем Дао, и империя все более клонилась к упадку. В середине II века нашей эры один из даосов, Чжан Лин получил новое откровение от Лао-цзы о том, как устроить все-таки Великое Благоденствие на земле. Став, благодаря этому Джан Даолином и «Небесным наставником», он основал школу «Пути Небесных наставников», без которых никакого Тай пин (Великого Благоденствия) установить невозможно. Даосские общины были объединены в жестко централизованную организацию, руководимую с Неба Тремя Наставниками (сам Чжан Даолин, его сын и внук). Цель организации была святая — достижение посредством жизни, строго подчиненной множеству заповедей, общего спасения и обретения бессмертия, как это было некогда в далекой древности с праведными предками, следовавшими неуклонно путем Дао. Так, собственно говоря, возникла даосская церковь.

Однако сразу по возникновению какой-либо церкви, возникают и ереси. Учение о Великом Благоденствии как о Великом Равенстве (слово «пин» означает и то, и другое) распространившись по всему крестьянскому Китаю, естественно породило много различных интерпретаций. И акцент при этом делался, естественно, не на бессмертии, а на земном содержании утопии. Социальное равенство при поддержке свыше крестьяне надеялись получить здесь и сейчас, для чего, призвав на помощь Небесных наставников, поднимали восстание против своих угнетателей. Самым крупным из них, приведшим в конечном счете к крушению империи Хань было восстание « Желтых повязок», начавшееся в 184 году н.э. под водительством Чжан Цзюэ, главы секты «Тайпин Дао» (Великого Равенства Дао»). Руководствуясь даосской точкой зрения на роль мудреца, который в добрые времена является советником императора, а в годину бедствия берет власть в свои руки, становясь харизматическим царем, Чжан Цзюэ нарек себя «великим мудрецом и добрым наставником» как это подобает в такой ситуации, и провозгласил начало эры «Хуан тянь тайпин» — Желтого Неба Великого Равенства и династии Тайпин под покровительством Желтой стихии — Земли и Желтого Владыки — Хуан Ди, родоначальника китайцев и первого императора. В 185 году обожествленному Лао-цзы, ставшим высшим даосским богом, воплощением самого Дао, был построен храм. В «Книге о превращениях Лао-цзы», появившейся в этом же году, повествуется о многочисленных приходах его в мир в облике советника мудрых и добрых императоров, начиная с Хуан-Ди. В конце книги Лао, как всамделишный всемогущий бог, обещает: «люди ныне в унынии, а эпидемии и голод повсеместны, я потрясу правление дома Хань, дабы изменить вашу судьбу». Императорская армия, насчитывающая 400 тысяч человек, действительно потерпела поражение в боях с повстанцами и рассеялась. Тогда, махнув рукой на бессильного императора, крупнейшие феодалы — «Сильные дома» выступили на подавление восстания со своими войсками. В течение года силы Чжан Цзюэ были разгромлены, сам он умер в осаде, а братья его были убиты. Но «желтыми повязками» покрылся весь Китай. Война длилась 20 лет, прежде чем силы повстанцев иссякли, а их победители, убив императора, вступили в войну друг с другом, развалив в результате империю на куски. Однако идеи и практика «Тайпин Дао»: конечное спасение и торжество верных даосов под знаменем небесного Спасителя, равенство и братство с беззаветной преданностью вождю, облеченного властью по воле божественного Лао, «Великого мудреца порабощенных», постоянные занятия магией и боевыми искусствами — передавались век за веком даосским сектам и тайным обществам практически до наших дней.

В начале пятого века под влиянием проникшего через Среднюю Азию в Китай северного буддизма — «Махаяны» в даосизме возникла несколько групп сект, объединенных общим названием «Учение Белого Лотоса». Оно объединило даосское божество Ушен Лаому — Нерожденную Праматерь, образовавшуюся из первоначальной пневмы — Ци и породившую всю вселенную, с грядущим в конце времен буддой Майтрейей, который так же как и она открывает для праведных душ рай. Там в представлениях Махаяны из озера белых лотосов они возрождаются к блаженной жизни, что каким-то образом никак не умаляет понятие нирваны. Хозяином этого озера является также и будда Амитабахи, что опять-таки никак не умаляет компетенции будды Майтрейи. Все трое в различных сектах «Белого Лотоса» придают сотериологический характер учению, гарантируя его адептам спасение в конце времен когда все иные обитатели вселенной будут сметены ураганом в бездну. Такие представления всегда увлекают в первую очередь массы обездоленных, которые в Китайской империи во все времена составляли громадное большинство. И это обеспечило главным догмам Учения широкую популярность до скончания времен. Большая часть всех последующих народных восстаний непременно насчитывало в своих рядах адептов спасителя Милэ (Майтрейи по-китайски).

В крупнейшим восстании ХIV века, приведшем к изгнанию монголов и установлению династии Мин важнейшую роль сыграло тайное общество «Белого Лотоса». Его член Хань-шун-тун со своим сыном поднял в 1351 году восстание «красных повязок» и возглавил «красную армию», к которой стали быстро присоединяться другие отряды повстанцев. Вскоре возникла еще одна армия, возглавленная тоже членом «Белого Лотоса», бывшим служкой буддийского храма Чжу-Юань-чжаном. Он в 1356 году захватил ключевой центр страны, город Цзинь-лин (нынешний Нанкин), а в 1368-ом, расправившись с конкурентами, стал первым императором новой династии.

В ХVII веке, когда безмерные траты императорского двора, колоссальное строительство и совершенная разнузданность хищников-феодалов, усугубленные многолетними стихийными бедствиями, обрекли десятки тысяч крестьян на голодную смерть, произошел, вероятно, самый крупный взрыв народного негодования за всю предыдущую историю страны. Началась настоящая крестьянская война продолжавшаяся более полувека, в которой приняли ревностное участие и секты «Белого Лотоса». Через десять лет после начала военных действий между отрядами повстанцев в разных провинциях и императорскими войсками, в 1635 году в провинции Хэнань, в центре страны встретились 13 предводителей самых крупных повстанческих объединений и договорились о главной цели — свержении Минской династии, о координации действий, об организации войск, о политике распределения между голодающим населением всех запасов феодальных имений и правительственных складов, и принесли в жертву Небу и Ушен Лаоме быков и лошадей. Весной 1644 года армия самого талантливого крестьянского полководца Ли-Цзы-чэна вошла в Пекин. Последний минский император накануне совершил самоубийство. Династия прекратила свое существование, и первая цель восстания была достигнута. Однако создать в Китае царство братского равенства и справедливости не удалось.

Беда пришла с северо-востока. Там в треугольнике между отрогами Большого и Малого Хингана, на зеленой равнине Суннунь каких-то полвека назад возникло ханство, объединившее племена кочевников-скотоводов, ставших называть себя маньчжурами. При первом своем хане они платили Китаю дань скотом. Но, быстро набрав силы, при втором они завоевали разделившуюся на полсотни улусов Монголию и провозгласили свое ханство Светлой (Цин) империей, после чего захватили у Китая весь Ляоян и присоединили к своей империи Корею. К этим новым грозным соседям обратились за помощью после падения своей империи китайские военачальники, и помощь была оказана. Через год Ли-Цзы-чжэн пал в битве с маньчжурами, и хотя сопротивление крестьянских армий продолжалось еще 40 лет, Китай уже стал страной, захваченной империей Цин.

Несмотря на крайнею жестокость власти оккупантов и пошедшей к ней в услужение знати и чиновничества, ненависть к варварам-захватчикам и предателям, служащим им, в течении более, чем двух столетий до свержения их в начале ХХ века, непрерывно питала беспощадную тайную войну народа под лозунгом: «Свергнем Цин и восстановим Мин!». Множество тайных религиозных обществ, группировавшихся прежде всего вокруг старого вождя-«Белого Лотоса», организовавшего народ на свержение монгольской власти, и на свержение «утратившей мандат Неба» Мин, держали в постоянном страхе и маньчжурских солдат и китайских коллаборантов своими внезапными террористическими нападениями по всем центральным, юго-западным и северо-восточным провинциям. В 70-годах, когда стали слабеть силы крестьянских отрядов и маньчжуры перешли уже рубеж Ян-цзы и вторглись в южные провинции, в одном горном буддийском монастыре было основано новое общество для непримиримой и беспощадной борьбы с Цинями. Оно назвало себя «Саньхехой» (Обществом Триад»). Превратив монастырь, стоявший на крутом склоне одной из вершин хребта Цзюлиньшань в крепость, они начали систематический террор против органов власти сотрудничавшей с ними знатью и богачей, рассылая небольшие группы своих бойцов по всей округе и за пределы ее. И даже после того как маньчжуры выследили местонахождение центра этих групп, они долгое время не могли овладеть им. Лишь спустя столетие, когда император приказал уничтожить монастырь любой ценой, эта твердыня Триад была сокрушена. Триады распространились по всем портовым городам, где находить укрытия и перемещаться вдоль всего побережья, оставаясь неуловимыми для маньчжурских карательных отрядов было наиболее удобно. Молниеносные налеты неразличимых в толпе тайных убийц, немедленно растворяющихся среди населения приобрели постоянный характер в течении всей эпохи империи Цин. В середине ХVIII века возникло еще одно крупное религиозное террористическое общество «Гэлаохой» (Старших братьев), распространившее свои группы по всему центру страны. К XIX веку Китай был охвачен такой сетью тайных религиозных обществ, осуществляющих практику политического террора, какой никогда не знала ни одна другая страна в мире. Их всех объединяла вера в буддийско-даосские интерпретации революционного мифа с верховным догматом «Великого Равенства» и в главное средство борьбы с преступной властью — беспощадный террор. Так во время великого восстания «тайпинов», 1850–1864 гг., в центре страны было создано на территории шести провинций крупное государство «Тайпин Тяньго» (Небесное государство Великого Равенства) со столицей в Нанкине.

Равенство действительно было достигнуто, руководимое военной администрацией и, благодаря разумной экономической политики, население Таньго было вскоре обеспечено продовольствием и одеждой. Женщинам были предоставлены равные права с мужчинами. Была запрещена проституция и торговля опиумом. Был намечен план широких реформ в промышленности, строительстве железных дорог, в организации финансов и развитии образования. Но на это не хватило времени. При всем при том за 16 лет непрерывных войн были разрушены все, кроме трех, провинции Китая и погибло 20 миллионов человек. Помощь с неба опять-таки не пришла, и Небесное Государство, хотя и с большим трудом, было уничтожено правительственными войсками с эффективной поддержкой французских, английских и американских флотов. Покинувшие Нанкин войска тайпинов еще четыре года сражались с цинскими армиями и их западными соратниками в этой войне, но конечное поражение было предрешено. Уцелевшие тайпины опять рассеялись по сектам и дело истребления врагов вернулось в русло тайной войны. Бойцы «Триад», лишившись своих баз в портах, занятых гарнизонами европейцев, подались на юг и в странах Юго-Восточной Азии создали новую сеть своих лож, привлекая в секты туземцев.

На первый взгляд может показаться, что происшедшая под духовным водительством Сунь Ят Сена революция гоминдана, свергшая истлевшую манджурскую монархию, имела чисто светский, демократический характер. На самом деле над шумными маршами революционных масс, поднявшихся на нее, прислушавшись, нетрудно было различить шелест крыльев «Тай пин Дао». Он различим даже в рёве маоцзедуновских хунвэйбинов, как различим запах конфуцианских воскурений в обрядовой магии Мао. Фашизм не может отрешиться от магической поддержке мифа. Но трезвый прагматизм Дэн Сяо Пина несет смертельную для него опасность.

7. Обаяние «Прямого действия»

На запад от меридианов Инда и Урала для «Великого Спокойствия Дао» земли нет. Здесь в душах волнующихся масс реет призрак «Великого Равенства» с жезлом «Прямого действия» в деснице. Нарастание и распространение террористических методов борьбы против деспотизма власти стало очевидным в Европе на заре «Нового времени». Поразившая воображение чудовищная вспышка якобинского террора во Франции стала кровавым прологом эпохи социальных революций.

Название «Новое время» бессодержательно, поскольку никак не определяет эту новую страницу человеческой истории. А бросающимся в глаза ее содержанием явились именно революции, ломающие самодержавные монархии и заменяющие их конституционными формами власти. «Гёзы», восставшие в Нидерландах, первыми протрубили ее рассвет. Последовавшая английская революция получила свое продолжение в следующем веке в Америке и тут же произошел взрыв во Франции, поразившей народы чудовищной вспышкой якобинского террора. После этого революционные вспышки в Европе стали почти регулярными. Упорное и жестокое сопротивление Священного Союза, созданного по инициативе самого дремучего российского самодержавия, вызвало на свет идею террора в Европе. В Италии, возвращенной этим союзом под деспотическую власть Австрии (хотя она и перестала по воле Наполеона быть Священной Империей и светским плечом Ватикана), одна за другой появлялись венты карбонариев, убивавших австрийских наместников и жандармов и мечтающих об освобождении Родины. Несмотря на жесточайший антитеррор, установленный Меттернихом в оккупированной стране, движение карбонариев продолжало борьбу до дня освобождения, наступившего вслед за разгромом австрийцев при Сольферино армией Наполеона III. В России в среде гвардейских офицеров возникла идея ликвидировать царскую семью и установить в стране республику, нереализованная из-за явного отсутствия в России тех лет почвы для республиканских учреждений и из-за скверной организации дела. Но знаменательно, что тайно подготовленные убийства, бывшие обычно призванием фанатичных одиночек или просто преступников, становятся в эпоху революций призванием людей, воодушевленных благородными целями, целями освобождения своей страны от оккупантов или народа от бесчеловечного угнетения.

Здесь дело явно в изменившихся в обществе представлениях. Пока власть находилась под защитой церковного благословения, а церковь — под благословением Божиим и народ в принципе верил в это, никакой массовый террор был невозможен. Но эпоха революций была таковой именно потому, что она наступила вслед за утратой народами веры в действительность Божьего благословения церкви. Все распространенней становилось убеждение в сговоре церкви и монархий для сохранения их власти над людьми, и в тяжких прегрешениях церкви перед Богом. И самое главное менялось само представление о Боге, который никак не обнаруживает своего отношения к преступлениям творящимся на земле и прежде всего по воле земных властей и верной им церкви.

После того как несколько спал буйный хмель Возрождения, вознесший греховное человеческое существо из «этой долины слез» на пьедестал «второго бога» и второго творца, призванного магией искусства спасти мир, после головокружительных утопий от Альберти и Рабле до Мора, Бэкона и Кампанеллы, после псевдохристианской магии Фичино и египетской Джордано Бруно, новорожденная европейская интеллигенция немного поостыла и сочла вполне приемлемым декартовского Бога начала координат, спинозианского Бога Природы и Бога небесной механики Ньютона. Это был спокойный и удобный для обуреваемого жаждой деятельности человечества Бог. Сотворив в незапамятные времена вселенную и дав ей «первый толчок» он почил в блаженном отдохновении навсегда, предоставив обитателям земли самим решать возникающие перед ними проблемы, снабдив их для этого разумом и свободой. Не имея ни лица, ни имени, ни гнева, ни пристрастия, ни вообще каких-либо мыслей и чувств, он предоставил людям полную свободу считать, что-то ли он есть, а то ли его нет, не подавая никаких ощутимых признаков своего существования. В силу таких представлений и обстоятельств люди, наделенные благочестием и уважением к традициям, сочли за благо считать, что он как бы есть, а свободные от «предрассудков» — что его как бы нет. Особой нужды в его существовании не ощущали ни те, ни другие. Зато все они прониклись возвышенной верой в человеческий разум и соответственно в то, что человек — кузнец собственного счастья, включая в это безразмерное понятие и этику, и самосовершенствование, и построение светлого будущего, и храма всеобщего мира и согласия. На этот счет точка зрения не имела существенных различий. Разногласия возникли по вопросу о путях достижения этого счастья. И на этой почве быстро выросли непримиримые противоречия, давшие вполне достаточные поводы для продолжения революций и войн.

Споры о том, ведет ли путь террора к желанным светлым целям или нет, велись довольно часто, бурно и безрезультатно. Достичь однозначного решения этого вопроса, так же как и вообще вопроса об отношениях между целью и средством, мешал плюралистический подход к делу, санкционированной заповедями «разумной этики». В немалой степени дополнительные сложности возникли и в связи с происшедшими изменениями в представлениях о «старом месье», избравшем для себя новый образ вместо утратившего популярность начальника зла во всей вселенной. Инквизиция прекратила расследование его козней, потому что вынуждена была прекратить свое существование. Но исчезнув из поля зрения сыщиков, он неожиданно возник в произведениях художественной литературы. Тут он сначала честно играл свою привычную людям роль — завлекал и губил души гордецов, сластолюбцев и всяких склонных немножко погрешить недотеп. Но вскоре в его образе наметились некоторые, как это не парадоксально звучит, положительные сдвиги. Он начал откровенно тяготиться своим призванием постоянно творить только зло. Оно «наскучило ему». У него появились прямо-таки кощунственные при его статусе поползновения к любви и вместо обычного низкого злорадства в его чертах стала заметна романтическая грусть. Теперь это был уже не ужасный дух тьмы, а «печальный демон», ставший похожим «на вечер ясный. Ни день, ни ночь — ни тьма, ни свет». Такие изменения естественно изменили и отношение к нему. Он стал интересен, его загадочная двойственность стала привлекать к нему внимание читающей публики. Чудесный скипетр диалектики заблистал в его деснице, и в конце концов наиболее образованная часть общества пришла к заключению, что он — явленье «вечной силы, всегда желавшей зла, творившей лишь добро». И в России, когда она твердо вступила на стезю крайнего отрицания, ради великого утверждения, он творил немало зла, исключительно ради добра, и даже, по свидетельству симпатизировавшего ему большого мастера литературы, исполнял поручения Господа по дарованию вечного покоя отдельным избранным. Во всяком случае увлечение диалектическим методом познания вызвало на свет новые силы для увеличения запутанности понятий добра и зла.

Учение о единстве и борьбе противоположностей, именуемое вкратце диалектикой (бывшей для древних греков умением выяснять истину в процессе диалога в форме вопросов и ответов) оказалось для людей, у которых в качестве твердых критериев осталась только безграничная вера в возможности человеческого разума, в прогресс и в голую силу, оно стало сильнейшим средством для смешения всех понятий и представлений. Сколько-нибудь строгие различия (с чего собственно начиналась диалектика) и четкие дефиниции канули в прошлое или приютились в области точных наук. В области же морали все пошло вразнос, чтобы в конце концов утонуть в омуте оккультных «наук», в дзен-буддизме и в психоанализе. Самое скверное в этом смешении было то, что если на Востоке полярность понятий типа «ян — инь», возникнув в седой древности, сохраняет и поныне все ту же четкость различий, на рационалистическом Западе смешение достигло уровня разнузданного гнозиса рубежа эр, и границы между понятиями расползлись, превратившись в туманности. Всевозможные употребления понятия «свобода» предоставляли неограниченные возможности для придания благородства террору, коль скоро он выступал как средство борьбы за свободу порабощенного народа или сословия. А именно под такими знаменами он только и выступал в век итальянских карбонариев, ирландских фениев, русских народовольцев и китайских тайпинов. В век бурно распространяющегося в Европе либерализма и его мятежного отпрыска — социализма и столь же быстрой секуляризации религиозных ценностей, выраженные одними и теми же словами, но разные по происхождению понятия оказываются способными меняться местами. Понятие освобождения от угнетения, вполне земное «здесь и сейчас» смешивается с понятием божественной свободы, которая приходит в душу человека с познанием Истины, а дальше — все по логике революционного мифа. Что ж удивительного, что террористы почитаются многими как герои, а окончив свои дни на плахе, как святые мученики?

Трудно поверить невзначай, как много значит для нас смысл основных понятий нашего языка. Стоит лишь измениться какому-либо из них, как в нашей жизни наступают перемены, куда более значительные, чем от смены правительств. Когда же меняется самое главное понятие, наступает пора перемен всех основных понятий, критериев и ценностей. Как только рвущийся к неограниченной свободе разум низверг вслед за понятием «Святой церкви» понятие «Живого Бога», поменяв его на масонское понятие о «Высшем Существе», сокрытым где-то в звездных туманностях и не внемлющем детскому лепету человеческих молитв, немедленно все метафизические понятия, жившие на верхнем этаже человеческого сознания, стали перебираться на нижний, каждое в обитель своего естественного двойника. Поскольку связь с небом прекратилась, слово «благодать» стало выражать полное телесное довольство и спокойствие, «любовь» — сексуальное влечение, «вера» — относительное доверие людей друг к другу, а также веру в прогресс, в науку, в хиромантию и в астрологию. Кстати последняя, став устами древней судьбы, полностью восторжествовала над Провидением Божьим, низведенным на уровень загадочной Мировой воли, принявшей на себя ответственность за исход крупнейших сражений, правительственных заговоров и династических браков. Наконец и Иисус Христос, Богочеловек, Спаситель и Учитель рода людского, был низведен на роль одного из бродячих учителей иудейских, отличившихся своею мудростью и высокой нравственностью.

Так проходит слава неба в приземленном сознании людском.

Новые «крестоносцы» и ассасины

Что же касается роста и распространения террора, то, наряду со старой верой в праведность истребления врагов Божьих, несколько ослабевшей в силу метафизической своей природы, революционная эпоха вдохнула новую веру, ставшую ее знамением. Это вера в насилие как ультима рация — последний довод революционеров. Если «герои 93-го», эти карающие ангелы Комитета общественного спасения во главе с «Недокупным» еще ссылались на имя народа, отправляя под нож гильотины без следствия и суда десятки тысяч «подозрительных», то их попутчик, якобинский генерал Бонопарт, став императором, не ссылался ни на что. Ему не нужны были утратившие свою силу священные права. Его правом была сама сила, нагишом без каких-либо драпировок. Свои взгляды по этому вопросу он изложил городу и миру не в знаменитом кодексе, а в короткой фразе «Большие батальоны всегда правы». Идеологов он на дух не выносил. Круша направо и налево троны европейских монархов, превращая их державы в своих сателлитов в течении полутора десятка лет, он пропитал земли Европы кровью более, чем кто-либо до него. Потом судьба, единственное во что он верил, смахнула и его с арены истории. Но культ силы, который он воздвиг на ней, остался блистать над миром, соблазняя великое множество «глядящих в Наполеоны» бросить свой жребий в пенящиеся кровью волны истории, истории насилия.

С эпохой революций в Европе стали возникать прибежища, куда могли укрыться оппозиционеры и мятежники из наиболее деспотических государств. И естественно, что первыми такими прибежищами стали страна первой победившей революции — Нидерланды и родина либерализма Англия. В ХIХ веке гостеприимство для политических беженцев стали оказывать также Швейцария и после окончательного свержения Бурбонов Франция. В Лондоне и Париже образовались землячества итальянцев, ирландцев, поляков, венгров, немцев и русских — яростных противников трех чудовищ Священного Союза — России, Австрии и Пруссии, землячеств отнюдь не ограничивающихся помощью вновь прибывающим землякам, но ставших базами для непрестанной революционной агитации в покинутых отечествах, и подготовкой нелегальных поездок туда опытных конспираторов. В этом международном сообществе революционеров были представлены сторонники и умеренных и радикальных форм борьбы, конституционалисты и анархисты, организаторы восстаний и террористы. Последние впервые были признаны как революционеры и даже герои в кругах радикалов. Хотя слово «Бог» выпало из лексикона этих молодцов, свято место не осталось пусто. Понятия Свобода, Отечество и Народ заняли его в революционном мифе и борьба за них не потеряла нисколько от своего священного статуса. Террор даже еще в большей степени стал делом доблести и геройства, привлекающим на поприще тайных убийств молодых романтиков революции. Пальба по коронованным особам и их министрам и жандармским генералам началась не только в России и Италии, но даже в законопослушной викторианской Англии. Неудивительно, что самый громкий и роковой выстрел произвел 16-летний гимназист, убивший в Сараево эрцгерцога Австрийской империи и его супругу. Этим была поставлена точка под ханжескими надеждами, высказанными в связи с открытием в 1850 году первой Всемирной промышленной выставки в лондонском Гайд-парке, которой надлежало стать подлинным праздником Труда и Прогресса и дать «полное представление о современном развитии человечества и отправную точку для усилий всех наций.

Тремя годами позже три наиболее великих из этих всех сцепились в Крыму за право опеки над слабеющей Турецкой империей. Проиграло отставшее от прогресса Российское царство, но не до конца. Конец был отложен на следующий век, пока конкуренция не перехлынула через скромный бордюрчик договоренности о всеобщем мире и согласии, достигнутой на ни к чему не обязывавшей Гаагской конференции. Волна поднялась особенно высоко благодаря включению в грызню неожиданно и явно не ко времени воскресшей Германской империи, уже успевшей отгрызть жирные куски от соседей и ощутив прилив хищной энергии, приготовившейся к большой драке, чтобы ни с кем не делясь, заполучить Турцию с Балканами и Ближним Востоком и одним махом изменить расстановку сил на планете. Все получилось однако не так, как грезилось полусумасшедшему кайзеру и его воинственным подданным. Просчитался и понадеявшийся на его силы султан, и австрийский император. А больше всех — его недалекий родственник и неожиданный противник — русский царь. Судьбы войн решаются не верховными правителями и даже не полководцами, а состоянием воющих народов как на фронтах, так и в тылах. И если пытаться определить главный земной фактор, влияющий на судьбы народов в каждую отдельную эпоху, то искать его надо там, где сливаются воедино стремления народа, общества и государства. Немецкая армия была превосходно подготовлена к войне не слишком продолжительной, а народ по большей части был одержим верой в безусловное превосходство своей победоносной Империи над всеми врагами, то есть был един со своим кайзером. Эта вера и стала причиной его поражения. Опираясь на нее правительство Вильгельма II вело себя вызывающе, полагая, что страх перед германской мощью оставит Англию одинокой перед ее превосходящими силами. В такой ситуации война представлялась триумфальным блицкригом на Ближнем востоке и изоляцией противника на его острове. Но вскоре планы пришлось переделывать. Страх перед германскими угрозами не парализовал Францию, а заставил примириться с Англией и заключить «Сердечное согласие». Не успел Генштаб скорректировать план возможной войны на континенте с учетом этого союза, как английский король сумел и Россию втянуть в него. Генштаб счел новую ситуацию стратегически невыгодной для начала войны, но вера «железного» кайзера и народа в победу была несокрушима. В результате трехлетней войны на два фронта силы Германии были истощены, и даже удавшаяся провокация с выводом из войны России не смогла ей помочь, так как через три недели после отречения русского царя в войну с Германией вступили США. Через год после захвата власти в России большевиками Германская империя испустила дух.

Российская империя была подготовлена к войне хуже всех, не считая Турции. Если Англия, Франция и Германия после окончания Наполеоновских войн непрерывно обновляли и совершенствовали военную технику своих вооруженных сил, то Россия, в немалой степени благодаря спесивой глупости своего царя, почитала себя могущественнейшей державой мира и с невежественным презрением относилась ко всем выдумкам Запада. Без малейших колебаний вступила она в Крымскую войну, как наследница побед Екатерининской эпохи и постыдное поражение на собственной земле стало для нее общенациональной катастрофой. Царь выпил крысиного яда, оставив сыну невыносимое для своего самолюбия дело подписания позорного мира. Но для великорусского духа, которым было пропитано общество и темная масса народа, нежданно грянувший гром потряс весь мир их представлений. Виноватым во всем стал, конечно, один царь. Всего лишь за несколько лет до того к нему, услышав «свыше глас», с пророческим словом обращался Федор Тютчев: «Четвертый век уж на исходе, — Свершится он — и грянет час!.. И своды древние Софии, в возобновленной Византии Вновь осенят Христов алтарь. Пади пред ним, о царь России… И встань как всеславянский царь!» Когда же час грянул, но не так, как ожидал поэт, он разразился уничтожающей эпиграммой — эпитафией, хотя и верной по содержанию, но не провокатору лжепророку ее надо было писать: «Не Богу Ты служил и не России, Служил лишь суете своей, И все дела твои, и добрые и злые, — Все было ложь в тебе, все призраки пустые: Ты был не царь, а лицедей!» Настоящая беда была не в том, что призраки пустые царили в ультрапатриотическом сознании самого поэта, игравшего по меткому замечанию графа Ивана Гагарина в петербургских салонах «роль какого-то православного графа де Местра». Роковой бедой русского народа стало то, что эти призраки не покидают его сознания с той далекой поры, как бежавшая из захваченного турками Константинополя царевна привезла московскому князю в приданное византийскую спесь, и он тут же превратился в Царя всея Руси, а Москва — в Третий Рим. Эта великая «русская идея», дружно взойдя на хорошо унавоженной почве московского княжества на века стала истинным проклятием России, как идея «Священной Римской Империи германского народа» для Германии.

Народы, у которых в период формирования национального этноса начинает превыше всего цениться власть силы, которые именно в вооруженном насилии видят главное свое превосходство над соседями и в языческом пантеоне которых верховенство достается в результате борьбы богам воителям, владыкам грозы и бури — эти народы и веру меняют на христианскую только в результате жестокого насилия — принимают крещение огнем и мечом. Но в глубине народной души остается старая вера, и тогда Христос превращается только в оболочку для древнего Вотана или Перуна, и именем Христовым совершаются преступления — кровопролитные войны и карательные экспедиции, а убийцы и палачи именуются миротворцами и христолюбивым воинством. Когда же подобные «христиане» терпят в войне поражение, то виновной непременно оказывается недостаточно сильная власть, и приходит пора воскрешения революционного мифа.

Но не только военная катастрофа в Крыму повернула судьбу Российской империи к будущей государственной катастрофе. Поражение заставило власть наконец заняться реформами, и тут выяснилось, что она катастрофически не понимает своего народа, не понимает, что и как нужно реформировать. Первым и главным вопросом считался вопрос об освобождении народа, то есть крестьянства от крепостной зависимости от дворянства. Личная крепостная зависимость была ужасна. Первой заботой матушки-государыни, плохо говорившей по-русски, но хорошо ознакомившейся с русским способом менять неугодных дворянству государей, было всячески задобрить это дворянство, дать понять ему, что она именно их государыня. Для этого был издан указ «Об вольностях дворянских», согласно которому дворянин освобождался от обязательной службы государству. Другой указ предоставлял дворянам практически неограниченную власть над их крепостными вплоть до отправки их за проступки в Сибирь на каторгу. Крепостным же категорически запрещалось жаловаться на своих господ. Так всемилостивейшая императрица окончательно расколола страну на деспотов господ и «подлый народ» рабов, поощрив дикий произвол со стороны первых и глухую ненависть со стороны вторых. С пугачевшиной ее войска справятся и воздадут мятежникам за пролитую дворянскую кровь десятикратно, но страх перед закабаленным народом с той поры не покинет сословие господ. А в народе с каждым поколением будет расти число «мужичков из робких», с таким мастерством запечатленными Репиным на знаменитом портрете.

В 1861 году царь и его советники, найдя наконец способ решить дело так, чтобы волки были сыты, а овцы целы, освободили крестьян, но ни господа, ни рабы в большинстве своем не порадовались тому. Господа, оставшись без рабов, перестали чувствовать себя настоящими господами. Деревня, лежащая против имения, переставала быть бессловесно покорной. И полицейско-вотчинный надзор за бывшими крепостными, порученный бывшим их господам не давал им достаточной уверенности в безусловной, как прежде, прочности своей власти. Даже дворня теперь из холопов превратилась в лакеев. Мужики, оставшись с нищими наделами земли, полученными по договору, которого они и прочитать не могли, стали терять почву под ногами. И многие, продав свой клочок земли тем, кто побогаче, стали уходить в города, где их ждала жизнь на дне. Несчастный народ, предков которых князья рюриковичи в вековой междуусобице перегоняли со скотом как добычу из удела в удел, потом два века, грабимые монголами, после них закабаляемые своими государями, отдававшими их вместе с землями своим людям за верную службу, наконец навечно отданными как пахотный скот благородному сословию бездельников, вообще освобожденному от службы, — это и был собственно русский народ, для которого по словам насквозь лживой царицы немки Господь Бог создал ее его матушкой. Хотя сама она под именем русского народа имела в виду только русское дворянство, более чем наполовину состоящее из ее земляков немцев, потомков татар и множества прочих «разных шведов». Но есть основание считать, что к ее преступному воцарению на русской земле приложил руку князь сего мира. Дарование дворянам права быть бездельниками и лишение крепостного народа последнего права — жаловаться открыло пропасть, куда век спустя провалится дворянское царство. Бездельники не имели желания и способности понимать свой народ и нужды государства. Занимая все важные посты в государственном аппарате, они лишь способствовали разрушению всех связей в государстве, превращая население страны в бесправных подданных бюрократии.

Именно эту модель, только лишь в несравнимо более жестоком исполнении получат народы империи при власти большевистского фашизма. Даже когда немногие из их среды осознают неотвратимую необходимость радикальных реформ и убедят в этом царя, темное большинство, видя в этих реформах лишь угрозу власти своего произвола, саботируя их всеми силами, лишают силы трусливые полумеры изменить роковой ход событий. Народ, оказавшийся неспособным в обстоятельствах своей истории сохранить и укрепить зачатки своих прав, которыми обладал в Великом Новгороде и в Киеве, утративший за века рабства какое-либо представление о свободе и о человеческом достоинстве, народ, возненавидевший своих бар и свой подневольный труд, хотел только вдосталь земли, чтобы не помирать с голоду, и воли, чтобы залить свою душу вином и забыть о своей тяжкой доле в хмельном веселье, чтоб полежать порою на печи без забот, как барин, или побродить с бредишком в речке. Этого ему реформа не дала. Дала лишь волю пропить свой «ваучер» и стать «бомжом». Таким образом, лишив помещиков рабов, а крестьян земли, реформа лишила значительную часть тех, и других средств существования. Множество бездарных землевладельцев, чтобы продлить беззаботную паразитическую жизнь, стали продавать свои леса, пашни и луга предприимчивым и оборотистым дельцам из податного сословья. А ставшие владельцами ничтожных клочков земли, прокормиться на которых невозможно, новые вольные землепашцы, работавшие дотоле лишь из-под палки, также продавали свои жалкие десятины и шли в батраки или в городской люмпен-пролетариат.

Отнюдь не случайно «Земля и воля» появляется в России вместе с «великой» реформой 1861 года. А через три года раздается первый выстрел в царя Освободителя. Двадцатитрехлетний студент Дмитрий Каракозов впервые в русской истории поднял руку на царя, сочтя себя вправе избавить родину от «деспота». Он не сожалел даже, что руку его отвел оказавшийся рядом человек из народа. Главное было сделано — страна узнала, что в царя можно стрелять. И он не ошибся, началась охота, в результате которой после многих неудачных покушений царь был таки убит. Никому от этого легче не стало, только разом были прекращены все либеральные реформы и «Победоносцев над Россией простер совиные крыла». Однако широкая волна репрессий «против жидов и студентов» не смогла остановить начавшейся подпольной борьбы. Исполнительный комитет «Народной Воли» продолжал террор, и следующий царь, удирая от террористов на поезде из двух вагонов с двумя паровозами, попал в катастрофу, из которой выбрался с поврежденными почками, что вкупе с пьянством и распутством и свело его через шесть лет в могилу, не дав дожить до пятидесяти лет.

Трудно было понять лучшим умам охранного отделения, в чем причины этих неожиданно хлынувших из подполья волн бесстрашного протеста и непримиримой ненависти. Трудно было, да и сейчас нелегко, поверить, что юный отпрыск из зажиточной дворянской семьи, приехав из провинции в Москву, чтобы учиться в университете, сразу же проникается революционной идеологией. Матерый враг — Герцен пишет из Лондона восторженное письмо Царю Освободителю, а 19-летний Петр Заичневский отправляется призывать крестьян к черному переделу земли и к неповиновению властям, и к 20 годам оказавшись в тюрьме, пишет от имени «Молодой России» воззвание к интеллигенции и офицерам армии, призывая к восстанию против самодержавия. Он не верит в народные массы, потому что они слишком инертны и «всегда покоряются свершившемуся факту», но верует, что лучшие образованные люди могут объединившись свергнуть царя и правительство и тогда освобожденный народ с радостью присоединится к ним. Конечно, возраст, — «мятежная пора», но ведь многим корнетам и подпоручикам, восставшим в декабре 25-го было не больше. Однако тогда достаточно было повесить пятерых и отправить пару сотен в Сибирь, чтобы все затихло. Теперь же, хотя и повешено, и расстреляно и сослано в каторгу много больше, никаких признаков прекращения подрывной деятельности тайных организаций не наблюдалось. Такова уж специфическая особенность мышленья у тружеников органов госбезопасности — они всегда сосредоточены на злобе дня и не доверяют историческим обобщениям, а потому и не могли заметить, занятые слежкой и охотой за революционерами, что империя, которой они служили, вступила сразу за проигранной Крымской войной в свою последнюю стадию, стадию крушения. То, что произошло с Федором Тютчевым, произошло со всей Россией. Во всем виноват оказался царь. Фанатическая вера при разочаровании превращается в фанатический нигилизм. Самоанализ и раскаяние не свойственны народным массам, но им свойственно превращать своего верховного правителя в идола власти, которому присущи все таланты и достоинства, когда он блистает в роли помазанника Божия, и все пороки, когда обнаруживается, что на самом деле нет у него никакой силы свыше. Живыми своих земных богов, оказавшихся обыкновенными людьми, фанатики отпускать не любят. Образ великой империи белых царей померк в сознании русского народа после того как самый хвастливый царь его потерпел постыдное поражение на собственной земле. Она еще просуществовала по инерции шесть десятков лет, но в состоянии скрытого смертельного недуга. Без веры своих подданных великие империи жить не могут. Еще возликовали было души православных патриотов, когда христолюбивое российское воинство разгромило в Болгарии турецкую армию и подошло вплотную к пригородам Стамбула. Но войти и установить наконец православный крест на Святой Софии не посмели, потому что в Мраморное море, как 25-ю годами ранее на рейд Севастополя, вошел английский флот. А четыре года спустя потерпели позорное поражение на Берлинском мирном конгрессе, когда оробевшие русские дипломаты отдали большую часть того, что было завоевано. Так была предана гордая слава предков. И пусть еще удалось прихватить плохо лежавший большой кусок Дальнего Востока и три средневековых ханства Средней Азии, но былой веры это вернуть уже не могло. Тем более, что подойдя к горам Афганистана русские войска вынуждены были опять отступить отброшенные метким ружейным огнем и яростными конными атаками горцев, за которыми вдалеке опять маячили проклятые англичане. Все эти крайне болезненные для самосознания Великой России события оставляли заметные для внимательного взгляда следы, по громадному зданию государства бежали трещины. В конце концов дело кончилось сущим наказанием Божьим, поражение в войне с Японией, что привело к первой неудавшейся русской революции, а голод, разруха и громадные потери на фронтах Мировой войны, довели до второй, похоронившей империю Романовых.

Потрясения сознания обществ и народов в результате военных поражений, в принципе, естественны и повсеместны, и чем больше амбиции у побежденных, тем тяжелее последствия. Во Франции монархическая форма власти была ликвидирована окончательно после разгрома армии Наполеона III армией Германии в 1870 году. Император, узурпировавший власть в 1852 году, сумел приобрести популярность после совместной с англичанами победы над Россией в Крыму, а после победы при Сольферино над австрийцами его слава достигла апогея. Но стоило ему капитулировать перед немцами и от нее не осталось и следа. Покрытый позором бежал он в Англию, найдя скромный приют у королевы Виктории, а Франция стала республикой на этот раз уже навсегда. Кумир всех сословий Второго Рейха Вильгельм II после капитуляции 1918 года был вынужден тайно бежать из страны и спрятаться на принадлежащем Нидерландам островке в Северном море, поскольку ненависть, охватившая немцев к его персоне не оставляла ему шансов на жизнь в родной стране. История богата примерами подобного рода, свидетельствующими, что если и не всегда в таких ситуациях происходят революции, свергающие власть, обманувшую агрессивные амбиции народа и общества, то глубокое разочарование в ней, чреватое грядущими катаклизмами наступает всегда. Однако ликование парижан вокруг гильотины после казни Робеспьра (ничем по сути не отличавшееся от ликования после казни короля), и итальянцев вокруг виселицы с подвешенным за ноги трупом Муссолини, равно как и арабов вокруг сброшенной с пьедестала статуи Хусейна отнюдь не свидетельствует о приверженности их к демократическим идеалам. Власть черни, названная Полибием охлократией, или беспределом, как называют ее в России, — это злокачественное перерождение демократии, и если в душе народа не достает нравственного иммунитета против него, оно неизбежно проявится при соответствующих условиях. Таковыми является духовный кризис, охватывающий в годину тяжких бедствий общество и народ, обнаруживающий, что у них нет ни подлинной веры в Бога, ни сознания естественного закона.

(продолжение)