Доживавшие последние дни ответственные сотрудники райкома весьма побаивались пришествия этих активистов, готовы были принять меры (и принимали) по первому их требованию. Мне и тогда не очень верилось в искренность сих деятелей. Но останавливал себя, думал, интуиция подводит.
МНОГОТИРАЖКА
ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ,
или
А ГИЦ ИН ПАРОВОЗ!
(окончание. Начало в № 5-6/2023)
МАЛЕНЬКИЕ ХИТРОСТИ
Невольными агитаторами за подписку на «Рудный Ковдор» стали учителя русского языка. Газету почтальоны приносили почти в каждую квартиру, грех было не воспользоваться таким подспорьем в домашних заданиях по русскому языку.
Подбор кадров я пытался начинать с чувства слова, с умения писать образно и внятно. Проверял абитуриентов на журнале «Химия и жизнь». Он выходил в свет под эгидой Академии наук СССР и умудрялся о техницизмах — химия и химическая промышленность — писать так, что чуть ли не каждый очерк или заметку, не говоря уже о переписке с читателями, хотелось декламировать вслух. Получать эстетическое удовольствие. Как от хороших стихов.
Имелась ещё одна особенность, на каковую учителя не могли не обратить внимание. Газета старалась не игнорировать букву «Ё». Подобно учебникам для младших классов да издательствам для детей.
«Обозначено в меню, а в натуре нету» — эти строки из поэмы Александра Твардовского «Тёркин на том свете» вполне можно поставить эпиграфом к рассказу о седьмой букве русского алфавита. Сверился с Толковым словарём Даля, Толковым академическим четырёхтомником, с орфографическими словарями. После шестой буквы алфавита — «Е» сразу идёт восьмая буква «Ж». Седьмая «Ё» лишена самостоятельной жилплощади. Или, как говаривали в оные времена, прописки. Скромно арендует площади у своей родственницы без точек на голове.
На рубеже восьмидесятых, в период, когда тираж «Рудного Ковдора» достиг максимума, в «Литературной газете» и в прочих уважаемых изданиях вспыхивали дискуссии по поводу вопиющей дискриминации «Ё». Ревнители языка в ранге академиков, профессоров и доцентов не жалели красок, доказывая, как важна отверженная буква (внедрённая первым президентом Российской Академии, княгиней Екатериной Дашковой) для понимания смысла написанного. Иначе глазом не успеем моргнуть, как докатимся до уровня языков, на которых пишется одно, произносится другое, а понимается вообще третье…
После всплеска дебатов гонимая буква появлялась в книгах для среднего школьного возраста, но и только. Личный пример инициатора дискуссии — «Литературки» — постепенно выдыхался и буква-великомученица вновь исчезала с её страниц. Даже в статьях, в защиту «Ё».
А чего было копья ломать? Ларчик просто открывался. Без малого целый век отечественная полиграфия держалась на строкоотливной машине, на линотипе. На аппарате, что заменил ручной набор Гуттенберга и первопечатника Фёдорова. Производительность строкоотливной машины колебалась от 150 до 700 знаков в минуту.
Линотипы разработали в Германии в расчёте на латинский шрифт. В нём всего-то 28 букв. А в кириллице после нескольких сокращений всё равно осталось 33 буквы. Любой первоклассник подтвердит. Каждая добавочная буква требует дополнительной дорожки для матрицы, утяжеляет и усложняет механизм. Потому отечественные умельцы убрали из клавиатуры редко употребляемые знаки, в их числе букву «Ё». Вынесли их на полочку сбоку. Ради «Ё» линотиписту приходилось отвлекаться от клавиатуры, брать матрицу из каретки, вставлять в строку… И лишнее время, и утрата ритма. Кому охота на сдельщине постоянно спотыкаться и терять в заработке?
Знаю лишь одно исключение и звать его Машей, кличка — Блин. Уж простите, так в глаза и за глаза величали линотипистку из Кандалакши М. П. Коновалову. Всем асам ас! Маша умудрялась в строку на два квадрата с четвертью вгонять до 27 знаков убористого шрифта под названием «рубленый». После неё запятую не вставишь, не то что букву. С Коноваловой у нас сложились прочные деловые отношения. Как-то я заслал материал на четыре с половиной и посчитал, что должно получиться четыреста с чем-то строк. То ли отчёт с выборов, то ли ещё что-то официальное. Маша не поленилась, приложила строкомер к набору. Оказалось, я ошибся всего на одну строку. С той поры до самого прощания с Кандалакшей свой привычный негативный возглас «Эх, блин!» Маша в адрес «Рудного Ковдора» и его редактора не применяла. Одаривала исключительно улыбками.
Порох дискуссии постоянно сырел. Линотипистам бюджет собственных семей оказывался ближе. Споры тихо сходили на нет. О чём думали создатели полиграфических машин — не знаю. Гонимая буква так и не появилась на клавиатуре самых популярных в СССР линотипах под названием «Россия».
Давно вроде всё стало на свои места. На клавиатуре компьютеров «Ё» имеется. Однако не используется. Потому читателю приходится самостоятельно отличать местоимение «все» от наречия «всё». И думать при этом: «Неужто инвалида, постоянно хромающего на седьмую букву своего алфавита, кто-то назвал Великим и Могучим? Не иначе, безграмотный чудак!».
Справедливости ради, отмечу, что в «Рудном Ковдоре» порой было не до буквы «Ё». Насущных забот хватало. Рабочие будни далеко не всегда подобны железнодорожной колее или асфальтовому шоссе.
Ковдорская многотиражка была для типографии «Кандалакшского коммуниста» — добавочной нагрузкой. На стандартных бланках для предприятий можно заработать больше денег. С меньшими затратами труда.
А я с первых месяцев взял курс на переход с пятиколонной вёрстки (ширина 2 квадрата и три четверти) на шестиколонную (размер строки — 2 квадрата с четвертью). Шестиколонник почти вдвое увеличивал возможности размещения материалов и увеличивал нагрузку на верстальщика. Линеек между колонками больше, а каждый стык надо подгонять отдельно. И не забыть крепко-накрепко зажать полосу, иначе при плоской печати набор грозит рассыпаться.
Это потом, после тиража в 5 тысяч экземпляров, директор типографии Спиров (возглавлявший до Разина тамошнюю газету) перевёл «Рудный Ковдор» на ротационную печать. На что ушли годы. У ротационной печати — свои заморочки: легко перепутать полосы местами. В чём однажды убедился, когда раскрыл свежий номер. Правда, читатели на типографский ляп внимания не обратили.
И всё же, и всё же, никто из полиграфистов не отказывался работать на «Рудном Ковдоре». Из-за девяти строк полужирной нонпарели, помещённых в конце каждого номера. По примеру списка киногруппы, работавшей над созданием фильма.
Каждый раз перечислял пофамильно рабочих типографии, отливавших строки на линотипе, верставших полосы за талером, нарезавших клише, печатавших… Если по-честному, вклад полиграфистов сопоставим с продукцией творческих сотрудников, штатных и внештатных. Пусть в Ковдоре фамилии кандалакшских полиграфистов мало что говорили, зато исполнителям было приятно. Моральный фактор действовал безотказно.
Линотипистки встречали поздними вечером поезд из Ковдора, забирали из почтового вагона очередную порцию материалов. Маленькая районная типография, а других в райцентрах не держали, была не в состоянии за один вечер и утро переварить набор четырёх полос. Приходилось, начиная с понедельника, возить пакеты на вокзал и бросать их в прорезь почтового вагона.
Эти пакеты в некотором роде иллюстрируют отношение к газете со стороны не самого крупного в Ковдоре коллектива железнодорожников. Да, к 15.30, к последнему автобусу, надо было приготовить конверт. В противном случае приходилось брать ситуацию в свои руки. Ибо на пробежаться пешком времени не оставалось. В отличие от сотрудников мне было легче остановить попутку. Меня знали в лицо.
Но все эти услуги грозили оказаться напрасными, если бы пригородный поезд отправился вовремя, в 16.00. Вопреки любимой шутке начальника вокзала Яблонского: «Девиз железнодорожников: «Все поезда отправлять досрочно!» — он бывало (или дежурный) задерживали отправку на 10–15 минут. Не было случая, чтобы просьбу редакции проигнорировали.
Необходимость заранее засылать набор в Кандалакшу возникла, когда мы перешли (в связи с ударной стройкой) на выпуск спаренных номеров. По правилам мы имели право выпускать лишь двухполоску. Газетчики меня поймут: сильно ли разбежишься, если в твоём распоряжении всего две полосы — первая и последняя. Сработала чисто техническая причина для поблажки — типография за сто километров. С 1974 года «Рудный» стал выходить спаренными, на четырёх полосах, номерами. Так что фраза о всех четырёх полосах, которой впоследствии озаглавил книгу мемуаров, в общем-то несколько нелегальна.
Кстати, позднее, в Умбе, где малоформатной районной газете полагалось выходить три раза в неделю на двух полосах, я сделал для субботнего номера исключение — преобразовал его в миниатюрную четырёхполоску на манер популярного в те годы еженедельника «Футбол». Разумеется, без ущерба для количества материалов, ибо сам себе был владыкой — и редактор, и директор типографии в одном лице. Предварительно позаботился об оснащении линотипов более ёмким, «рубленым», шрифтом. Разворот порой шёл сплошняком, без пробела посерёдке. Так что и тут придраться к нам не было формальных поводов.
Надо бы отдельно поговорить о заголовках. О тех самых, о которых в записной книжке Ильфа сказано «Редактор в ужасе схватился за заголовок» … Порой удавалось втиснуть в него содержание заметки. Например, о работе кружков самодеятельности в Доме культуры: «Не слышны в ДК даже шорохи…». Или о том, что в отделе рабочего снабжения комбината не позаботились об утеплении картофелехранилища: «У картофеля мундир не на меху». Или о нарождающейся угрозе городу: «Кому подвластно стадо гаражей?».
Не знаю, получалось или нет, но всегда старался, чтоб один-два заголовка в номере привлекли внимание, возбудили ассоциации, просто вызвали улыбку. Или, возмущение. Например: «КрАЗ! И нет газона…». Порой на поиски запоминающегося заголовка уходило больше времени, чем на написание самой статьи. Но честное слово, затраты труда стоили результата. Заметку под бросающимися в глаза двумя-тремя словами, набранными большим кеглем, обязательно заметят и прочтут.
Браться приходилось за многое. В том числе за неположенное по штату, просто не профильное. В отличие от многотиражки строителей в Апатитах или печатного органа Севморпути «Арктическая звезда» «Рудный Ковдор» был со дня основания единственной газетой в городе и окрестностях. Потому занимался не только организацией конкурса стенных газет к Дню печати. Впрочем, его никто не приказывал нам проводить. Мы преследовали свою корыстную цель — выискивали потенциальных авторов.
Не имелось в городе и объединённого спортивного начальства. Три кита — КГОК, ГОК «Ковдорслюда» и трест «Ковдорстрой» — плюс более мелкие организации распределили между собой обязанности. Кто отвечал за освещённую трассу для лыжников, кто озаботился хоккейными площадками и стадионом, кто организовывал во дворе школы площадку с полосой препятствий из отслуживших своё шин. Основной тягловой силой выступал Ковдорский ГОК.
Во второй школе, находившейся под патронатом «Ковдорслюды», появился энтузиаст-физрук, приспособил спортзал для игр в мини-футбол. Ещё более мини, чем на всесоюзных первенствах. Игроков на площадке — трое, ворота — хоккейные, но с приваренной внизу перекладиной. Чтобы нельзя было закатить мяч, только забить. Вскоре игра захватила и увлекла родителей школьников. В неё включились почти все цеха КГОКа. Благо физрук, Владимир Николаевич Нерода, привечал всех и проводил в спортзале оба выходных. Взвалил на себя обязанность главного судьи.
В первый же год количество команд перевалило за десяток, а там пришлось организовать вторую и третью лиги. Столько желающих. Всё тёмное время года самая активная мужская половина населения города гоняла мяч. Редакции ничего не оставалось, как возглавить хорошее дело. Дать первенству своё имя, регулярно помещать репортажи. С раздачей на финише сезона призов и грамот участникам. Призы поставляли профкомитеты предприятий, а грамоты «Рудного Ковдора» — вклад редакции. Многотиражка дала своё имя также лыжным и прочим соревнованиям в городе.
Постепенно ковдорчане привыкли черпать необходимую информацию в многотиражке — от летнего расписания поездов из Кандалакши до графика работы ковдорских магазинов. Вплоть до дня перехода на зимнее и летнее время включительно. Всё это требовало от сотрудников редакции определённых усилий, но и отдача в виде подписки постоянно сказывалась.
Не знаю, полагалось ли, многотиражке — печатному варианту стенгазеты — взимать деньги за рекламу. Да и ОРС, то бишь отдел рабочего снабжения, был не самостоятельной организацией, а своего рода отделом Ковдорского ГОКа. Требовать оплату за услуги с подразделений материнского предприятия — это уже слишком. Редакция обзванивала магазины совсем с другой целью: дабы сообщить читателям полезную информацию: насколько перед праздником продлена работа торговых заведений. Заголовок к рекламе о том же говорил: «Торопись успеть!».
Линию заботы о читателях попытался было проводить в районной газете, в «Терском коммунисте». Большинство жило у самого Белого моря. Подумалось, им очень важно знать расписание приливов и отливов. В размышлении рыбалки. Назавтра — строгая выволочка по телефону от главы инспекции рыбнадзора. Вскоре сам ответственный товарищ прибыл собственной персоной. Нет, не для того, чтобы познакомиться и лично пожать руку. На разного рода районных активах мы без того встречались. Прибыл, чтобы лично пресечь потакание браконьерам, которые без того прекрасно знают, когда рыба, то бишь сёмга, заходит на пресницу, в устье рек Умба и Варзуга, а когда не торопится.
Сыграли свою роль всякие конкурсы. Например, словотворчество дошкольников. До сих пор улыбаюсь находкам маленьких ковдорчан. Один из них назвал ураганный ветер «враганом», а второй перечислил три самых важных города страны: «Кандалакша, Москва, в Отпуск».
Многие авторы «Рудного Ковдора» той поры были людьми примерно одного возраста. Или чуток младше меня. Одинаково реагировали на наследство Ильфа и Петрова, сходу понимали, почему заметка о ситуации в Доме культуры помещена под заголовком «Отдых не вытанцовывается», отчего «Семь бед — один обед» и что «Топтобусом» быстрее». Или ситуация, когда «Точка есть, а опоры — нету». И что далеко не уедешь, если мчишься «Вперёд на всех… тормозах».
С иными из постоянных авторов газеты, с геологом Колей Голиковым, мы сходились даже в пристрастиях. Он знал наизусть стихи Михаила Светлова. В студенческие годы играл главного героя по имени «Налево-Направо» в романтической пьесе Михал-Аркадьевича. Пусть основная масса читателей газеты такими мелочами не заморачивалась, но люди вольно или невольно, всегда прислушиваются к мнению тех, кого уважают. Одна история с Виктором Попытайленко чего стоила. В Апатитах председатель парткомиссии требовал от него покаяния: начальник СМУ не закопал с мусором бракованные железобетонные плиты, а продал их по остаточной стоимости сотрудникам. Председатель наседал и наседал. В конце концов, Витя не выдержал, кинул на стол кандидатскую карточку и сказал:
— Я с этим человеком не могу быть в одной партии, с ним рядом дышать нечем!
Спустя несколько дней Попытайленко — дважды орденоносец за успехи на стройках ГОКа — сдавал дела новому начальнику СМУ. Перешёл в рядовые бетонщики…
В отличие от пятидесятитысячного (уже можно раскрыть тайну киевского «почтового ящика») «Арсенала» профком Ковдорского ГОКа не располагал большими финансовыми возможностями. Не мог даже субсидировать поездку отличившихся рабкоров на воскресенье в «Рубиновое» — на базу отдыха «Ковдорстроя». Но какие-то средства всё же выделял. Потому в 1978-м удалось с помощью кандалакшских умельцев выгравировать партию значков, посвящённых тысячному номеру «Рудного Ковдора». В городе, где не имелось никаких местных реликвий, это было весомое отличие.
Бухгалтерия ГОКа оплачивала дополнительные счета за переплёт 20–25 годовых подшивок многотиражки. Ими мы награждали наиболее активных рабкоров. Вдобавок к грамотам, благодарностям в газете и такое прочее. В сравнении с гонорарными возможностями районных газет вроде мизер, а всё-таки — память. Насколько знаю, она передаётся в наследие уже третьему-четвёртому поколению ковдорчан.
На исходе семидесятых популярности многотиражке добавила газетная кампания за организацию общества садоводов. Про безвозмездную передачу в собственность гектаров тогда никто не мечтал, но садово-огородные участки — по шесть соток на брата с мини-хатой посерёдке — уже появлялись в стране. Подтолкнуло отсутствие в магазинах ОРСа картофеля. В стране неурожай, польские клубни помёрзли в пути.
Поделились опытом читатели из посёлков слюдодобытчиков. Они давно и успешно выращивали клубнику. Если удавалось добыть машину навоза, то и картошку. Не говоря уж о парниках с огурцами и помидорами. Из номера в номер, в качестве нелобовой агитации, мы публиковали их заметки. Нашли старожилов, которые рассказали, что заключённые, строившие до войны железную дорогу из Пинозера до Ковдора, обеспечивали себя картофелем и капустой с репой. Овощами, которые русские поселенцы, обжившие южный берег Кольского полуострова, извечно выращивали. Поморы завозили из Архангельска только рожь. В обмен на сёмгу. Выходцы с Терского берега, а их среди ковдорчан много, отозвались на приглашение повспоминать и даже поделились большим секретом: в Варзуге свинопоголовье откармливают сцеженным молоком. Поскольку вывозить молочные продукты — себе дороже. Из-за отсутствия дорог.
Откликнулись в профкоме комбината, одобрили инициативу начальника ЖЭКа Льва Саркисова. Он проект устава общества садоводов набросал и придумал название — «Надежда». Инициативу ковдорчан вскоре поддержали жители Мончегорска, Мурманска и Кандалакши, запросили для ознакомления проекты устава «Надежды». Вокруг промышленных центров полуострова повозникали садово-огородные участки. Нынче более половины ранних овощей область выращивает самостоятельно.
Но в туманную даль Кировский горком партии не заглядывал. Зато год за годом отмечал падение числа подписчиков «Кировского рабочего» в Ковдоре и его пригородах. В конце концов, количество их снизилось до неприличной цифры, равнозначной численности секретарей первичных партийных организаций крупных цехов, участков и управлений.
Горком, в лице его секретаря по идеологии, принял меры, постановил заслушать на заседании отдела отчёт редактора ковдорской многотиражки. Поначалу хотели «решить вопрос» тихо-мирно — просто заменить редактора. По такому случаю вызвали в Апатиты сотрудницу «Рудного Ковдора», члена партии и журналистку по образованию, предложили женщине возглавить «отстающий участок». И так убеждали, и эдак. Но Татьяна Сапронова наотрез отказалась, сказала, что у неё на руках маленький ребёнок.
Идеологи ввели в бой тяжёлое оружие — в лице заместителя редактора «Кировского рабочего» Шиганова. Уж он расстарался. Часа полтора доказывал, что многотиражка разбазаривает дорогую газетную площадь, постоянно публикует необязательные материалы в ущерб необходимых. Мало того! Газета потакает частнособственническим инстинктам, ратует за огородничество в ущерб субботникам по озеленению города… Воскликнул:
— Разве газета имеет право называться партийной, когда она о каких-то огородах пишет чаще и больше, чем о партийной учёбе!
Спасибо Сапроновой, я успел приготовиться к спорам-разговорам. Отпарировал цифрой. За прошедшие полгода газета опубликовала 29 материалов о садоводах. Но и Шиганов даром времени не терял. Он согласился с цифрой 29. Но подчеркнул, что партийной учёбе отведено меньше места…
— Сколько?
— Всего 28 материалов…
Не знаю, чем бы закончилась та история, если бы на заседание отдела пропаганды Кировского горкома партии не приехал заведующий сектором печати Мурманского обкома Константин Владимирович Полтев. Как и почему — не знаю, но приехал. Молча сидел, слова не сказал. И дело спустили на тормозах, ограничились обсуждением без всяких последствий.
Ответственный рецензент Шиганов спустя годы среди первых переориентировался. Постригся в демократы. Обслуживал апатитского выдвиженца Оболенского, поставил на Полозкова, затем на Ельцина. Извлёк реальную пользу из своих колебаний. Дорос до главного редактора «Вечернего Мурманска».
БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ
На закате брежневского застоя, на рубеже восьмидесятых, реформы в стране оказывались успешными в случае, если они устраивали местных начальников. Партхозактив Ковдора и пригородов радостно вздохнул, когда область озвучила решение о выделении из пригородной зоны Кировска Ковдора с прилегающими посёлками. Наконец-то отпадёт необходимость по несколько раз в год мотаться по бездорожью в Апатиты на разного рода совещания-заседания. Район перестанет быть для метрополии добавочной нагрузкой при распределении бюджетных благ по остаточному признаку.
Большинство цехов ГОКа, подразделений и организаций города держали легковые «козлы-вездеходы» исключительно на случай поездок в Апатиты. В такие дни в карьере рудника «Железный» для служебных надобностей ездили на БелАЗах и прочей большегрузной технике.
С первых же шагов становления райкома, разместившегося поначалу в учебном комбинате КГОКа, ощутил внимание к своей персоне. Многими материальными ценностями ведущее предприятие города поделилось с заглавной конторой. Заминка вышла с кадрами секретарей и зав. отделов. Знаю пять или шесть человек, кому настойчиво предлагали партийные ступени для быстрого роста. Но работники ГОКа, в отличие, скажем, от «Ковдорслюды», наотрез отказались. Дескать, мы рядовые и необученные, нам сложно порвать с привычными обязанностями. Свято место пусто не бывает, секретарей быстро подобрали в области из комсомольских переростков, а вакантные места завотделов заполнили слюдодобытчики.
Вначале своей тонкой шкурой зафиксировали перемены интеллигенты-книголюбы. Они, видите ли, привыкли узнавать о подписке на многотомные издания, о поступлении новой партии книг — в книжном магазине. Теперь — фиги! Руководящая и направляющая власть в лице райкома прибрала к рукам стихийный книжный рынок, утвердила руководителя общества книголюбов и через него принялась курировать. Например, «рекомендовать» кому продать новый однотомный Энциклопедический словарь, а кто подождёт. Я сие пособие привёз из Мурманска…
Покупал обычно книги, которые откроешь больше одного раза — поэзию, справочники, близких по духу писателей. Позднее, уже в Умбе, окончательно уяснил возможности начальников, причастных к распределению книг. Детективы и прочее чтиво, развивающее не самые уважаемые черты в поведении людей, выдавались строго по ранжиру. Сначала «правом первой ночи» пользовался прокурор и заведующие отделами райкома, потом сотрудники райисполкома и милиции. Что оставалось — поступало в продажу.
Несколько раз меня приглашали на второй этаж бывшего учебного комбината ГОКа. Настойчиво рекомендовали стать заместителем редактора районки — выпускника Ленинградской Высшей партийной школы Татура. Пытался отделаться шуткой из весёлой книги о физиках. Объяснял: «Кому — Татур, а кому — Лятор». Не помогло. Пришлось перейти на прямой текст. Дело не в должности. Говорил, и повторю, что к редактору Разину в «Кандалакшский коммунист» готов пойти хоть рядовым литсотрудником. Или в отдел «Полярки» к Люде Павловой. Но быть замом у человека, который в газете смыслит, как баран в апельсинах — увольте! Из-за подобных перспектив вынужден был уехать из города, где родился, и где обитали пять поколений моих предков. Из Киева.
На Севере глотнул свежего воздуха. Оказаться снова в унизительном положении не мог и не хотел. Да и возраст не тот. Лет десять тому назад ещё хватало сил на убеждение и переубеждение дурака. А сейчас тратить впустую энергию, которая весьма нужна газете, не могу.
Райком можно понять. При всех потугах новой районке удалось достичь лишь планку подписки на «Кировский рабочий». А «Рудный Ковдор» опять отчитался перед директором ГОКа, что подписка (более 6000 экз.) целиком и полностью возместила плату за печать газеты, на остальные нужды немного осталось. Председатель профкома комбината тут же вставил шпильку, сказал, что годовая подписка не покрывает даже мою зарплату. Пришлось напомнить товарищу, что его зарплата в разы больше моей.
Райкому очень хотелось сделать «Знамя пятилетки» популярней «Рудного Ковдора». Замечу, кстати, что оба названия районной газеты — и прежнее, и нынешнее — принадлежат мне. Секретарь по идеологии попросил помочь придумать имя… Выдал штук тридцать. Не моя вина, что он выбрал самое дубовое да абстрактное. Название «Ковдорчанин» — тоже моих рук дело. Как-то с поэтом Львом Ошаниным, первостроителем Кировска, варьировали прилагательные от слова Ковдор. Образования по типу «оленегорец» резало ухо. Другое дело — «Ковдорчанин». Оно, к счастью, прижилось. И название, и определение жителя города — в одном слове.
Первые года полтора мы прожили с районной газетой довольно мирно. По наивности я порой считал, что мои советы — старожила — могут пригодиться новому коллективу. По крайней мере редактору, поскольку он так желал видеть меня своим заместителем. Всё бы ничего в той должности, если бы не приложение через тире — «заведующий отделом партийной жизни». Чем эта жизнь отличается от обычной — до сих пор для меня есть тайна великая.
При случае поделился своими впечатлениями от печатного органа райкома с зав. отделом пропаганды. Знал эту даму ещё по работе директором Ёнской школы. Меня резанула заметка с перечислением фамилий наиболее талантливых учеников детской художественной школы — сплошь дети ответственных сотрудников райкома. И редактора газеты впридачу. Ковдор городок маленький, все друг друга знают. Информация о том, что с отпрысками начальников городу несказанно повезло, авторитета этим начальникам не прибавит. Зав. пропагандой внимательно выслушала меня, вскинула глаза и спросила:
— А как быть, если они действительно талантливы?
Больше я со своим мнением не вылазил. Не высовывался даже, когда в Ковдоре, наконец, открыли типографию. Редактор районки заказал для неё шрифты на треть менее ёмкие, чем любимый мной «рубленый». То есть, на той же площади уместится меньше материала. «Рудному Ковдору», чтобы сохранить привычные для читателя сорок заметок на местные темы в номере, придётся перейти с четырёх на шесть полос… Пытался было вмешаться на стадии проекта. Дескать, зачем относить за город предприятие с выхлопами двух линотипов, когда сушка апатита и бадделеита дымят в окна домов и сей факт игнорируется санврачами… От меня, отмахнулись. Все годы, до перехода на компьютерную вёрстку, автомобиль районки три раза в неделю мотался между редакцией и типографией. Безлошадные многотиражники пешком месили грязь на дороге без тротуаров.
В «Полярную правду» по делам ГОКа и Ковдора писал редко. Она была ещё и органом облисполкома (следовательно, его отделов тоже). Здесь уж к эзоповому языку да намёкам прибегать бесполезно. В лучшем случае, сделают вид, что сие их не касается. А назвать факты в лоб — кто позволит?
На градообразующем предприятии — на Ковдорском ГОКе — лежала ответственность за развитие всей инфраструктуры Ковдора. Денег на жилфонд, детские ясли и школы, на приобретение оборудования водоочистных сооружений и пр., и пр. брать негде. Окромя прибыли ГОКа.
Другое дело — расширение предприятия. Под эту статью легче клянчить в министерстве фонды. Правда, головной кредитор и владелец — Министерство чёрной металлургии — со скрипом думало о развитии химии (апатит) и нужд приборостроения (бадделеит). Администрации комбината приходилось изворачиваться и выворачиваться наизнанку. А что делать? В первое, да и во второе десятилетие существования Ковдора, жители третьих-пятых этажей запасались холодной водой только после полуночи, когда счастливые обитатели нижних этажей отдыхали.
Свои интересы на ведомственные кредиты накладывали управления облисполкома. Не напрямую, зачем же? При согласовании того или иного объекта. Например, одну из очередей расширения ГОКа «нагрузили» хлебозаводом. Старой пекарни Ковдору вполне хватало, разве что ассортимент не баловал. Соответствующий отдел облисполкома вмешался и настоял. Пришлось чуть ли не половину целевого кредита закопать в стены да в оборудование. Они простаивали с первых же дней после торжественного пуска хлебозавода.
Написать о расточительстве в областную газету? Конечно, можно. Да кто поместит? Разве обратиться куда повыше. В «Известия»? В начале шестидесятых, при Аджубее, я там числился лауреатом. Спустя годы, моя фамилия уже ничего не значила. А если честно, то в многотиражке, потом в районке, никогда не хватало времени и сил для работы на сторону. Эпиграммы да стихотворные фельетоны, что приходили в голову на разного рода совещаниях — это тренаж, повод поразмышлять по дороге в редакцию и в поезде. Дабы поддерживать себя в форме.
Спустя годы, во время «второго пришествия» в Ковдор, облюбовал отдушину в виде журнала «ЭКО» — «Экономика промышленности». Журнал издавался в Новосибирске филиалом Академии наук и стал настольным пособием для директоров предприятий и прочих товарищей, занимавшихся делом. Туда можно было посылать материалы из своей маленькой газеты. На работу с редакцией журнала всё равно уходило от полугода до года. В ЭКО, кстати, удалось, наконец, придать гласности некоторые из подножек, которые ставили Ковдорскому ГОКу и его директору иные из настырных руководителей отделов Мурманского облисполкома.
В газете ложка хороша исключительно к обеду. А не когда информация простыла и покрылась плесенью. Оперативные сообщения с мест приветствуются на полосе свеженькими, из печки. Письма же по почте шли 3–4 дня. Собкоров, снабжённых необходимой техникой для передачи материалов, на все областные центры не напасёшься. Насколько знаю, лишь «Правда» имела в Мурманске постоянного нештатного корреспондента — заведующего партотделом «Полярки». Остальные центральные средства массовой информации время от времени удовлетворялись присылкой собственных корреспондентов.
(В скобках замечу, «Полярка» не могла себе позволить малейшего отступления от «генеральной линии». Иные из сатирических стихов даже не смел предлагать. Хотя бы такое восьмистишие:
Застыла на изгибе губ
Улыбка Монны знаменитой.
Планета крутит хула-хуп,
Играя обручем орбиты,
Ракетой пишется прогресс,
Догоним и обгоним Штаты…
Земля сгоняет лишний вес
С моей урезанной зарплаты.
После окончания университета долго пытался продолжать линию своего дипломного проекта (практического) — стихотворный фельетон в газете. Написал сотню фельетонов, а то и больше. Не считал. Хорошо освоил, что пройдёт, а что не очень. Прибегал к басням или иному не лобовому варианту. Удачный на мой взгляд, фельетон — «Богословы» — пролежал лет пять до самой перестройки, пока редактор «Полярки» Н.В. Беляев, не взял на себя ответственность и не опубликовал «мелким почерком». В фельетоне речь всего-то о реабилитации в Ватикане людей, пострадавших от инквизиции. В уста кардинала вложил строки:
В споре — да, костёр — не средство,
Но, Джордано, зря не зли,
Хочешь жить — умей вертеться!
Без отрыва от Земли.
С намёками-полунамёками — понятно. Да юмором в «Полярке» ведал ответственный товарищ, который неусыпно бдил и усматривал «воду на чужую мельницу» даже в тех случаях, в которых официальная точка зрения была другого мнения. С трибун анонимки порицали, но «не для печати», они считались важным источником информации. Потому эпиграмму:
Неизвестностью томим,
Ходит рядом аноним.
Исстрадался, избоялся,
Ходит, как под батогом,
Чтобы я не догадался
И не вычислил его…
и некоторые другие, подобные, в «Полярке» и не появились…).
Бывало забывал об угрозах райкома, об обвинениях в намеренном принижении директивного органа. Но, как сказал хороший поэт, правда, имея в виду другую ситуацию — голубоглазую кельнершу и великого Гёте — «Но она об этом не забыла, хоть и знала пиво лишь да квас…». В доме, где жил, начались какие-то странности. Как появлюсь в парадном, соседки шушукаются и разбегаются. Окончательно выяснил, что к чему, спустя несколько лет, в Умбе. Случилось пообщаться с бывшим уполномоченным КГБ по Ковдорскому району, уже не капитаном, а майором Галкиным. Он и рассказал мне, что секретарь райкома по идеологии (комсомольская кличка Моль) настоятельно просил его заняться мной и выдать на меня зубодробильный компромат. Уполномоченный — вокруг ещё времена Андропова — мог себе позволить: послал секретаря куда подальше. Объяснил, что у него своей непосредственной работы выше головы. А начальник милиции взял под козырёк и спустил по инстанциям соответствующее указание.
Участковому приказали, участковый ответил есть. Приступил к выполнению на основании своего разумения и опыта. За неделю или за две, чтобы в глаза не бросаться, обошёл соседей в доме на Слюдяной, с первого по пятый этаж. И каждого, как бы между делом, спрашивал: не бью ли я в пьяном виде свою жену, не прихожу ли домой на бровях и такое прочее? Соседи, разумеется, рассказали жене о визите участкового. Жена ввела меня в курс уже в Киеве, куда летом 1982 года мы всё же уехали. Как считали, по причине того, что ребёнку в школу идти. Пусть поучится в столице.
Справедливости ради, поводы для недовольства коллегам из районки я время от времени подкидывал. Собственно, говоря, даже мой псевдоним — Я. Ковдорский или, что ещё смешнее, Яков Дорский — родом из той заочной полемики. Обычно подписывал материалы своей фамилией. Разве, чтоб не повторяться, прибегал к псевдониму, производному от имени-отчества. Или, пользуясь правом редактора, вёл свои рубрики типа «Диву даёшься!» без подписи, подобно авторам передовых статей в серьёзных газетах.
Обилие географических псевдонимов: Кольский, Карельский, Уральский — мест, откуда новая редакция поднабралась с миру по сосенке сотрудниками, вызывало, мягко говоря, улыбку. Псевдонимы разные, а кондовый канцелярский язык — под копирку. В конце декабря 1981 года я разразился в «Рудном» статьёй под названием «Гость редакции самодеятельный стихотворец Яков Дорский». Заставил вымышленного персонажа перевести на «псевдопартийный язык» хрестоматийные стихи Пушкина, Некрасова и Агнии Барто. Цитирую: «Вопрос про чудное мгновенье стоит на должной высоте…», «За сопкой был слышен топор дровосека, так вот где скрывается фронт их работ…», «Тише, Танечка, не вой, мы вопрос рассмотрим твой…». Подтекстовка под пейзажем недвусмысленно раскрывала розыгрыш. Её тоже приведу: «За деревьями, что растут в окрестностях города Ковдор, проложена лыжня, на которой имело место катание на лыжах стихотворца Дорского. В связи с тем, что в момент съёмки фотоаппарат находился в руках поэта, присутствие его в кадре не имеет места. Что, на взгляд редакции, пейзаж не омрачило».
Тучи сгущались. Ковдорская типография добавила трудностей. В Кандалакше, хоть в столовую в обед сходишь, а здесь — куда? Одни склады вокруг. С рабочими типографии — тоже свезённым кто откуда — трудно притирался. На почту поступило негласное указание вместо «Рудного Ковдора» подписывать, вроде по ошибке, «Знамя пятилетки».
Идеологам райкома надо было бы опасаться в первую очередь своей районной газеты. «Знамя пятилетки» постоянно вызывало у читателей если не отвращение, то недоверие. Хотя бы публикацией на четвёртый день «после того, как» (то есть в четверг) Призывов ЦК КПСС к праздникам, на площади в половину газетного номера. Оно конечно, материал со всех сторон идейно выдержанный, но давно пережёванный другими изданиями. Мало кто выписывал одну газету. Чаще три, пять, а то и все десять. И журналы. Не поднимала авторитета и программа телепередач, поскольку по чисто техническим причинам подавалась усечённой почти на два дня.
При всём опыте в юморе, фельетонах и эпиграммах, я не мог угнаться за перлами, которые время от времени выдавала районка. Иные из них портили райкомовцам жизнь до самой перестройки. Давно известно, хохот, переходящий в ржание, авторитета осмеянным не прибавляет. Например, заголовок в «Знамени пятилетки» над заметкой о вреде пьянства: «Где пьют, там и горюшко…». К поговорке претензий никаких, она проверена временем. Но один из сотрудников райкома, а именно — заведующий орг. отделом, носил фамилию Горюшко… Ситуацию не спасало, что Александр Иванович, в отличие от иных коллег по работе, отличался и умом, и тактом, и знаниями.
В Киеве родители, наконец, получили квартиру. Жилплощадь с учётом моей семьи. Обитатели моего родного Подола — старинного района Киева, где издревле селились кожемяки, дегтяри и прочие ремесленники — к тому времени стали переселяться в новое благоустроенное жильё. Через год-другой до нас дошла бы очередь. Да вмешались мои давние комсомольские друзья, помнившие, что это я сочинил слова песни на музыку знаменитого композитора Данкевича — «Комсомольская юность Печерска».
Но и друзья по комсомолу ничего не могли изменить в тенденции о недопущении «инвалидов пятой группы» к работе в редакциях. Помыкался, помыкался, попытался освоиться в заглавном издательстве учёных — «Наукова думка» — да убедился, что не моё это дело. Нужна газета, а с нею как раз напряжёнка за напряжёнкой. Ах, как побагровела заместитель редактора двуязычного органа Киевского ЦК «Рабочей газеты» — некая дама по фамилии Бабенко-Пивторадни. Чуть ли не выговор мне устроила за то, что сотрудник многотиражки желает работать не где-нибудь, а в центральном органе ЦК КПУ. Двери за собой прикрыл, а она бушевала и бушевала.
Понял, лучше уж дышать полной грудью в местах, где с кислородом сложности, чем не иметь возможности работать по призванию. Простите за высокий стиль. Написал директору Ковдорского ГОКа А.И. Сухачеву: очень хочу вернуться. Пришла телеграмма за его подписью. С указанием номера квартиры, что ждёт меня и мою семью в новом доме. Слава Богу! Полуторагодовой эксперимент с попыткой прижиться в Киеве закончился. На севере вновь задышу полной грудью.
Уволился из ненавистного издательства, упаковал вещи и пишущую машинку. Жду разрешения милиции на въезд в погранзону. Вдруг обухом по голове. Телеграмма: «Ковдорский райком партии не рекомендует вам выезжать по вызову Ковдорского ГОКа».
Сижу и думаю. Рекомендации этих ребят не шибко волновали, пока работал редактором многотиражки. Это их возмущало. И так и эдак показывали мне, кто в доме хозяин. Потому, собственно, и собрал монатки. Если вернусь, поставлю директора в двусмысленное положение. От своих слов он вряд ли откажется. Но работать придётся не в газете, а в техбюро. Публика другая, чем в киевском издательстве, но обязанности схожи. Стоит ли покидать Киев, если на севере упрусь в запрет на газету?
Философ из меня сомнительный, самый, что ни на есть, самодеятельный. Однако, воспользуюсь правом автора и позволю себе немного пофилософствовать. Дворяне и прочие представители элиты прежних веков формировались на протяжении столетий. Всегда и постоянно — под прессом каждодневных обязанностей. В Средние века рыцарю надо было озаботиться о приобретении доспехов и лошади, досконально владеть оружием. Иначе, какая от него польза и кому он нужен? В Революцию в первых рядах шагали бойцы, кто мог зажечь людей и делом, и словом.
В спокойные периоды истории от исполнителей никаких подвигов не требуется. Вообще лучше без всякой инициативы. Это королю Артуру или Великому князю Владимиру требовались самостоятельные и обстрелянные служаки. И пыльные шлемы комиссары абы кому не выдавали. Правда, общество к XX веку успело выработать противоядие, гарантирующее от попадания на чиновничьи должности людей без клепок в голове, с гипертрофически развитым нюхом на предмет, чего требуется начальству. И к кому из них в случае чего прислониться. В жутком варианте от таких деятелей избавляются путём сталинских репрессий, «перетрахиванием» (воспользуемся словечком президента Белоруссии) кадров. В либеральном — с помощью системы противовесов. Третьего не дано.
Нечего удивляться прискорбному факту, что Ковдорский райком партии в первом своём составе не просуществовал даже пятилетки. Из присланных порученцев лишь Комаров взлетел до должности губернатора области и выше. И пропал без следа. Остальные тихо растворились. Разве что местный кадр по фамилии Румаков, в прошлом директор Ковдорского леспромхоза и начальник цеха технологического транспорта ГОКа, попытался было закрепиться на хозяйственной должности в Оленегорском ГОКе. С треском оттуда вылетел. Пока не нашёл себе должность, состоявшую из полномочий без обязанностей — в Госгорнадзоре.
…Звоню отвсеку «Полярной правды» Николаю Бакшевникову. Облегчить душу, поплакаться в жилетку. Он отшелушил мои эмоции, поделился информацией с заведующим сектором печати обкома партии Полтевым. Константин Владимирович перезвонил — не напрямую, ему по должности не положено — дня через три. Спросил, не соглашусь ли я вернуться на Кольский полуостров и возглавить районную газету на Терском берегу? По понятиям жителей Мурманска такой юг, что южнее некуда.
Сижу загибаю пальцы. Газета хоть и районная, но маленькая, шесть полос в неделю, всего на две больше, чем в «Рудном». Трёхразовая. Три первых полосы и всего три на всё остальное. Но ведь районная, рангом выше многотиражки. Попросил передать, что согласен. Спустя день пришла телеграмма за подписью первого секретаря Терского райкома партии. С приглашением на работу и с сообщением о предоставлении двухкомнатной квартиры.
Спустя три месяца перевёз жену с сыном. И всем радостям радость: мне вернули «полярки», заработанные в Ковдоре. Полярные надбавки, что фактически удваивали зарплату. Орденоносцам во время и сразу после войны капали доплаты за государственные награды. Отец получал. Орденов с медалями, если не считать ветеранскую, у меня нет. Но удвоенную зарплату вполне могу приравнять к высокой правительственной награде. Говоря честно, горжусь ею.
А вот передать внукам «роман из трёх телеграмм» не смогу. Первые две телеграммы — от директора Ковдорского ГОКа и Ковдорского райкома партии — сохранил, а с третьей — телеграммой Терского райкома — пришлось расстаться. Переслал её в областное управление по печати, она послужила основанием возвращения ежемесячных 80 процентов добавок к окладу редактора.
Всегда бы так заканчивались большие и малые неприятности!
«ВПЕРЕДИ — ИСТОРИЧЕСКАЯ РОДИНА»
В заголовке главки — острóта моего сына. Над шоссе засияли огни Ковдора. Города, где он родился, где предстояло окончить школу.
Полгода тому назад, когда получил предложение стать доверенным лицом –ответственным за средства массовой информации — первого секретаря Мурманского обкома партии, особых эмоций не проявил. Отнёс доверие на счёт запоздалого признания моих достижений на журналистской ниве, умения писать.
До зимы 1989-го имел самое приблизительное представление о порядках, царивших за обкомовскими дверями и выше. Годом раньше поразился шику помещений и оборудования в Ессентукском санатории советских органов. Обрадовался отсутствию очередей к зубному врачу. Стоматолог развлекала разговорами. На каждого пациента ей отводится по 40 минут. А вот в здравнице напротив, в санатории ЦК, при такой же зарплате положено тратить на пациента по часу. А я-то думал, что оба дворца здоровья лишь размерами бассейнов для плавания отличаются. У нас 18-метровая ванна, у них — 25-метровая…
Въелось представление, что за стенами партийных комитетов творится что-то серьёзное и глобальное. Пока не присмотрелся. Ушлые киевляне часто забегали на минуточку в здание горкома у Михайловского собора. И самого ЦК. Прописка не требовалась, покажи партбилет с уплаченными взносами и проходи. К инструктору. Или, если приспичило, в туалет. С гигиеническими заведениями общественного пользования в Киеве и в советские годы было туго. А в партийных домах они содержались в чистоте и в порядке.
Поздновато понял, что кандидатура первого секретаря обкома в условиях перестройки была заранее обречена. Прибыл он в Мурманск с полгода тому назад. На волне горбачёвской перетряски кадров. Пришельца из шахтёрского края Дальнего востока аборигены в штыки не приняли, но своим не считали.
За какой-то месяц я расширил свои географические горизонты на Кольском полуострове. Где на машине с обкомовскими номерами, а где и на вертолёте. Аппарат старался. Номера в гостиницах утопали в коврах, холодильники распирало от яств. Зимой, в самое снежное время, на дороге обошлось без единого снежного затора. В тумане вертолёт пересёк финскую границу. Руководители района, командир дивизии и начальник погранотряда успели порядком замёрзнуть. Насколько знаю, инцидент заглох, не дойдя до столиц.
Меня, доверенное лицо, окружали заботой по первому разряду. В разумении местных руководителей. В номерах гостиниц почему-то стояло два телевизора и два холодильника. На случай, если техника подведёт. Ни одного стола или тумбочки. Инструктор райкома изобразил крайнюю степень удивления моей привередливостью. Объяснить ему не смог, что зачислен в свиту кандидата в депутаты не для того, чтобы есть, пить да сериалы щёлкать.
Новый первый Мурманского обкома был рекомендован на партийную работу с должности начальника шахты в Забайкалье. Человек годами вырабатывал в себе умение не столько говорить, сколько работать. Для повсходивших, как сорная трава демократов, новый мурманский генсек стал весьма удобной мишенью. Команда кочевала из одного города в другой. Набивалась в красные уголки и залы Дворцов культуры. Сыпала, как из пулемёта, вопросами. Позаковыристее.
В отчёте с предвыборного собрания в Ковдоре, где проработал почти десять лет, я допустил прокол. На трибуну протолкнули притчу во языцех местного вытрезвителя. Жив курилка! При его-то подвигах! Взобрался и чуть не плакал по причине мизерной пенсии. Столько лет проработал на севере, а жить не на что. Я позволил себе печатно возмутиться. Мужик поменял десятки рабочих мест, его всюду выгоняли за пьянку. Дома — шаром покати, зарплату жены пропивал. И всерьёз считает, что государство виновато. А ведь ещё в Библии сказано, что кто не работает — тот пусть и не ест…
Подкинул, не подумав, аппетитную косточку конкурентам и оппонентам. Профсоюзный деятель по фамилии Мисник из Мончегорского комбината, то есть лицо, освобождённое от вкалывания и создания материальных ценностей (зато причастное к распределению путёвок, квартир и прочих благ), завопил на всех перекрёстках, что кандидат от власти не уважает человека труда и не желает заботиться о его старости. Вещал от имени себя и партии «Яблоко», к которой примкнул.
Встречи с новыми руководителями райкома и райисполкома обрадовали. Выдвиженцы из области и возжелавшая власти местная публика, в основном, покинули Ковдор. Не справилась с бурными волнами перестройки. Пришлось их заменить людьми, доказавшими свою работоспособность на производстве. На отдельно взятом участке — в Ковдоре — рокировка удалась. В целом по стране с нею безвозвратно припоздали.
Высказанные и невысказанные вопросы — «А не согласен ли я вернуться в родные пенаты на должность редактора «Знамени пятилетки»? — подхлестнули мою давнюю мечту. В Терском районе вроде прижился, взнуздал себя обязанностями по отношению к коллективу редакции и авторскому активу. Но что стало с моим детищем — «Рудным Ковдором» — и куда окончательно скатилась Ковдорская районная газета тоже видел.
В голове засела информация по межгороду, время от времени доносившаяся до моих ушей. Все пять с хвостиком лет в Умбе созванивался с Ковдором. С другом юности Виталием Фёдоровичем Михайловым, продолжавшим работать заместителем директора ГОКа по капстроительству, с близкими по духу ковдорчанами. Герольд Косицин, директор Ковдорской типографии, снабдил умбских полиграфистов лет на пять вперёд электромоторами и прочими причиндалами. В Умбе лишь леспромхоз мог поделиться техникой. Один на весь район, а попрошаек — на каждом шагу.
Время от времени наезжал в Ковдор, в том числе — по просьбе многолетнего директора ГОКа А. И. Сухачева. Он предложил поучаствовать в написании истории комбината. Чуть ли не после каждого разговора с Ковдором тамошняя телефонистка, как услышит мою фамилию, так и требует у умбской коллеги: «Верните нам нашего Махлина!». Не знаю, была одна такая говорливая телефонистка или их несколько? Всё думал по возвращении в Ковдор познакомиться. Да не решился.
Припомнилась та телефонистка, когда меня вызвали в обком и настоятельно предложили стать доверенным лицом Первого. Заикнулся о возможности перевода в Ковдор. Мне ответили: «Подумаем…». Позабыл об этом разговоре. Но вскоре дошли слухи, что редактор «Знамени пятилетки» собирает монатки и даже обменял свою ковдорскую квартиру на родной ему Мончегорск.
В Ковдоре, в отличие от Умбы, жизнь бурлила. Только успевал отписываться. Сначала в «Ковдорчанине», потом в «Полярной правде». Спустя годы эти, зафиксированные на бумаге отблески мгновений, легли в основу моих воспоминаний о закате перестройки в отдельно взятом районе области.
Один за другим взбирались в кресла начальников цехов Ковдорского ГОКа разнокалиберные демагоги. И тихо-тихо они уступали дорогу грамотным специалистам. Фундамент, заложенный в своё время директором комбината А.И. Сухачевым, не так-то просто было расшатать сторонникам красивых фраз. Многолетнего директора столкнуть с должности получилось — под предлогом модного лозунга о защите экологии. Что правда, то правда, директор приказал накануне зимы слить в неопрессованные ёмкости горючее. Немного мазута просочилось в землю и подлило горючки в огонь, раздутый мнимыми защитниками природы.
Всё громче заявляла о себе молодая поросль, из комсомольцев последнего призыва. Отстаивающая, так сказать, моральные ценности. Может быть, их было больше, но я запомнил двух активистов со свечками в руках. Пасмурным осенним днём они стояли у входа в кинотеатр «Юность» — чтили память академика А.Д. Сахарова. Оба активничали на полях борьбы с привилегиями. Как-то влетели в отдельную комнату ресторана, где по привычке обедало начальство средней руки, долго и тщательно сверяли расценки в меню с ресторанными раскладками. Не найдя расхождений, удалились, не скрывая разочарования.
Доживавшие последние дни ответственные сотрудники райкома весьма побаивались пришествия этих активистов, готовы были принять меры (и принимали) по первому их требованию. Мне и тогда не очень верилось в искренность сих деятелей. Но останавливал себя, думал, интуиция подводит. Спустя года полтора, когда окончательно распрощался с Ковдором, всё стало на свои места.
Указанные деятели воплотили в жизнь опыт одного из негативных героев «Республики ШКИД». Того самого, что сэкономил в детдоме несколько паек хлеба, а потом ссужал кусочки под зверские проценты вечно голодным соседям по комнате и столовой. На языке идеологов перестройки — проявил деловую хватку. Эти двое принципиально не поехали в отпуск, прослышав, что ГОК «Ковдорслюда» распродаёт остатки кабельной продукции. Двух отпускных вполне хватило, чтобы комбинат смог заштопать сиюминутные прорехи. Обладая столь завидным дефицитом, предприниматели развернулись. Обзавелись собственным офисом в Доме культуры, в центре города. Взлёт новоявленных предпринимателей я уже не видел, написали друзья.
Из «Знамени пятилетки» я первым делом послал на ежегодные курсы штатного заместителя. На следующий год — на экологические курсы — литсотрудницу, занимающуюся этим вопросом. Мой предшественник никого из сотрудников к курсам не допускал, ежегодно к немалому северному отпуску добавлял и этот, так сказать, учебный. На основной работе редактор не перетруждался, устранившись от обязанностей по наполнению газеты — её тащили на себе заместитель и ответственный секретарь. Побороть замшелую привычку отношений внутри конторы удалось не сразу.
Опирался на проверенных по «Рудному Ковдору» кадры. На Г.А. Котельникову, ставшую корректором, на Наилю Ганиеву, фотокора, на Татьяну Сапронову… Из набранных Татуром специалистов нормальным газетчиком был разве Матраев, в прошлом редактор районки под Тулой. Ему-то и предполагал передать бразды, да человек достиг пенсионного возраста и собирался уехать на родину.
Ругаю себя, что медлил с кардинальными преобразованиями в редакции. Перестройка пошла вразнос, кучу времени и сил забирали текущие заботы. Разве удалось затянуть из Ёны в редакцию поэта и шофёра Николая Князева. Сначала назначил его собкором по Ёне. А когда, по достижении 55 лет, сам ушёл на пенсию и стал собкором «Полярки» по югу области, передал Князеву бразды правления. Обиженные мной приверженцы Татура сожрали его при первой возможности. Пикнуть не успел.
За год с небольшим кое-что всё же сделал. Убедил: надо демократично, с оглядкой на мнение читателей, переименовать газету в «Ковдорчанин». Горжусь тем, что получилось протянуть руку помощи многолетнему директору ГОКа А. И. Сухачеву, коего за глаза на комбинате иначе, как «папой», не величали. При том, что возраст основного контингента подчинённых, в том числе и меня, был всего лет на десять меньше.
Несколько раз наведывался в кабинет к демократически избранному директору комбината Ляхову. В прошлом — кадровому оленегорцу, многолетнему секретарю тамошнего парткома. То есть, что-что, а говорить человек умел. Так и не убедил нового директора открыть для Сухачева должность консультанта. Ляхов наотрез отказался.
Предложил Алексею Ивановичу засесть за воспоминания. Человек умел говорить не по бумажке. Речь образная, с прибаутками. Словом владел. Опять же собрал хорошую домашнюю библиотеку, активно ею пользовался. Пообещал Алексею Ивановичу свою редакторскую помощь. Его мемуары впоследствии легли в основу книги о Ковдоре. Но сначала их перепечатывала всё та же Галина Афанасьевна Котельникова, корректор районной газеты. Вторые экземпляры я отдавал автору. А в первых, по редакционной привычке, слегка ковырялся. Подстраховывал автора, пробегал строки взглядом со стороны.
Оказавшись один на один у стола, с авторучкой в руке, Алексей Иванович заполнил ту пустоту, в которую выпал после тридцати лет непрестанных забот. Год за годом рабочее утро начиналось у него с обхода цехов комбината, потом селекторная и чай, потом, до самого вечера непрерывные встречи, совещания, разговоры и серьёзные бумаги.
Кроме морального, уж извините за подробность, имелся в работе А.И. Сухачева над историей Ковдорского ГОКа и материальный подтекст. Персональная пенсия Всесоюзного значения, положенная орденоносцу и лауреату Ленинской премии, скукожилась на глазах. Зарплаты на предприятиях, в том числе гонорарный фонд районки, кое-как поспевали за инфляцией. А пенсии — нет. Не знаю, подсобил ли семье бывшего директора. Скорее фигурально. Но несколько бутылок коньяка на гонорар от ежедневных подач в газете он смог бы купить.
Думаю, и уверен, работа над воспоминаниями продлила жизнь Алексею Ивановичу. Жаль, отсутствие средств закрыло ему дорогу в санатории. Всё, что они с женой, два горных инженера, накопили за жизнь, пошло на строительство кооперативной квартиры в Орле.
Благодаря мемуарам Сухачева и историографа строителей Косарчука, я смог изменить график выхода газеты. Времена вокруг либеральные. Зимой, когда большинство читателей в сборе, стал выпускать по 4 и даже 5 номеров в неделю. А летом, в отпускной период, снизил периодичность до двух и до одного номера. При сохранении, разумеется, обязательной годовой цифры в 153 номера. Сотрудники газеты, даже те, что затаили на меня некоторое хамство, были довольны. Право на предпринимательство позволило выпустить в продажу расписание поездов из Кандалакши, расписание движения междугородних автобусов и прочую нужную информацию. Вырученных денег хватило сотрудникам редакции, оставшимся при исполнении, съездить на Соловки и обратно. К сожалению, я там не побывал, хотя пять лет жил вроде напротив, в Умбе.
Должность редактора обязывала баллотироваться в районный совет. В Умбе успел привыкнуть к этой роли, носил на лацкане пиджака флажок Российской Федерации, голосовал на сессиях райсовета. В Ковдоре пришлось попотеть прежде, чем получил достаточное количество голосов. Удивился количеству демагогов, добивавшихся депутатского мандата. Врачи, учителя, преподаватели музыкальной школы ринулись поднимать экономику. Специалисты, весьма далёкие по своему служебному опыту от создания материальных ценностей. Делить они могли и умели, а вот умножать — вряд ли. В чём убедили выборы в последующие годы. Но пока на сессиях было весело.
Меня увлекла идея помочь газете, столько лет опекавшей меня — «Полярке». Тем более, у неё появился обласканный новыми властями конкурент в лице «Мурманского вестника». В общем, как только получил пенсионное удостоверение и почувствовал свободу, поехал договариваться о переходе в штат — собкором по югу области с аккредитацией в Ковдоре. Районные власти пошли навстречу, выделили кабинет на этаже бывшего райкома партии.
Всё срослось. Собкор, по тем временам — свободная должность. Начальство за 300 км, подчинённых ни одного. Ни от кого не зависишь, никого, окромя достойных авторов, править не надо. Сколько напишешь и продиктуешь стенографистке — всё твоё. Наверное, неплохо справлялся с обязанностями собкора. Позднее, когда принялся за мемуары о Ковдоре и Умбе, многое из того, что опубликовал в «Полярке», почти без правок вошло в книги воспоминаний. Оказывается, умел писать. Хотя долго сомневался. Да и сейчас не уверен.
