ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

По делам ленинградских ученых Военный трибунал Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа осудил к смертной казни 32 сотрудника Ленинградского университета и других институтов, а также членов их семей, обвинив их в «шпионско-вредительской деятельности». Пять осужденных, в том числе 67-летний математик и физик, член-корреспондент АН СССР Владимир Сергеевич Игнатовский и его жена, англичанка-домохозяйка, были расстреляны…

[Дебют] Вадим Бирштейн

IN MEMORIAM: ТАТЬЯНА МАКСИМОВНА БИРШТЕЙН, ВЫДАЮЩИЙСЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ВЫСОКО-ПОЛИМЕРНЫХ СОЕДИНЕНИЙ

20 декабря 1927 г. – 23 февраля 2022 г.

23 февраля 2022 г. в Санкт Петербурге скончалась Татьяна Максимовна Бирштейн, доктор физико-математических наук, ученый с мировым именем в области химии полимеров, главный научный сотрудник лаборатории теории и моделирования полимеров Института высокомолекулярных соединений (ИВС) Российской Академии Наук (РАН).

С Татьяной Максимовной я был знаком с 1972 года, когда послал ей копию автореферата кандидатской диссертации по генетике, которую я защитил в Московском университете. Она жила в Ленинграде, работала в ИВС тогдашней Академии наук СССР (АН СССР). До этого я не был знаком с Татьяной Максимовной лично, но еврейская фамилия Бирштейн в России встречается довольно редко. Бирштейн — это название города в Германии (по-немецки произносится Бирштайн). Судя по всему, город был местом, откуда евреи, взявшие название города в качестве своей фамилии, перебрались в Польшу, а затем и в Россию. Есть много еврейских семей с фамилией Берштейн, Бернштейн, Бурштейн и т.д., но не Бирштейн. Поэтому я подумал, что Татьяна Максимовна могла быть моей родственницей, и, как я потом узнал, оказался прав. В 1972 году я посетил Татьяну Максимовну в ее институте в Ленинграде, а в следующем году мой дядя Макс, художник, пригласил ее на вернисаж своей выставки, состоявшейся в Ленинграде. С тех пор я вел переписку с Татьяной Максимовной, особенно в последние годы, когда занимался историей семьи Бирштейн. Мы с Татьяной Максимовной установили, что мой прадед Давид был братом деда Татьяны Максимовны Янкель-Меера (Мирона) Бирштейна.[1] В этом очерке мне хотелось бы напомнить об истории семьи Татьяны Максимовны и ее карьере в науке.

Татьяна Максимовна принадлежала к линии Бирштейнов, происходившей из города Брест-Литовск (ныне город Брест в Белоруссии), и затем осевших в Петербурге. Брест-Литовск (старое название Берестье, еврейское — Бриск) — это старинный город, расположенный у впадения небольшой речки Муховец в реку Западный Буг.[2] С 1795 г., после третьего раздела Речи Посполитой (Польши) между Пруссией, Россией и Австрией, город находился в составе Российской Империи, в «черте оседлости» — регионе, где евреям империи позволялось жить без специального разрешения. В 1860 г., население города составляло 19 343 человека, в том числе 10 320 евреев. В 1897 г. население выросло до 46 586 человек, из них евреев было 30 608.

Дед Татьяны Максимовны Меер (Мирон) Авадьевич (он же Авдеевич) Бирштейн родился в 1852 г. в Брест-Литовске, где семья Бирштейнов примерно с середины 19-го века имела дом на Тополевой улице. Однако, по описано в справочнике «Вся Россия» за 1903 г., Янкель/Мирон числился в другом доме, на Шоссейной улице.[3] По-видимому, Янкель/Мирон перехал в Санкт Петербург в конце 1890-х годов, поскольку в книге «Весь Петербург» за 1897 г. числился Меер (Мирон) Бирштейн, купец 1-й гильдии.[4] А с 1902 г. Мирон Бирштейн состоял в петербургском купечестве, владел оптовыми складами листового табака, а также был товарищем (заместителем) председателя Общества для доставления первоначального образования еврейским детям Невского района.[5] В начале 1917 г., перед революцией Мирон Авдеевич также купил большой доходный дом, построенный в 1907–08 гг. в модном тогда стиле модерн и известный в Санкт Петербурге/Петрограде (название Санкт Петербурга с 1914 по 1924 г., когда он был переименован в Ленинград, а с сентября 1991 г. он опять стал Санкт Петербургом) как Дом Перетца на Забалканском (теперь Московском) проспекте, № 1.[6] В 1918 г., вскоре после Октябрьской революции, дом был национализирован.

С 1911 г. семья петербургских Бирштейнов жила уже в доме № 2 по Знаменской (ныне Восстания) улице. Позже Татьяна Максимовна описала эту квартиру:

Колоссальная квартира из 10 комнат на Знаменской 2 (потом Восстания 2/116, кв. 8) оставалась «семейным гнездом» Бирштейнов до 80-х годов 20 века, когда дом был расселен, разрушен и позднее заново построен (теперь в нем магазин Стокман).[7] Правда, квартира стала коммунальной и Бирштейнам принадлежало монотонно уменьшающееся число комнат в ней, последней покидала ее моя мама из своей одной комнаты. […]

Большие светлые хорошо и богато обставленные комнаты. В общей комнате-столовой висела большая хрустальная люстра и стоял концертный рояль. Особенностью квартиры было множество книг. Была классика — в издании Библиотека Великих Писателей (Пушкин, Шекспир и др.), собрания сочинений — Л.Толстой, Тургенев, Достоевский, энциклопедии (Детская энциклопедия, энциклопедия Брокгауза и Эфрона и др.), детские книги, медицинские книги, словари. Еще было много сброшюрованных, но не переплетенных и не разрезанных книг издания начала 20 века, на некоторых написано Авдей [дядя Т.М. — В.Б.]. Мне говорили, что он работал в издательстве или типографии. Мебель, убранство, книги частично сохранились у меня в квартире и квартирах моих детей.

Я жила в этой квартире до 1952 г., когда переехала к [мужу] Давиду, но оставалась прописанной там до 1962 г.[8]

Однако, в начале 1920-х годов Мирон Авдеевич эмигрировал в Польшу. В последний раз он навестил родственников в 1933 или 1934 году, приехав в Ленинград как иностранный турист. Он скончался в Польше сразу после возвращения туда.

Его сын, Макс Миронович (Мордух Меерович) Бирштейн, двоюродный брат моего деда и будущий отец Татьяны Максимовны, родился в Брест-Литовске в 1885 г., однако окончил гимназию № 127 в Санкт Петербурге в 1906 г.[9] В 1913 г. он вернулся в Петербург после окончания Медицинского факультета Юрьевского (ныне Тартуского) университета (г. Тарту, Эстония). Затем он работал ординатором в Женской Обуховской больнице, а в 1914 г. был мобилизован в действующую армию, служил врачем санчасти 7-й пехотной дивизии. В 1917 г. Макс Миронович был отозван в Петроград, служил в военных госпиталях Красной Армии до 1921 г, когда он был демобилизован по болезни. После этого он работал в Петрограде/Ленинграде, с 1933 по 1941 г. заведовал терапевтическим отделением Профилактория Володарского района.

Мама Татьяны Максимовны, Мария (Малка, Маня) Изральевна Бабина родилась в г. Могилев (Белоруссия) в 1897 г. В то время в Могилеве, расположенном в 536 километрах от Бреста на берегу Днепра, половину населения составляли евреи, 21 539 человек.[10] Мария Бабина сначала училась на Медицинском факультете Московского университета, затем перевелась в Петроградский университет. После его окончания в 1922 г. она работала врачем-фтизатором в Петрограде/Ленинграде. Татьяна Максимовна упоминала в своих записках:

«В 1930-е годы она, помимо основной работы [в туберкулезном диспансере № 16], всегда летом работала врачем в санатории на юге СССР и брала меня с собой. Она работала и я, тем самым, проводила лето Ессентуках [курорт минеральных вод на Северном Кавказе, Ставропольский край — В.Б.], Анапе [курорт на берегу Черного моря, Краснодарский край— В.Б.], Бердянске [курорт на Азовском море, Украина — В.Б.], Кабардинке [курорт на Черном море, Краснодарский край, недалеко от г. Новороссийск — В.Б.].»[11]

В одном из интервью Татьяна Максимовна рассказала о своих родителях:

Мой отец, Макс Миронович Бирштейн, родился в 1885 году в большой еврейской семье. Семья жила в Бресте (тогда он назывался Брест-Литовск) в полосе оседлости. Брест-Литовск в то время был, можно сказать, еврейским городом. Чтобы получить высшее образование, отец поступил в университет города Юрьева, нынешний Тарту, в Эстонии. Хотя Юрьев входил тогда в состав России, но он пользовался особым статусом, и в его университете не было процентной нормы для евреев.[12] Поступить туда еврею было легче. А вообще, в высших учебных заведениях в России была процентная норма. Это значит, что евреев могли принять не больше, чем сколько-то процентов. Отец окончил медицинский факультет Юрьевского университета в 1913 г. В его дипломе написано, что по указу Николая II он утвержден в степени лекаря.

Он начал работать врачом в Петербурге; в городе тогда можно было проживать евреям из купеческого сословия или если у них было высшее образование. У отца на дипломе поставлен штамп СПб. полиции о праве проживания в Петербурге до 1931 г. После революции 1917 г. это оказалось уже не существенно. Во время Первой мировой войны отец некоторое время был военным врачом.

Тогда все евреи по документам носили еврейские имена. Отец был назван Мордка. Но во многих семьях в обращении были приняты русские имена. Так было и в семье моей мамы, и в семье моего отца. После революции была возможность менять имя в официальных документах, отец вначале поменял имя на Мордух, а позже поменял его еще раз (это вошло не во все его документы) на имя Макс, или Максим, как его дома звали.

В Ленинграде отец долгие годы работал в больнице Володарского, нынешний Невский район, тогда он назывался Володарский район. Отец был терапевтом, впоследствии заведовал терапевтическим отделением. Он был очень хорошим врачом.

Моя мама, Мария Израильевна, тоже врач, родилась в 1897 году в черте оседлости, в городе Могилеве. Она окончила гимназию с золотой медалью, приехала в Москву и поступила на медицинский факультет Московского университета. Потом перевелась в Петроград, окончила Медицинский институт, начала работать врачом. Познакомилась с папой (они вместе работали в Институте усовершенствования врачей), в 1927 году вышла за него замуж, въехала в его семью. В 1928-м родилась я.[13]

Сестра Макса Мироновича (от предыдущего брака Меера/Мирона) и тетя Татьяны Максимовны, Мария Мироновна Бирштейн (1902–1992), была ученицей знаменитого петербургского физиолога Алексея Алексеевича Ухтомского и основательницей научной школы деловых игр.[14] После окончания кафедры физиологии Биологического факультета Петроградского университета в 1924 г., Мария Мироновна (в семье ее звали Маруся и Муха) работала в Ленинградском инженерно-экономическом институте (с 1992 г. Санкт-Петербургский государственный инженерно-экономический университет).[15] В 1931 г. в институте был организован Научно-исследовательский сектор, в котором Мария Мироновна разработала в 1931–32 гг. свой метод, который ныне широко применяется в практике. Тимофей Павлович Тимофеевский, муж и соратник Марии Мироновны по работе, предложил для него термин «научная организация труда».[16] Смысл метода состоит в том, что перед утверждением кандидата на управляющую должность, его надо протестировать — предложить ему «поиграть» в производство. Испытание метода деловых игр прошло 23 июня 1932 года в том же институте. Друзья в шутку называли Марию и Тимофея «маленьким НИИ». Супруги жили в квартире Бирштейнов в доме на углу Невского проспекта и ул. Восстания.[17]

Как и многие другие новые разделы науки в сталинском Советском Союзе, в 1936 г. деловые игры были объявлены «буржуазным направлением» и запрещены в 1938 г. В связи с этим Мария Мироновна не смогла защитить кандидатскую диссертацию. Супруги уехали из Ленинграда и вернулись только перед самой войной. К тому же Тимофей Павлович на какое-то время был арестован. Татьяна Максимовн предполагала, что арест был в связан с некими финансовыми нарушениями. Однако, этот арест мог быть также связан с арестом отца Тимофея Павловича, Павела Ильича, профессора Военно-медицинской академии. Он был осужден к 6-летнему заключению и в 1943 г. умер в лагере.[18]

Это был не единственный арест в семье. У Самуила Гроссмана, мужа другой тети Татьяны Максимовны Елены (она родилась в 1886 г.), был сын от первого брака Оскар, родившийся в 1912 г. в Берлине, где он жил где-то до 1930-х годов и потом приехал к отцу в Ленинград и жил с Бирштейнами. 9 февраля 1938 г., в разгар Большого террора, Оскара, студента 4-го курса Электротехнического института, арестовали сотрудники НКВД. Уже 14 апреля его приговорили к смертной казни как «шпиона» и через неделю после этого он был расстрелян.[19]

Самуил Гроссман тоже был арестован. Наверное, его, как и сына, обвиняли в шпионаже, поскольку в начале 1920-х годов он работал в советском Торгпредстве в Берлине. Он и Елена Мироновна вернулись в Ленинград примерно в 1927 г. Позже Татьяна Максимовна писала:

Они привезли с собой массу современных вещей, которых у нас еще не было (Я помню, производивший на меня незабываемое впечатление, переворачивающийся диван-кровать). Очень важной привезенной вещью была пишущая машинка, по-моему, Ундервуд. Технические переводы Самуила с немецкого, а потом с английского, и машинописные работы Елены часто были для этой семьи существенным источником доходов. Расскажу попутно об английском языке Самуила. Он прекрасно знал немецкий, но в 50гг. нужны были переводы с английского. И тогда он его «выучил». Причем учил по немецко-английскому словарю. Но основной фокус не в этом. Т.к. его интересовал не сам английский язык, а лишь перевод на русский, он не стал учить произношение, читая английский текст, как немецкий.[20]

Об аресте Самуила Татьяна Максимовна вспоминала:

«Я помню, как тетя Лена собирала передачу и шла в очередь, чтобы ее отдать [в тюрьму]. Самуил писал письмо [Анастасу] Микояну [народный комиссар внешней торговли]. Когда и что им сообщили я не знаю».[21]

Однако, Гроссману повезло, его освободили летом 1939 г., после назначения нового наркома внутренних дел Лаврентия Берии в ноябре 1938 г. и ареста предыдущего наркома Николая Ежова в апреле 1939 г. Татьяна Максимовна упоминала, что «Самуил принес из заключения маленькие предметы, вылепленные из хлебного мякиша, хорошо помню солонку».[22]

В блокадном Ленинграде Мария Мироновна и ее муж Тимофей Павлович организовывали центры помощи истощенным людям и бригады по сбору съедобных растений. Татьяна Максимовна упоминала, что, когда началась блокада, в квартире Бирштейнов «жило 5 человек (мы с мамой, Маруся и Елена с Самуилом, папа был военным врачем и жил в госпитале, Роза [еще одна тетя Татьяны Максимовны, врач — В. Б.] скоропостижно умерла в самом начале войны)». Про Марию Мироновну Татьяна Максимовна писала: «Помню, что М. раздобыла дрожжи и мы всю тяжелую голодную зиму 41‒42 года варили суп из дрожжей (страшная гадость)». А про Самуила Гроссмана она вспоминала:

«Только Самуил мог и умел все делать руками. Я помню, когда замерзли канализация и вода, он сделал из кухонного стула стульчак для ведра в туалете, […] превратил в дрова несколько дверей в коридоре, он возил воду на саночках с Пушкинской улицы, он чинил нашу обувь».[23]

В конце 1941 г. или начале 1942 г. Самуил был выслан из Ленинграда. Ему было разрешено вернуться в Ленинград только в середине 1950-х годов, после смерти Сталина. В 1961 г. он умер, а Елена Мироновна умерла в 1964 г.

Мария Мироновна смогла вернуться к своим исследованиям только в 1960-е годы. Татьяна Максимовна писала:

Лишь в 1960-е годы, когда деловые игры стали применяться в США для подготовки менеджеров, к ним вернулись и в СССР. Маруся и ее муж Тимофей Павлович оказались крупнейшими широко востребованными специалистами, хотя Маруся и не была титулована. Она много ездила с командой и организовывала деловые игры.[24]

В 1980-е годы работы Марии Мироновны получили международное признание.[25] Вышла и монография на русском языке.[26] Мила Новик, ученица Марии Мироновны, вспоминала: «У нее был потрясающий дар — влюблять в себя всех, кто с ней общался […] и вызывать у них желание заниматься деловыми играми».[27] О кончине Марии Мироновны Татьяна Максимовна рассказывала:

В мае 1992 г. Финэк [Санкт-Петербургский государственный университет экономики и финансов] торжественно отпраздновал 90-й юбилей М. ([ее муж] Т.П. умер в 1990г.) Она выступила с большим докладом о дальнейшем развитии деловых игр (маленькое черное платье, лодочки на каблучке, она была очень красивой не только в молодости, но и в 90 лет).

А 3-го сентября ее не стало: несчастный случай при выходе из автобуса.[28]

Сестра Марии Мироновны Вера (1898 г.р.), химик, также оставила значительный след в науке. Вкратце ее карьера в науке развивалась следующим образом. В 1921 году 23-летняя Вера окончила физико-математический факультет Петроградского университета. В 1923 году, то есть до рождения Татьяны Максимовны, она приехала в Берлин и, таким образом, оказалась отрезанной от семьи. В Берлине она была немедленно принята на работу в знаменитый тогда Химический институт Габера, который создал и которым руководил профессор Фриц Габер, лауреат Нобелевской премии за 1908 год.[29] Ее будущий научный руководитель, заместитель доктора Габера профессор Герберт Фрейндлих, который провел собеседование с Верой Мироновной, восторженно писал: «У меня такое хорошее впечатление о ее знаниях и понимании работы, что я без колебаний рекомендую ее». В 1926 г. Вера Мироновна защитила диссертацию «Исследования коагуляции и адсорбции в солях».[30]

До 1933 года Вера Мироновна работала в не менее известном Институте химии целлюлозы Общества кайзера Вильгельма.[31] 7 апреля 1933 года, после прихода к власти Гитлера, в Германии был принят «Закон о восстановлении профессиональной гражданской службы», который запрещал евреям и политическим противникам нацистов занимать государственные должности. Профессора Габер и Фрейндлих, а также многие другие коллеги Веры и она сама остались без работы. В том же году Вера Мироновна безуспешно пыталась обратиться в Чрезвычайный комитет по оказанию помощи перемещенным иностранным ученым в Нью-Йорке.[32] В 1934 году ей пришлось покинуть нацистскую Германию и поселиться во Франции, в городе Лион. Неясно, была ли она там во время нацистской оккупации Франции.

12 сентября 1947 г. Вера Мироновна приехала в США.[33] Здесь она изменила фамилию на Биртен и стала Vera M. Birten, и в 1958 г. получила американское гражданство. Она работала в Массачусетском технологическом институте, затем в химической компании Монсанто, в 1960-е годы получила несколько патентов в США и Канаде. Жила какое-то время в Бостоне, затем в г. Спрингфилд (штат Массачусетс), потом в Нью Йорке.[34] Татьяна Максимовна писала о ней:

Вера всегда поддерживала тесную связь с «петербургско-ленинградской» частью семьи. В 1927 г. мой папа ездил за рубеж (Польша?, Германия?). Есть много фотографий его с отцом и Верой, и с другими родственниками. Мне Вера посылала игрушки и, кажется, одежду. […]

После окончания войны она передала нам посылочку с несколькими кофточками (мама свою потом износила до дыр) через Ю.Б. Харитона — одного из руководителей атомного проекта (!!!). Я помню, что Маруся (Муха) ходила за ней на вокзал, встретить поезд из Москвы и была потрясена, увидев при Харитоне охрану.

В 1958 г. при первой возможности [Вера] приехала в Ленинград, как интурист, увидела сестер (Лену и Марусю и их мужей), семью брата. […] Вера привезла кучу детской одежды, обеспечив Лену [дочь Т.М. — В.Б.] на много лет вперед. После рождения Саши [сын Т.М. — В.Б.], она прислала посылку, одев и его. Взрослых она тоже не забывала.

Умерла в Нью-Йорке в 1966 г. Завещала небольшой вклад Марусе (и 10% мне). Маруся (Муха) съездила в США, встретилась с Андре Биртен (Бирштейн) и другими родственниками.[35]

Андре Биртен, которого Мария Мироновна навещала в Нью-Йорке, приходился Вере и Марии двоюродным братом. Его настоящее имя было Авадий Бирштейн, он изменил это имя на Андре Биртен после того, как эмигрировал из Европы в Соединенные Штаты в 1939 году. Авадий/Андре был сыном Кальмана Бирштейна, еще одного брата моего прадеда Давида. Семейных документов о Кальмане и его сыне Авадии нет, но я нашел в Интернете на сайте «Ancestry» несколько документов, которые позволили мне установить некоторые события.

По-видимому, Кальман Бирштейн довольно рано переехал в Польшу, потому что Авадий родился в городе Лодзь 10 мая 1903 года (по-польски имя Кальмана было Kalman Birsztejn, а Авадия, Awdiej Birsztejn). Однако, как говорилось в небольшой статье в американской местной газете с объявлением о его женитьбе, Авадий/Андре «вырос во Франции и Италии».[36] В других документах указывалось, что он окончил трехлетний колледж и получил диплом инженера-текстильщика.[37] 26 июня 1939 г. Авдей Бирштейн прибыл в Нью-Йорк из Шербурга (Франция) на борту судна «Аквитания».[38] Это было всего за месяц до начала Второй мировой войны 1 сентября 1939 года.

Вскоре Авадий Бирштейн сменил имя на Андре Биртен (также Андре Клим Биртен, Андре Ким Биртен и Андре К Биртен). Сначала он жил с семьей Эдварда А. Лью, вроде бы двоюродного брата, в городке Ларчмонт в штате Нью-Йорк и работал в экспортной компании. 1 августа 1942 года Андре Биртен женился на 21-летней Стефании Юстине Штыкгольд (Sztykgold), родившейся в Варшаве, В то время Стефания была студенткой Фармацевтического колледжа Св. Иоанна в Бруклине. Пара переехала в дом 12 по 87-й Восточной улице в Нью-Йорке, в котором жили родители невесты. Андре работал менеджером по оптовым продажам в магазине на Канал-стрит, 239.[39] В 1942–43 годах он служил в американской армии. Позже Андре вернулся к своему бизнесу.[40] Скорее всего, Андре Биртен помог двоюродной сестре Вере эмигрировать в США, где, как я уже говорил, она тоже сократила свою фамилию до Биртен.

Про Веру Мироновну остается добавить, что ее статьи, опубликованные в 1920-х годах, до сих пор цитируются как классические.[41]

А в 2007 г. профессор Татьяна Максимовна, главный научный сотрудник Лаборатории теории и моделирования полимеров ИВС, как и ее тети Вера и Мария, тоже получила высокое международное признание ее научных достижений. Она была награждена международной премией Л’Ореаль-ЮНЕСКО «Для женщин в науке» «за её вклад в понимание форм, размеров и движения больших молекул».[42] Однако жизненный путь и путь в науке Татьяны Максимовны отнюдь не был усыпан лепестками роз.

В детстве, во время Ленинградской блокады, она почти умерла от голода:

С осени 1941 года наша школа работала в бомбоубежище. Каждый день уменьшалось число учеников в классе. Они переставали приходить в школу, многие просто умирали… Я помню последний суп, который нам дали [в школе] перед тем, как я слегла. Это была вода, в которой плавал кусочек соленого помидора, больше в этом супе не было ничего… Мама [она была, как и отец Т.М., врачом] пошла в Горздрав и попросила мобилизовать ее в армию, потому что тогда она будет работать в госпитале и хоть что-то получать и я не умру. Маму не мобилизовали, но меня прикрепили, то ли к диспансеру, то ли к стационару… Я приходила туда два раза в день, сдавала карточку, и меня кормили. Кормежка была минимальная. Третью еду, ужин, давали сухим пайком […]

Количество смертей тогда было кошмарным. Мама моя работала в больнице на Лиговке, недалеко от нашего дома. В больницу приходили истощенные люди. Им давали суп, и они умирали. В приемный покой они приходили умирать. А весной, когда уже стало тепло и выглянуло солнце, заработали школы.[43]

В больнице, вернее, Туберкулезном научно-практическом институте Мария Изральевна стала работать не сразу после начала блокады. Позже Татьяна Максимовна пояснила:

С середины 30-х годов [мама] работала в тубдиспансере №16 (Кировский, ныне Нарвский Район, за Нарвскими Воротами). В начале войны в 1941 г. к осени ездить туда на работу стало страшно. Я как-то ездила с ней и видела беженцев из окрестностей, откуда они бежали от наступающих немцев. В ноябре маму перевели в Туберкулезный Институт (на Лиговке)[44] на должность зав. отделением, где она проработала до 1944 г., когда Туб-Институт и его старые сотрудники вернулись из эвакуации. После работы председателем туб-ВТЭКА [врачебно-трудовая экспертная комиссия], в задачи которой входит определение причин возникновения инвалидности и назначение ее степени — В.Б.] она в 1947 г. стала начальником отделения Госпиталя для Инвалидов Отечественной Войны.[45]

Блокада Ленинграда все еще остается очень болезненной темой, особенно для тех, чьи родственники тогда погибли. Блокада продолжалась с 8 сентября 1941 г. по 27 января 1944 г., но самые тяжелые дни пришлись на сентябрь 1941 г. — март 1942 г. Еще один ленинградец, переживший блокаду, писатель Даниил Гранин, во время речи в немецком Бундестаге 27 января 2014 г., в день годовщины освобождения узников концлагеря Освенцим советскими войсками, в частности, сказал:

«Уже в октябре [1941 г.] стала нарастать смертность от дистрофии. В октябре умерло 6 000 [людей], в ноябре — 10 000, за 25 дней декабря — 40 000. В феврале ежедневно умирало от голода около трех с половиной тысяч. В дневниках того времени люди писали: «Господи, дожить бы до травы». По скромным подсчетам, за время блокады умерло больше 1 миллиона горожан».[46]

Коллега родителей Татьяны Максимовны, врач Г. А. Самоварова, вспоминала ту зиму:

«Съели всех кошек, съели всех собак, какие были. Умирали сначала мужчины, потому что мужчины мускулистые и у них мало жира. У женщин, маленьких даже, жировой подкладки больше. Но и женщины тоже умирали, хотя они все-таки были более стойкими. Люди превращались в каких-то, знаете ли, стариков, потому что уничтожался жировой слой, и, значит, все мышцы были видны и сосуды тоже. И все такие дряблые-дряблые были».[47] Т. А. Халтунен, работавшая в больнице для дистрофиков, рассказывала, что, когда больного опускали в ванну, больной криком кричал, потому что он были «голые кости, он не мо[г] ни сидеть, ни лежать, у него не [было] жира».[48]

В декабре 1941 г. по упомянутым Татьяной Максимовной карточкам на еду выдавался минимум хлеба. Гранин вспоминал:

С 1 октября — 400 грамм, и 200 грамм служащим, 20-го ноября катастрофически снизили норму — 250 грамм рабочим, 125 грамм — служащим и детям. 125 грамм — тонкий ломтик хлеба пополам с целлюлозой и примесями. […] В булочные и магазины с ночи стояли огромные очереди. Работали только военные заводы и пекарни. Были дни, когда и хлебозаводы останавливались.

Ночью освещения не было. Патрули и прохожие пробирались со светящимися значками — «светлячки». Люди от голода теряли силы, но продолжали работать, продолжали делать снаряды, мины, ремонтировать танки.[49]

Дошло дело и до людоедства. По отчетам Ленинградского управления НКВД, с декабря 1941 по декабрь 1942 г. за людоедство было арестовано 2065 человек, причем больше всего в феврале 1942 г., — 641 человек.[50] Большинство арестованных за каннибализм приговаривали к расстрелу.

Люди гибли не только от голода, но и от холода. Как Гранин писал, зима была «лютая, минус 30-35 градусов». Водопровод, отопление и канализация были отключены. Даже в мае 1942 г. температура несколько раз опускалась ниже нуля.

В то же время партийные чиновники, даже среднего звена, особых проблем с едой и теплом не испытывали. 5 декабря 1941 г. работник Ленинградского горкома Н. А. Рибковский был «прикреплен» к столовой горкома, располагавшейся, как и весь горком, в здании бывшего Смольного дворца. Спустя четыре дня он записал в дневнике:

«С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак — макароны. Или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед — первое щи или суп, второе мясное каждый день».[51] И еще: «У нас в Смольном […] питание можно сказать удовлетворительное. Канализация и водопровод работают. Кипяченая вода не выводится. Возможности мыться и мыть руки перед едой имеются. В самом Смольном чисто, тепло, светло».[52]

Еще более впечатляющее питание ленинградские партийные работники получали в семидневном санатории в пригороде Ленинграда, куда Рибковский попал в марте 1942 г.:

«Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха: разнообразное, вкусное. Каждый день мясное — баранина, ветчина, куру, гусь, индюшка, колбаса; рыбное — лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, суп, пирожки, какао, кофе, чай, триста грамм белого и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна у обеду и ужину… Я и еще двое товарищей получаем дополнительный завтрак, между завтраком и обедом: пару бутербродов или булочку и стакан сладкого чая… И всего уплатив за путевки только 50 рублей!»[53]

И это в тот месяц, когда ежедневно от голода в городе умирало порядка 3 500 ленинградцев.

Еще более преступными были действия чекистов. С октября 1941 г. по май 1942 г. сотрудники Ленинградского управления НКВД арестовали от 200 до 300 ученых и членов их семей.[54] Показательно, как чекисты называли агентурные разработки до арестов: «Ученые» — дела профессоров ЛГУ и других ленинградских вузов, и «Пауки» — члены изобретенного чекистами «Комитета общественного спасения».[55] Используя физические и моральные пытки, получавшим спецпаек следователям было нетрудно заставить измученных дистрофией подследственных подписать ложные показания. Подследственных мужчин и женщин допрашивали до 14 раз в день, избивали, ставили на «стойку» (т.е. без возможности присесть) до двух суток, лишали еды, угрожали арестовать членов семьи и оставить детей без родителей в замерзших квартирах и т.д. Некоторые из арестованных погибли во время следствия. Допрашивали следователи и тех, кого военный трибунал или Особое совещание НКВД уже приговорили к смертной казни, предлагая написать изобличающие других «врагов народа» показания. Сломленные люди соглашались, после чего их отправляли на расстрел.

По делам ленинградских ученых Военный трибунал Ленинградского фронта и войск НКВД Ленинградского округа осудил к смертной казни 32 сотрудника Ленинградского университета и других институтов, а также членов их семей, обвинив их в «шпионско-вредительской деятельности».[56] Пять осужденных, в том числе 67-летний математик и физик, член-корреспондент АН СССР Владимир Сергеевич Игнатовский и его жена, англичанка-домохозяйка, были расстреляны, ряду других осужденных смертная казнь была заменена 10-летним заключением в лагерях, где многие погибли.[57] После смерти Сталина все они были реабилитированы. А 25 сотрудников ленинградского НКВД получили боевые военные награды за успешную «оперативно-следственную работу».[58]

Об отце, Максе Мироновиче во время блокады и после Татьяна Максимовна писала:

В сентябре 1941 г. [он] был мобилизован. Работал в нескольких госпиталях Петербурга. Первый из них на Суворовском пр. сгорел от немецкой бомбы, погибло много народа, но папа успел выйти и вывести несколько раненых. В последние годы был начальником мед-отделения госпиталя ЭГ [эвакуационный госпиталь] 1114 на Набережной Ждановки. Там у него была комната, и мы с мамой жили вместе с ним.

После демобилизации в мае 1946 г. работал консультантом-терапевтом в роддоме им. Снегирева. В самом конце декабря 1948 г. — видимо, инсульт. Он умер в ночь на 1949 г. Похоронен на Еврейском Кладбище.[59]

После войны, в 1946 г. Татьяна Максимовна поступила на физфак Ленинградского университета, где познакомилась с будущим мужем, Давидом Наумовичем Мирлиным. Татьяна Максимовна писала о нем:

Мой муж Давид Наумович Мирлин, 1925 года рождения. Он пережил первый год блокады в Ленинграде, жил вместе с родителями, учился в 8-м классе. Потом они эвакуировались в Тихвин, где он продолжил учиться. В начале 9-го класса его взяли в армию совсем мальчиком. Он выучился на радиста и всю войну был радистом на зенитной батарее. После окончания войны был демобилизован и признан негодным к военной службе по зрению. Когда он пришел из армии, то был уже взрослым человеком, но без законченного школьного образования. В его школе его пожалели и дали справку, что он окончил 9-й класс. Он поступил в 10-й класс. С безумным напрягом после такого перерыва и без 9-го класса окончил 10-й класс с серебряной медалью. Мы с ним познакомились в университете. После университета муж работал в Физико-техническом институте РАН.[60]

В 1951 г. Татьяна Максимовна окончила Ленинградский университет. Это было время «борьбы с космополитизмом», в которой термин «космополт» был эвфемизм, изобретенный вместо слова «еврей». Эта сталинская кампания против евреев, начавшаяся 13 января 1948 г., когда по приказу Сталина группа сотрудников МГБ тайно убила в Минске Соломона Михайловича Михоэлса, директора Государственного еврейского театра и председателя Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) во время войны.[61] А несколькими месяцами позже начались аресты других членов ЕАК, которые в конце концов, после «следствия» с применением пыток, в мае 1952 г. были тайно приговорены к смерти в закрытых заседаниях Военной коллегии Верховного суда СССР и расстереляны.[62] Длившаяся до смерти Сталина 5 марта 1953 г. борьба с «космополитами» так или иначе затронула почти каждую советскую еврейскую семью и тех, кто имел еврейско-звучавшие фамилии, независимо от членства в партии и даже работы в «органах».[63] Разумеется, в то время евреи в науке не были нужны:

Полученный мною диплом с отличием […] никаких преимуществ при распределении не давал, а запись в 5-м пункте анкеты «еврейка» закрывала для меня путь в любой научный институт не только Ленинграда, но и любого другого города Советского Союза. Меня дважды направляли инженером на разные заводы (вне Ленинграда) для замены производственников, у которых не было вузовского диплома… После долгих мытарств и поездок на заводы и в министерство я устроилась инженером в проектно-конструкторское бюро (ПКБ) в Ленинграде, где проработала 3 года и выросла до старшего инженера.[64]

Как вспоминала Татьяна Максимовна, во время «борьбы с космополитизмом» пострадала и ее мама. Однако, чтобы понять первую фразу в описании Татьяны Максимовны о маме и атмосферу того времени, необходимо сделать отступление. 4 декабря 1952 г. Президиум ЦК КПСС (туда входил Сталин и группа его ближайших соратников) утвердил постановление ЦК «О вредительствее в лечебном деле», в которой объявлялось, что в Лечебно-санитарном управлении Кремля (Лечсанупре) «длительное время орудовала группа преступников, в которую входили Лечсанупра [А.А.] Бусалов и [П.И.] Егоров, врачи [В.Н.] Виноградов, [А.В.] Федоров, [В.Х.] Василенко, [Г.И.] Майоров, еврейские националисты [Б.Б.] Коган, [С.Е.] Карпай, [Я.Г.] Этингер, [М.С.] Вовси и другие».[65] Арестованные «врачи-вредители» обвинялись в том, что «они вредительски ставили неправильные диагнозы болезней, назначали и осуществляли неправильные методы лечения и тем самым вели больных к смерти. Преступники признались, что им удвлось таким путем умертвить [партийных руководителей] А.А. Жданова и А.С. Шербакова».[66] 1 декабря 1952 г.на расширенном заседании Президиума Сталин, в частности, заявил: «Любой еврей-националист — это агент америк.[анской] разведки […] Среди врачей много евреев-националистов».[67]

«Постановление» Президума в немного отредактированном Сталиным виде, после одобрения партийным руководством, было опубликовано 13 января 1953 г. в главной советской газете «Правда» и других газетах как сообщение советского информационного агенства ТАСС, озаглавленное «Арест группы врачей-вредителей». В сообщении особый упор был сделан на то, что «большинство участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах». К этому времени все вышеперечисленные и многие сотни других «убийц в белых халатах» уже были арестованы и «подготовлены» следователями МГБ, применявших бесчеловечные избиения и другие пытки, к судебным процессам, и тысячи врачей с еврейскими фамилиями лишились работы, в том числе моя бабушка Софья Яковлевна Бирштейн-Брук. Январская публикация об аресте «врачей-вредителей» была кульминацией в «борьбе с космополитизмом». Однако, 5 марта 1953 г. Сталин умер, и вскоре арестованных врачей постепенно начали выпускать из заключения.

Итак, Татьяна Максимовна писала:

В январе 1953 г. арестовали «врачей-вредителей». 5 марта [19]53 г. [это был день смерти Сталина — В. Б.] маму уволили «по инициативе администрации» — кому нужна врач-еврейка, «Убийца в белом халате».

Но оказалась нужна, правда не в городе. Ей предложили заведывать отделением в санатории Сосновый Бор на Карельском Перешейке. Нужна была формальная бумажка — направление Горздрава (Городской Отдел Здравоохранения). И тут оказалось, что Горздрав перестал считать Марию Израилевну Бабину врачом, у нее нет диплома. Нельзя же считать, как прежде, ее дипломом, диплом, выданный Малке Израилевне Бабин, на основании которого она проработала врачом в Ленинграде более 30 лет (!!!).

Удивительно, но эту типичную для евреев проблему, специально и придуманную в это антисемитское время, удалось решить быстро. Уже 17 марта Народный суд на основании кучи документов и показаний свидетелей, среди которых была и я, определил «Признать Бабину Марию Израилевну по паспорту и Бабин Малка Израилевну по диплому … одним и тем же лицом». Кажется, это был последний день, когда суды рассматривали такие вопросы, но все прошло очень быстро, благодаря непривычной для этой ситуации доброжелательности судьи.

С 31 марта 1953 г. по ноябрь 1954 г. мама работала в зав. отделением последовательно в двух санаториях Карельского Перешейка: Сосновый Бор и Зеленый Холм. Лишь в конце 54 г. она вернулась домой. Работала еще много лет. В основном во ВТЭКЕ (Врачебно-Трудовая Экспертная Комиссия, определяющая инвалидность).[68]

Продолжить работу в науке Татьяне Максимовне помог случай:

Мой приятель Олег Птицын, с которым мы вместе кончали университет, сказал, что ему как теоретику по ходу дела надо перемножать какие-то матрицы и он может их мне дать. Я стала перемножать эти матрицы и постепенно втянулась. Оказалось довольно интересно, потому что при этом получались теоретические формулы для размеров полимерных цепочек…

И тут возникла поразительная возможность поступления в аспирантуру, на теоретическую кафедру Герценовского педагогического института… Это было уже после смерти Сталина. Я узнала, что приняли в аспирантуру выпускника университета с «нехорошей т.е. аврейчкой — фамилией», и решила поступать в аспирантуру, на теоретическую физику. Я всегда была отличницей, а здесь мне поставили тройку на экзамене по истории партии. Фактически меня завалили, так как был конкурс.[69]

Олег Борисович Птицын, которого упомянула Татьяна Максимовна, окончил с отличием физический факультет Ленинградского государсвенного университета одновременно с Татьяной Максимовной в 1951 г. и был принят на работу в уже упомянутый ИВС в лабораторию Михаила Владимировича Волькенштейна, известного физика полимерных соединений, а потом и биофизика.[70] В 1950-е годы Волькенштейн заложил основы применения методов статистической физики в науку о полимерах. Как писала о Волькенштейне Татьяна Максимовна, «он всегда отстаивал научную точку зрения […], боролся с лженаукой».[71] Позже Татьяна Максимовна рассказывала о Птицыне:

Мы с Олегом Птицыным учились вместе на физическом факультете ЛГУ с 1946 по 1951 год. Мы учились в разных группах, но входили в общую компанию, в которой были, в частности, будущая жена Олега Ирина и мой будущий муж Давид. […] Олег сыграл определяющую роль в моей профессиональной жизни. […]

Олег рано начал заниматься научной работой, сначала в качестве экспериментатора на кафедре полимеров, […] а затем переключился на разработку теории под руководством М.В. Волькенштейна. Их первая совместная работа была опубликована в 1951 году, когда Олег был еще студентом. Работа была напечатана в «Докладах АН СССР» и называлась «О геометрии линейных полимеров». […]

Мы окончили Университет в 1951 году. Это было очень страшное время. Борьба с «безродными космополитами», «дело врачей-вредителей» — сильнейший государственный антисемитизм.

К счастью, Олегу удалось получить распределение (тогда это было необходимо) в недавно созданный Институт высокомолекулярных соединений АН СССР, где М.В. Волькенштейн заведовал лабораторией. Олег смог успешно продолжать заниматься развитием теории полимеров под руководством и вместе с М.В. Волькенштейном. […]

Олег был лидером в науке. Он много и активно работал, очень рано (в 33 года) защитил докторскую диссертацию. Будучи прекрасным теоретиком, он хорошо знал эксперимент, позднее создал группу, объединившую теоретиков и экспериментаторов. […]

Активность и таланты Олега проявлялись не только в научных исследованиях. Он был центральной фигурой в институтском коллективе (тогда преимущественно молодежном), будучи, в частности, одним из организаторов и авторов […] так называемой «оперетты». Было создано и поставлено несколько оперетт на волнующие коллектив темы.[72]

В дальнейшем Олег Борисович возглавлял группу изучения полимеров в ИВС, заведывал лабораторией физики белка в Институте белка АН СССР и был заместителем директора этого института, затем был профессором Московского физико-технического института, и в 1992–99 гг. работал в качестве приглашенного научного сотрудника в Национальном институте рака (система Национальных институтов здравоохранения США, Бетесда, Мэриленд).[73]

В конце концов в 1954 г. хлопотами Сергея Валентиновича Измайлова, заведующего кафедрой теоретической физики Ленинградского педагогического института им. Герцена, Татьяну Максимовну приняли в аспирантуру. Но дальнейшее трудоустройство в ИВС было непростым:

Я отучилась в аспирантуре 4 года, попутно занимаясь деторождением, а в 1958 году Михаил Владимирович [Волькенштейн] решил, что меня надо взять в ИВС… Получив на первую просьбу отказ, М.В. устроил небольшой скандал, сказав, что, если нас [Т.М. и второго физика-еврея, Юлия Готлиба] не возьмут, он будет считать, что причина отказа — наша национальность, и всем это объяснит. Тогда нас взяли — это были уже не такие жесткие времена, еще продолжалась «оттепель», угроза подействовала, и я начала работать в ИВСе.[74]

Собственно, только с этого момента Татьяна Максимовна смогла вплотную заняться наукой. В 1964 г. она опубликовала совместную монографию с упомянутым ею Олегом Борисовичем Птицыным, ставшую классической в данной области науки и переведенную на английский язык.[75] В дальнейшем Татьяна Максимовна опубликовала большое количество научных статей в отечественных и зарубежных журналах.[76]

Муж Татьяны Максимовны, профессор Давид Наумович Мирлин, скончался в 2008 г. Сын Татьяны Максимовны и Давида Наумовича Александр, физик, — ныне профессор Технологического Института Карлсруэ (Karlsruhe Institute of Technology) в Германии, а дочь Елена— молекулярный биолог, живет в Петербурге.[77]

В 2007 г. Татьяна Максимовна в интервью в связи с полученнй ею премии Л’Ореаль-ЮНЕСКО рассказала о проблемах профессиональных ученых в России:

Сегодня многие вообще уезжают из страны: таковы условия. Сегодня у нас очень тяжелые условия для работы. Молодые люди не могут целиком посвятить себя учёбе и научной деятельности, потому что они вынуждены зарабатывать деньги — просто для того, чтобы выживать. Активные молодые люди очень рано уезжают, унося полученное образование в другие страны. Плохо, разумеется, не то, что они уносят его в другие страны, а то, что у нас в науке не хватает молодёжи. Мне представляется, что на кафедрах физфака [Петербургского] университета и, в частности, на кафедре молекулярной биофизики, ситуация в этом плане лучше, чем в нашем академическом институте.[78]

А на вопрос «Что стимулирует исследования сегодня?» Татьяна Максимовна коротко ответила: «Интерес». Собственно, интересом к познанию объясняется и вся научная деятельнось Татьяны Максимовны.

Примечания

[1] В 2012 г. я послал Татьяне Максимовне экземпляр моей небольшой книги «Мой отец Яков Авадьевич Бирштейн» (М., 2012) про моего отца, известного зоолога и океанографа, в которой я также написал о родственниках, о которых тогда знал (в настоящее время я ообладаю гораздо большей информацией).

[2] Х. Зоненберг. «История города Брест-Литовска. 1016–1907: По достоверным источникам и правоподобным умозаключениям.» Брест-Литовск, 1907. Из архива Российской государственной библиотеки. С. 24–25, https://brestdatabase.by/library/istoriya-goroda-brest-litovska-1016-1907.

[3] Процитировано в: ”Brestski Uezd,” https://jewishgen.org/Belarus/lists/grodno_bres.htm/.

[4] Сведения из рукописного эссе Т. М. Бирштейн «Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн» (2021), любезно присланного мне Татьяной Максимовной в мае 2021 г. Евреям-купцам 1-й и 2-й гильдий, а также евреям, закончившим университет, разрешалось жить в городах вне черты оседлости, в том числе Санкт Петербурге и Москве.

[5] Процитировано в Аркадий Векслер, Тамара Крашенинникова. Московский проспект. Очерки истории. М.: Центрполиграф, 2014, http://www.citywalls.ru/house1397.html?s=93rtf8t9jvde8toe9g7lod0u24.

[6] Там же.

[7] Финская фирма Stockmann ушла из Росси в начале 2019 г. См. «Закроется ли «Невский центр» после ухода Stockmann из России и почему финские компании продают бизнес в Петербурге?» // Бумага, 16 октября 2018 г., https://paperpaper.ru/zakroetsya-li-nevskij-centr-posle-uh/. В марте 2022 г. большинство магазинов иностранных фирм, располагавшихся в здании бывшего центра Стокманн в Петербурге, закрылись в связи с войной, начатой Россией против Украины 24 февраля 2022 г. и последовавшими экономичскими санкциями западных стран против России. Александр Вокуев. Хроники исхода, или как выглядят петербургские ТЦ после закрытия более 30 магазинов // Форпост. 10 марта 2022 г., https://forpost-sz.ru/a/2022-03-10/khroniki-iskhoda-ili-kak-vyglyadyat-peterburgskie-tc-posle-zakrytiya-bolee-30.

[8] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[9] Данные о М.М. Бирштейне там же.

[10] Александр Литин. «История евреев Могилева», https://web.archive.org/web/20110405072602/http://www.jewish-mohilev.org/istoriya-evreev-mogileva.html#%D0%B2%20%D1%87%D0%B5%D1%80%D1%82%D0%B5%20%D0%BE%D1%81%D0%B5%D0%B4%D0%BB%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B8.

[11] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[12] Процентная норма для евреев в гимназиях и университетах Российской Империи была введена в 1887 г. Министерством просвещения. В пределах черты оседлости доля евреев среди учащихся мужских гимназий и университетов не должна была превышать 10%, в остальной части империи — 5%, в столицах — Петербурге и Москве — 3% (https://eleven.co.il/diaspora/judeophobia-anti-semitism/13338/). В Дерптском (Юрьевском) университете с 1884 по 1893 г. процент евреев среди студентов университета вырос с 10,4 % до 21 %. Однако, в 1893 г. была введена процентная норма — 10 % для обучающихся фармацевтике, 5 % — для всех остальных специальностей. Ограничения соблюдались до 1916 г., когда из-за большого числа беженцев процент студентов-евреев вырос до 19,4 %. В 1918 г., когда университет открылся как эстонский в условиях германской оккупации, евреев-студентов оказалось еще больше — 24,3 %. В период независимой Эстонской Республики (1918‒1940) процент евреев-студентов колебался от 2,9 % до 5 %. См. Элиша Зинде. 20 фактов о евреях в Тартуском университете // Booknik.ru, 30 сентября 2011г., http://old2.booknik.ru/colonnade/facts/20-faktov-o-evreyah-v-derptskom-yurevskom-tartuskom-universitete/.

[13] Бирштейн Т.М. Не только о блокаде (записала Т. Алешина, 24 сентября 2012 г.), http://www.world-war.ru/ne-tolko-o-blokade/ .

[14] См.: Резник Семен. Против течения. Академик Ухтомский и его биограф. Документальная сага мемуарного уклона. Часть вторая. Глава двенадцатая, http://7iskusstv.com/2014/Nomer5/SReznik1.php; Андрей Галицкий. Еврейка из Петербурга у истоков деловых игр, http://old.jeps.ru/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=2213&r=y.

[15] Когда Мария Мироновна начала работать в этом институте, он назывался Петроградским институтом народного хозяйства. История этого института и его реорганизаций были следующими. В 1897 г. Михаил Владимирович Побединский (1852‒1926), надворный советник (этот гражданский ранг соответствовал рангу подполковника в армии), основал Санкт-Петербургские частные счетоводные курсы. В 1904 г. эти курсы стали называться Частными коммерческиими курсами М. В. Побединского, и подготовка специалистов велась по программам высших экономических школ Германии. В сентябре 1906 г. курсы стали Высшими коммерческими курсами М.В. Побединского. В мае 1917 г. распоряжением министра торговли и промышленности Временного правительства они были преобразованы в Торгово-промышленный институт М.В. Побединского. В 1918 г. этот институт был национализирован, и год спустя он вошел в состав Петроградского института народного хозяйства им. Ф. Энгельса как промышленный цикл административно-финансового отделения. Это учебное заведение объединило все существовавшие в Петрограде высшие экономические школы. В 1926 г. промышленный цикл был преобразован в Промышленное отделение Ленинградского института народного хозяйства (ЛИНХ), 79 выпускников которого в 1927 г. стали первыми инженерами-экономистами в СССР. Деканом Промышленного отделения был Александр Борисович Ельяшевич (1888‒1967). В 1930 г. Промышленное отделение было преобразовано в Ленинградский инженерно-экономический институт. Первым директором института в 1930‒1938 гг. был Сергей Анатольевич Смирнов (1896‒1970), затем его сменил Андрей Петрович Подугольников (1902-?), который в июне 1941 ушел в ленинградское ополчение. См. сайт университета https://unecon.ru/ob-universitete/history.

[16] Тимофей Павлович Тимофеевский (1902–1990) окончил биологическое отделение Ленинградского университета по специальности «Физиология труда». В 1930-е годы он возглавлял группу в Инженерно-экономическом институте, работая вместе с женой над разработкой игрового движения.Где-то в конце 1930-х годов он был арестован на какое-то время. В 1960-х гг. он был главным конструктором вычислительного центра Ленсовнархоза, а в 1970-е-90-е годы вместе с женой занимался развитием теории и практики игрового социального имитационного моделирования. Галицкий. Еврейка из Петербурга у истоков деловых игр.

[17] Где-то в 1960-е годы они получили квартиру в новостройках, куда и переехали.

[18] Отец Тимофея Павловича, Павел Ильич Тимофеевский (1978–1943), в 1903 г. окончил Императорскую Военно-медицинскую академию. Участвовал в Русско-японской (1904–05 гг.) и в Первой мировй (1914–18 г.) войнах, причем во во второй войне он служил советником в Ставке в звании генерала. Помимо военной службы, Тимофеевский был активным членом Петербургского/Петроградского отделения Теософского общества (существовало в 1908–22 гг.). В 1918–30 гг., во время Гражданиской войны (1918–20 гг.) Павел Ильич служил в Красной Армии. В 1920–23 гг. он был помощником начальника Главного военно-санитарного управления Красной Армии, а с 1923 г. преподавал в Военно-медицинской академии, где с 1929 г. Тимофеевский был старшим преподавателем кафедры военных и военно-санитарных дисциплин. В 1932 г. получил звание профессора, а в 1936 г., также воинское звание врача бригады (соответствовало званию полковника). При этом Тимофеевский не бы членом партии. 4 июня 1938 г. он был арестован, а 25 ноября 1939 г. военный трибунал приговорил Павла Ильича апо обвинению в участии в контрреволюционной организации к 6-летнему заключения в исправительно-трудовом дагере. 25 марта 1943 г. Тимофеевский умер в Каргопольском лагере. В 1957 г. он был реабилитирован. См. его биографию: Н. С. Чернышев, Ю. Н. Чернышев. Расстрелянная элита РККА 1937–1941. Комбриги и им равные. М.: Кучково поле, 2014. Стр. 481.

[19] См. Гроссман Оскар Самуилович (1912), https://ru.openlist.wiki/%D0%93%D1%80%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%BC%D0%B0%D0%BD_%D0%9E%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%80_%D0%A1%D0%B0%D0%BC%D1%83%D0%B8%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87_(1912).

[20] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[21] Там же.

[22] Там же.

[23] Там же.

[24] Там же.

[25] John H. Gagnon. Mary M. Birshtein: The Mother of Soviet Simulation Gaming // Simulation and Games. Vol. 18. Issue 1 (March 1, 1987). Pp. 3-12; Dzukhov R. F., A. I. Mikhaiylushkin, John H. Gagnon, joseph Wolfe, and David Crookall. In Memorium: Maria Mironovna Beershtain/Mary M. Birshtein, 1902–1992 // Simulation and Gaming. Vol. 23. Issue 1 (March 1, 1993). Pp. 6–8.

[26] Белчиков Я. М., Бирштейн М. М. Деловые игры. Рига: Автос, 1989.

[27] Процитировано в: Бирштейн Мария Мироновна, 1902–1992, http://engec.unecon.ru/sites/default/files/file/%D0%91%D0%B8%D1%80%D1%88%D1%82%D0%B5%D0%B9%D0%BD%20%D0%9C_%D0%9C.pdf.

[28] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[29] «Vera Birstein», в Reinhard Rürup unter Mitwirkung von Michael Schüring. Schicksale und Karrieren. Gedenkbuch für die von den Nationalsozialisten aus der Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft vertrieben Forscherinnen und Forscher. Göttingen: Wallstein Verlag GmbH, 2008. S. 160. Блестящий химик профессор Фриц Габер (1868–1934) имел неоднозначную репутацию. Во время Первой мировой войны капитан Габер возглавлял химический отдел немецкого военного министерства и отвечал за разработку и производство хлора и других веществ, использовавшихся немецкими войсками в качестве химического оружия. После войны Габер предоставил Альберту Эйнштейну кабинет в своем институте. Однако, часть ученых отказывалась пожать руку Габеру, ссылаясь на его поддержку производства и применения химического оружия. Габер продолжал активно заниматься химическим оружием до 1926 года. О его карьере см. Dietrich Stoltzer. Fritz Haber: Chemist, Nobel Laureate, German Jew. Philadelphia (PA): Chemical Heritage Press, 2004.

[30] Vera Birstein. Untersuchungen über Koagulation und Adsorption in Solen. Dresden und Leipzig: Theodor Steinkopff, 1926. На основании экспериментальных данных, описанных в диссертации, Вера Мироновна опубликовала две статьи в соавторстве с профессором Фрейндлихом: H. Freundlich, V. Birstein. “Ueber das Gelten der Traubeschen Regel bei der Koagulation hydrophober Sole. Kolloidchemische Beichefte. 22 (1926). S. 95–101; idem. “Ueber einige Eigenschaften der Blauschen Komplexsalze.” Kolloidchemische Beichefte. 23 (1926). S. 27–40.

[31] См., в частности, ее статью H. Zocher, V. Birstein. “Betrage zur K enntnis der Mesophasen.” Z. Phys. Chem. A 142 (1929). S. 113‒125.

[32] См. https://www.ushmm.org/learn/timeline-of-events/1933-1938/law-for-the-restoration-of-the-professional-civil-service.

[33] “U.S., Index to Alien Case Files, 1944-2004”, on the Ancestry site.

[34] В Нью Йорке Вера Мироновна жила по адресу 330 West 88th Street. Это здание в настоящее время все еще существует.

[35] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[36] “Andre Berten weds New York Resident.” The Daily Times, Mamaroneck, New York, August 12, 1942. P. 6.

[37] “U.S. WWII Army Enlistment Records, 1938-1946.”

[38] “List or Manifest of Alien Passengers for the United States, S.S. Aquitania, July 26, 1939. Американская виза была проставлена ему в Риме 10 декабря 1938 г.

[39] Это — адрес бизнеса А. Биртена, указанный в телефонном справочнике за 1949 г.

[40] Стефания Биртен умерла в ноябре 1971 г., Андре Биртен, 17 мая 1980 г.

[41] Например, Edwin C. Constable and Catherine E. Housecroft. The early years of 2,2’-Bipyridine — a ligand in its own lifetime. Molecules. Vol. 24 (2019), 3951. Pp. 1–38, https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC6864536/.

[42] “Five outstanding women scientists receive L’ORÉAL-UNESCO Awards for Women in Science 2007,” http://webarchive.loc.gov/all/20150412060238/http://portal.unesco.org/science/en/ev.php-URL_ID=5212&URL_DO=DO_TOPIC&URL_SECTION=201.html.

[43] Татьяна Бирштейн. О времени и о себе // Троицкий вариант, 23 декабря 2008 г., http://trv-science.ru/2008/12/23/tatyana-birshtejjn-o-vremeni-i-o-sebe/.

[44] Туберкулезный научно-практический институт на Лиговском проспекте, д. 2-4. В настоящее время Санкт-Петербургский Научно-исследовательский институт Фтизиопульмонологии Министерства Здравоохранения Российской Федерации.

[45] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[46] Даниил Гранин. Простить и помнить // Российская газета. № 6289 (17). 28 января 2014 г., http://rg.ru/2014/01/27/granin-site.html.

[47] Адамович Алесь, Гранин Даниил. Блокадная книга. СПб: Лениздат-Команда А, 2013. С. 33, https://b1.culture.ru/c/96005/%D0%B1%D0%BB%D0%BE%D0%BA%D0%B0%D0%B4%D0%BD%D0%B0%D1%8F_%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B0.pdf.

[48] Там же. С. 36.

[49] Гранин. Простить и помнить.

[50] Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. СПб: Нева, 2002. С. 271, 286, 298; Александров К. М. Власть и город // Новая газета. № 54. 22 мая 2013 г., http://www.novayagazeta.ru/society/58235.html.

[51] Процитировано в Козлова Н. Н. Сцены из жизни «освобожденного работника» // Социологические исследования. 1998. № 2. С. 108‒119; http://mylove.ru/groups/cvetnaya-ploshadka/sceni-iz-jizni-osvobojdennogo-rabotnika/#window_close. Это не единственое свидетельство. См.: Яров С. В. Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941–1942 гг . (СПб., 2011): «В соответствии с постановлением Ленинградского исполкома от 17 декабря 1941 года ужин секретарям райкомов ВКП (б), представителям райисполкомов и их заместителям отпускался без зачёта продовольственных карточек. В I квартале 1942 года в умиравшем городе можно было получить шоколадный торт, мясо, белый хлеб, масло, курагу, печенье» (С. 412, 417).

[52] Козлова. Сцены из жизни «освобожденного работника».

[53] Там же.

[54] См. документы в: «Резолюция Н. С. Хрущева произвела магическое действие на КГБ, Военную прокуратуру… аппарат КПК при ЦК КПСС»: За кулисами реабилитационного процесса.Дукументы о ленинградских ученых, репрессированных в годы Великой Отечественной войны. 1957‒1970 // Альманах «Россия. ХХ век», http://www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-intro/1016684.

[55] Ломагин. Неизвестная блокада. С. 280.

[56] Известно число осужденных, но список имен большинства осужденных остается засекреченным.

[57] О начной карьере В. С. Игнатовского (1875‒1942) см. https://museum.itmo.ru/person/16/. В постановлении на арест Игнатовскй обвинялся в принадлежности к НКВД-вымышленной фашистской организации и в том, что он якобы находится в курсе планов германского командования по оккупации немцами Ленинграда.

[58] Бригада следователей работала под руководством заместителя начальника Управления НКВД по Ленинградской области Сергея Огольцова и под контролем начальника этого управления Петра Кубаткина (1907–1950), из Москвы с инспекцией приезжал Виктор Абакумов, — в то время начальник военной контрразведки и замеситель комиссара НКВД Лаврентия Берии (с апреля 1943 г. он был начальником СМЕРШа, а в 1946‒51, министром МГБ). В дальнейшем Огольцов, после войны замешанный также в других преступлениях, отделался «легким испугом» — коротким арестом в 1953 г., после смерти Сталина, за участие в убийстве С. М. Михоэлса, затем он был уволен из МВД и лишен звания генерал-лейтенанта. Кубаткин был арестован в ходе так называемого «Ленинградского дела» в 1950 г., и, как многие партийные руководители Ленинграда, осужден к высшей мере и расстрелян. Абакумов, всесильный министр МГБ, был арестован в июле 1951 г, но осужден и расстрелян в декабре 1954 г., уже при Н.С. Хрущеве. Н. Ф. Кружков, в 1941–42 гг. — заместитель начальника отделения Контрразведывательного отдела УНКВД по Ленинградской области, был единственным из ленинградских следователей, осужденным к 20-летнему заключению в лагерях за фальсификацию следствия в 1941–42 гг.; еще пять других следователей были исключены из «органов» и партии. См. биографии Абакумова (1908–1954), Кубаткина (1907–1950) и Огольцова (1900–1977) в: Петров, Скоркин. Кто руководил НКВД. С. 80–81, 255–256 и 323. Дополнительно о карьере Абакумова см. Бирштейн В.Я. СМЕРШ, секретное оружие Сталина. Москва: АИРО‒ХХI, 2018.

[59] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[60] Бирштейн. Не только о блокаде.

[61] Об организации убийства С.М. Михоэлса см. документы №№ 3-1 ‒ 3-27 в сб. Государственный антисемитизм в СССР от начала до кульминации 1938–1953 / сост. Г.В. Костырченко. М.: Материк. 2005. Стр. 106‒120.

[62] Документы №№ 4-1 ‒ 4-23 там же. Стр. 138‒212..

[63] Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. Новая версия. Часть II. На фоне холодной войны. М.: Международные отношения, 2015. C. 494‒502.

[64] Бирштейн. О времени и о себе.

[65] Текст «Постановления» опубликован как Документ № 4-168 в сб: Государственный антисемитизм в СССР. Стр. 462‒463.

[66] Там же.

[67] Записи из дневника В.А. Малышева о выступлении И.В. Сталина на расширенном заседании Президиума ЦК КПСС 1 декабря 1952 г. Документ № 4-166 в сб. Государственный антисемитизм в СССР. Стр. 461-462..

[68] Бирштейн. Ветвь Мирона (Меера) Авдеевича Бирштейн.

[69] Бирштейн. О времени и о себе.

[70] О М. В. Волькенштейне (1912‒1992) см. Михаил Владимирович Волькенштейн. Воспомнания коллег и учеников. К 100-летию со дня рождения. М., 2012, https://macro.ru/OLD_DOC/img/Volkenshtein_tetrad.pdf.

[71] Бирштейн Т. М. Наш шеф — Михаил Владимирович. Там же. С. 21. Волькенштейн о лженауке: Волькенштейн М.В. Трактат о лженауке. // Наука и жизнь. № 10 (1975), http://vivovoco.astronet.ru/VV/MISC/1/FALSE.HTM.

[72] Вадим Хохряков. Вопреки горению изб [интервью с Т. М. Бирштейн]. // Санкт-Петербургский Университет. № 8 (3756), 30 мая 2007 года, http://old.journal.spbu.ru/2007/08/6.shtml.

[73] О научной деятельности О.Б. Птицына (1929–1999) см.: Олег Борисович Птицын: человек, учёный, учитель, друг. Составиели В.Е. Бычкова и А.В. Финкельштейн. Москва: Университет книжный дом, 2006.

[74] Бирштейн. О времени и о себе.

[75] Бирштейн Т.М., Птицын О.Б. Конформации макромолекул. М.: Наука. 1964; T.M. Birshtein, O.B. Ptitsyn. Conformations of Macromolecules // High Polymers. 1966. Vol. 22 (New York: Interscience Wiley).

[76] Вот примеры публикация Татьяны Максимовны: Birshtein T. M., Zhulina, E.B. «Scaling theory of supermolecular structures in block copolymer-solvent systems: 1. Model of micellar structures». Polymer. Vol. 30 (1989): 170–177; Zhulina, E. B., Borisov, O. V., Pryamitsyn, V. A., and Birshtein, T. M. «Coil-globule type transitions in polymers. 1. Collapse of layers of grafted polymer chains». Macromolecules. Vol. 24 (1991). No. 1: 140–149.

^[77] Бирштейн. О времени и о себе. Профессор Александр Мирлин, Institute for Theoretical Condensed Matter Physics, Karlsruhe Institute of Technology, https://www.tkm.kit.edu/english/staff_438.php.

[78] Хохряков. Вопреки горению изб [интервью с Т. М. Бирштейн].