©"Заметки по еврейской истории"
  февраль-март 2023 года

Loading

Прочитав о живительной пользе холода для предотвращения у грудного ребенка раздражения кожи и опрелостей, я, к ужасу Ирины, оставлял раздетого сына на короткое время у открытой форточки в ноябрьские и декабрьские морозы Северного Казахстана. Слава Богу, ребенок не простудился, а опрелости действительно быстро прошли.

[Дебют] Михаил Токарь

ПУТЬ ВРАЧА

Моей семье посвящается

Школа. Институт

Михаил ТокарьМногие мои коллеги рассказывают, что с самого детства, еще со школы, мечтали стать врачами. Они даже играли во врачей — возможно, под влиянием родителей-докторов. В отличие от них я всю школу перебирал разные профессии — то мечтал о пожарном, то об оленеводе. Став постарше, хотел стать математиком, историком, археологом, писателем, геологом, химиком.

Самое большое влияние на меня в плане выбора профессии оказал учитель физики, который появился в нашей школе, когда я учился в девятом классе. Он был очень интересным преподавателем — так увлеченно, так захватывающе рассказывал нам о своем предмете. Но насколько он был замечательным учителем, настолько он был странной личностью. Высокий, худой, в черных очках, он ходил по школьным коридорам со взглядом, обращенным внутрь себя, не обращая ни на кого внимания. Не раз он случайно толкал бегающих по коридору учеников, не заметив их, думая о чем-то о своем.

Он всегда ходил в одной и той же рубашке. Все ученики уже безошибочно узнавали ее: с отпоротыми манжетами, с оторванной пуговицей посредине, с грубо зашитой дыркой на спине. Все знали, что он женат. Жена его как-то приходила в школу проведать его. Это была женщина такого же странного вида, как и он. Сейчас бы их назвали аутистами, тогда же они были просто странной парой.

Этот оригинальный человек, но замечательный предметник, имел особое увлечение, которым делился со своими учениками. А увлекался он паранормальными явлениями (телепатией, телекинезом, поиском людей по биополю), йогой и восточными философиям. И всё это он бурно обсуждал с нами на уроках. До сих пор помню случай, когда он рассказал нам о том, что в японских школах на входе учителя осматривали глаза учащихся. По его словам, если белая часть глазного яблока была видна с трех сторон вокруг радужки глаза (такое состояние по-японски называется санпаку), то это означало, что ученик находится в болезненном состоянии, подвержен стрессам и несчастным случаям — и таких учащихся отпускали домой. Выслушав всё это, Борис, один из учеников нашего класса, страдавший проблемами щитовидной железы, встал и начал собирать портфель. На вопрос учителя, что он делает, Борис спокойно ответил, что он санпаку и должен пойти домой. На что учитель, спокойно подумав, действительно отпустил его домой.

И вот этот преподаватель организовал в школе кружок физики, активным участником которого стал и я. Конечно, мы обсуждали и проблемы школьного курса физики, но больше внимания уделяли увлечению нашего учителя: паранормальным способностям человеческой психики. Наслушавшись обо всех этих явлениях, я начал задумываться об их природе, о том, каким именно образом они происходят. Стал глубже изучать биофизику, физиологию мозга, набрал массу книг по этим разделам науки и, как мне показалось, разгадал физическую и физиологическую природу паранормальности. Я записывал в тетрадь все свои мысли, проекты, представляя себя в будущем начальником секретной лаборатории.

Все эти интересы привели меня к решению поступить на факультет биологии и уж, конечно, в Московском университете. Закончив школу со средним баллом «5», я собрался и полетел один, без родителей в Москву. Добрался до МГУ, сдал документы в приемную комиссию и получил направление на проживание в общежитии биофакультета. Зайдя в комнату, я встретил студентов-старшекурсников, которые собирались ехать на практику в рыболовецкий совхоз. Все эти парни были намного старше меня, после службы в армии и рабфака (подготовительный курс для поступления в университет для рабочих и демобилизованных). Они поинтересовались, сколько лет я готовился к поступлению в МГУ. Я ответил, что хорошо учил биологию в школе, выступал на районных олимпиадах школьников по биологии, а кроме того тщательно проштудировал книгу-пособие по биологии для поступающих в университет. Парни лишь покачали головами, удивляясь моей самоуверенности.

Первый же вступительный экзамен — математику — я благополучно завалил. Сразу же забрал свои документы из приемной комиссии, купил обратный билет и через день подал документы в медицинский институт, рассудив, что этот вуз будет соответствовать моим интересам. Я не думал о том, как я буду лечить людей, ибо был уверен, что продолжу свои поиски, опыты по изучению паранормальных явлений человеческой психики.

Хотя требования при поступлении в Карагандинском мединституте были не такие строгие, как в Московском Университете, но и здесь у меня не все пошло по плану. На экзамене по биологии от стресса и напряжения у меня что-то замкнуло в голове. Отвечая на вопрос о трех составляющих теории эволюции Дарвина, я смог назвать только две из них: изменчивость и наследственность, а про третью составляющую, естественный отбор, напрочь забыл. За такое прегрешение мне поставили тройку, и в результате мне не хватило баллов для поступления на лечебный факультет.

На мое счастье был недобор на педиатрическом факультете, и мне предложили начать обучение там. Делать было нечего, я согласился. Кроме того, было немало студентов, с которыми произошла такая же история, и они рассчитывали вскоре перевестись на лечебный факультет.

Итак, после того, как мы месяц отработали в деревне на сборе картошки, мы начали обучение в мединституте. Карагандинский медицинский институт был создан в 1950 году. Этот год как раз был отмечен «делом врачей», антисемитским процессом накануне смерти Сталина. Врачи, в основном евреи, обвинялись в покушении на жизнь лидеров Советского государства. Часть «врачей-убийц» была расстреляна, часть отправлена в тюрьмы и лагеря. Кроме того, многие профессора, ученые, преподаватели были изгнаны из мединститутов Москвы, Ленинграда, Киева и других центральных учебных заведений и осели на периферии, в том числе в Караганде. Наш, вновь открывшийся мединститут обогатился ведущими специалистами во всех областях медицины: терапии, педиатрии, хирургии, психиатрии, а также в теоретических дисциплинах: анатомии, физиологии, биохимии.

Разумеется, в 1983 году уже не было тех профессоров, что после изгнания основали кафедры в нашем институте, но их школы продолжали развиваться.

Уровень обучения в нашем институте был высоким, требования к студентам -жесткими, атмосфера — строгой, но в целом доброжелательной. Отучившись днем, вечерами мы засиживались в анатомичке над трупами. «Приятный» запах формалина, исходивший от них, нам совершенно не портил аппетит, и мы поедали столовские пирожки с повидлом прямо рядом с мёртвым телом.

На втором курсе при изучении физиологии мы разрезали лягушек. Иногда парни специально ослабляли хватку вокруг лягушек, позволяя им выскользнуть и прыгнуть на стол девчонок, вызывая при этом всплеск визгов. А на третьем курсе парней заставляли ловить бродячих собак и приводить их на занятия по топографической анатомии и оперативной хирургии. На этих собаках студенты проводили элементарные операции, например, удаление части ребра, удаление аппендицита, трахеотомию. Помню, на пятом году обучения во время курса ортопедии меня попросили вместо занятий поехать на мясокомбинат. В ту пору заведующий кафедрой писал докторскую диссертацию на тему лечения плохо заживающих ран с помощью брюшины крупного рогатого скота. Брюшина — это тонкая пленка, содержащая лимфоидную ткань, и покрывающая органы и внутреннюю стенку брюшной полости. Ее главная задача — защита органов от воспаления. При воспалении в полости живота врачи, особенно хирурги, обязательно выявляют признаки раздражения брюшины. В тот день я приехал на мясокомбинат, где меня уже ждала медсестра с ножом и ведром. Я должен был стоять на конвейере, на котором двигались половинки туш коров, быстро отслаивать эту пленку от внутренней стенки живота и бросать в ведро. Запах стоял омерзительный. Через полчаса к нам подошел начальник цеха и сказал, что сейчас пойдут туши туберкулезных коров, поэтому не стоит их использовать в лечении больных. На мое недоумение, а что делают с мясом заразных коров, он спокойно ответил, что оно идёт на колбасы.

Но все эти «развлечения» были лишь небольшой частью того огромного теоретического и практического материала, который мы должны были освоить. Требования на экзаменах были строгими, поблажек не было. Я не слышал историй, что экзамены или зачёты сдавались за взятки,  немало студентов были отчислены из института за неуспеваемость.

Я продолжал учиться на педиатрическом факультете, появилась хорошая компания, и я уже не собирался никуда переводиться. Но я не забывал о своем увлечении паранормальными явлениями психики, продолжал свои теоретические поиски и даже договорился проводить после занятий эксперименты на себе в лабораториях кафедр нормальной и патологической физиологии. Заведующие кафедрами это позволяли за мою помощь в уходе за лабораторными животными, а также за переводы с английского статей по физиологии для преподавателей. Разумеется, профессора посмеивались над моими «экспериментами», но вреда от них не видели. К тому же они надеялись, что увлечение опытами выльется в реальные темы для исследований.

Интерес к парапсихологии, к таинственным явлениям психики естественным образом привел меня в студенческое общество при кафедре психиатрии. Я стал изучать психиатрию еще со второго года обучения, хотя этот курс был только на четвертом году.

Как и многие студенты, я стал подрабатывать по ночам в больницах города. Студентов-медиков до третьего года обучения охотно брали санитарами, а после третьего года и окончания сестринской практики — медбратьями и медсестрами. Младшего и среднего персонала не хватало, и руководство больниц закрывало студентами ночные смены.

Также на втором курсе я начал работать санитаром на станции скорой помощи. Это была большая станция, которая обслуживала крупный район города. Там работала пара десятков  бригад. В отличие от Израиля, где в амбулансе практически не бывает врачей и даже в специализированных бригадах интенсивной терапии работают парамедики (люди, прошедшие курсы оказания скорой помощи) и волонтеры, в Советском Союзе большинство экипажей скорой помощи было укомплектовано врачами. Были также специализированные бригады интенсивной терапии, кардиологическая, педиатрическая, психиатрическая.

Я попал в бригаду, где помимо меня были еще акушерка и водитель. В наши задачи входили доставка рожениц в роддом, оказание первой акушерской помощи, доставка крови и других препаратов из банка крови в больницы, а также обезболивающие уколы онкологическим пациентам на дому.

На третьем курсе я решил перейти в психиатрическое отделение. Мне нужна была более интенсивная, интересная деятельность, а также мне хотелось познакомиться поближе с работой психиатра.

Обязанности санитара в психбольнице заключались в том, чтобы постоянно находиться на посту в отделении, среди пациентов — в то время как медсестры и медбратья сидели в сестринской, где раздавали таблетки и делали уколы. Большую же часть времени они просто трепались друг с другом.

Санитар же должен был все время общаться с пациентами, выслушивать их, успокаивать, вмешиваться в их конфликты между собой и с персоналом, а также раздавать еду. Поначалу это было очень странно, необычно и непонятно — общение с психиатрическими пациентами, особенно шизофрениками. Я не мог представить себе, как человек на полном серьезе может говорить такие вещи. То есть я понимал, что это бред, галлюцинации и всё же: ну нельзя же нести такую чушь!

Но постепенно я стал понимать, что с ними происходит, в каком мире они живут. Я мог сидеть рядом с пациентом, который мне с горечью рассказывал «о маленьких человечках, которые поедают его изнутри». Периодически этот пациент во время беседы раскрывал рот и двумя пальцами «ловил этих человечков и выбрасывал их наружу». Одни пациенты читали мне свои стихи об «электропоездах, электрочеловеках, электроинопланетянах». Другие дарили рисунки с изображениями абсолютно фантастических существ. Третьи — наркоманы и алкоголики — рассказывали о своей сложной жизни, разрушенных семьях, потере работы, проблемах с законом.

За то, что я их выслушивал, старался понять и дать лучик надежды, эти пациенты благодарили меня по-своему: угощали чифирём, который они варили по утрам. Утром я чувствовал себя после смены усталым, а надо было идти на экзамен или зачет, и нужна была ясность в мозгах. Естественно, кроме ясности в мозгах  в придачу я получал сердцебиение, изжогу и прочие «приятные» эффекты.

Как-то один из пациентов подарил мне пачку кубинских сигарет «Монте-Кристо». И хотя я никогда не курил, я взял пачку и принес в институт. Я отдал ее одногруппникам, но после первой же затяжки они чуть не задохнулись от кашля. Это были очень крепкие сигареты, курить их было невозможно. Поначалу мы забавлялись тем, что угощали «слабенькими» сигаретами студентов других групп. Когда это нам наскучило, мы решили попробовать использовать табак из сигарет как нюхательный. Сели на занятиях по диалектическому материализму за последний стол и стали нюхать. Преподаватель никак понять не мог, почему мы все время чихаем! Ощущения были яркими:  после вдыхания щепотки табака в носу возникало острое жжение и после чихания вдруг становилось так свободно, такое чувствовалось облегчение, что не передать словами.

Помимо учебы в институте частью жизни советского студента был «третий трудовой семестр». Обучение в то время было бесплатным, успевающие студенты получали стипендию, но ее нужно было отработать во время летних каникул. Было несколько возможностей. Студенты с проблемами здоровья или «блатные» отрабатывали третий семестр на кафедрах или в библиотеке института. Это позволяло проводить лето в городе, спать у себя дома, сильно не уставать. Большая часть студентов отправлялась в совхозы «на картошку», хотя в разных регионах Советского Союза их труд использовался и на других сельскохозяйственных культурах: хлопчатник, яблоки и т.д. Студенты должны были жить в деревнях, собирать и грузить сельхозпродукцию. Естественно, условия проживания, питания, гигиены были довольно неприглядными, но общение, включая романтику свиданий, посиделки у костра с гитарой, печеной в золе картошкой, с лихвой окупало все неприятности с бытом.

Другим популярным видом общественно полезного труда были студенческие строительные отряды. Студенты ехали на стройки, в основном, в сёла, хотя иногда и на большие объекты. После первого курса я поехал в такой отряд в Карагандинской области. В отряде по большей части были студенты с нашего курса. Было классно общаться, работать, петь по вечерам у костра. Но условия там мне показались слишком комфортными, и после второго и третьего курсов я выбирал отряды, которые ехали в дикие степи Актюбинской области.

Я записывался в группу квартирьеров, которая выезжала на местность перед основным отрядом. Мы обустраивали жилье, привозили строительный инвентарь, начинали подготовительные работы — так, чтобы основной состав, приехав, мог сразу включиться в «бой». Выезд с группой квартирьеров требовал досрочной сдачи летней сессии, что заставляло интенсивно готовиться к экзаменам.

Когда мы ждали вылета в Актюбинск, к нам подошел санитарный врач и поинтересовался, получили ли мы прививки от чумы и туляремии — болезней, которые были распространены среди грызунов актюбинской степи и которые могли передаться людям. Никто из нас этих прививок не получил, да нам никто о них и не говорил, но мы не хотели отмены вылета, поэтому все как один сказали, что привиты.

Позже один студент из нашей группы связался с мальчишками, что жили в соседнем ауле, и стал покупать у них шкурки сусликов, которых они ловили. Помня об опасности чумы и туляремии, мы устроили тому парню «карантин»: сказали ему жить отдельно и наблюдали, не появились ли у него признаки легочной или бубонной чумы. Естественно, этот карантин длился не сорок дней (на итальянском кваранта — это сорок: срок, что корабли в средние века ждали на рейде, прежде чем матросы могли сойти на берега Венеции, Генуи; это делалось для того, чтобы удостовериться, что на корабле нет чумы). Через несколько дней парень вернулся в общее жилье.

Мы должны были строить дома и сараи для чабанов посреди голой степи, но пока нам самим надо было где-то жить, и нам выдали юрты: привезли на грузовике прутья для каркаса, куски войлока и веревки. Местная казашка показала нам, как строить юрту. После объяснения мы дружно сказали, что поняли, но в течение всего срока (полтора месяца) мы пытались закрепить куски войлока, но они всё равно периодически отвязывались.

Строить дома и сараи мы должны были из самана: блоков из глины с соломой, которые вылепливались и засыхали на солнце. Штукатурить такие строения надо было тоже смесью глины с соломой, ею обмазывались стены снаружи и внутри. Саман делался по «новейшей технологии». Трактор с плугом вспахивал полоску земли, на нее бросали кипы соломы и заливали водой. Потом по этому участку несколько раз проезжал гусеничный трактор, смешивая землю с соломой. После этого мы босиком входили по колено в коловшуюся соломой грязь, вилами переносили ее в формы, утрамбовывали и укладывали ряды блоков, которые несколько дней высыхали на солнце. Хотя стены дома выкладывались из самана, фундамент все же необходимо было строить из бетона. Для этого нам привозили цемент и песок. Укреплять фундамент надо было камнями, которые мы собирали в степи. Просто ехали на грузовике в степь и выковыривали камни из земли.

В одну из таких поездок дорогу нам пересекло стадо сайгаков, степных казахских антилоп. Обеспечение продуктами было отвратительным, мяса мы не ели, одни макароны. Поэтому мы не могли упустить такую возможность пополнить рацион. Оставив камни, водитель грузовика помчался наперерез стаду, сбил одну сайгу и забросил ее в кузов. В тот же день отряд, наконец-то, поел мяса.

После того, как мы отработали в стройотряде, меня позвал к себе в гости отдохнуть товарищ-однокурсник. Он был узбеком и жил в селе в южном Казахстане. Мы поехали к нему на пару недель. Он жил в большом сельском доме, возле которого протекал арык с прохладной водой. Над арыком был установлен помост с низким столиком, по периметру помоста были набросаны стёганые одеяла, на которых было классно полулежать и пить горячий зеленый чай с лепешками, сладостями и мёдом. Над помостом был сделан навес из виноградных лоз, которые давали прохладу сверху.

Отец моего товарища был сельским фельдшером, он много лет был единственным медиком в селе. Он лечил, делал несложные хирургические процедуры, выписывал рецепты, принимал роды и удалял зубы. Но в последние годы в связи с приездом врачей в район ему постепенно запретили принимать роды и заниматься зубоврачебным делом, и все же я видел, с каким уважением продолжали к нему относиться односельчане.

В то время, что я был у моего товарища, один из его родственников строил себе большой глинобитный дом. Как там было принято, все мужчины большой семьи участвовали в строительстве дома, в то время как женщины готовили еду для мужчин. Естественно, я не мог оставаться дома, когда мой друг с отцом и братьями работали, поэтому я трудился вместе с ними. В перерыве от работы, когда мы ели ароматный плов, меня спросили, кто я по национальности. Ведь говорил я только по-русски, но на славянина не был похож. Они предположили, что я грек или турок, которых было немало в Средней Азии. Я же сказал, что я еврей. Один из мужчин удивленно покачал головой: мол, как это, еврей — и работает на стройке.

Помимо стройотрядов, летом студенты проходили практику, после третьего курса — медсестринскую, после четвертого — врачебную. Надо было отработать в отделениях терапевтического и хирургического профилей. После пятого курса все студенты-мужчины должны были пройти военные сборы, после окончания института они получали звание лейтенанта запаса медицинской службы. Для этого мы все обучались на военной кафедре — помимо общей военной подготовки учили основы устава. Также изучали военную терапию, включая лучевую болезнь, военную хирургию, организацию и тактику военно-медицинской службы.

Все занятия были как бы секретными, учебники нам на руки не выдавались, записи делались в особых тетрадях, пронумерованных и прошитых. Хотя писали мы туда такую ерунду, что один преподаватель, майор медслужбы, заметил, что ему хотелось бы, чтобы какая-нибудь тетрадь попала бы в руки ЦРУ: «вот бы дезинформацию они получили».

Итак, на военной кафедре учились все студенты мединститута, а на военные сборы выезжали только парни. Мы поехали на полигон, что находился в нескольких десятках километров от Караганды. Кроме нашего института там были студенты Карагандинского университета, политехнического института, а также Целиноградских сельскохозяйственного и медицинского институтов. Нас поселили в брезентовых палатках. Мы тщательно овладевали навыками наматывания портянок и подшивания подворотничков к гимнастеркам. В качестве будущих офицеров медслужбы мы учились, как с помощью ремней вытянуть раненого танкиста из подбитого танка, как поставить большую палатку медицинского пункта полка.

Следует заметить, что расстояние от наших палаток до столовой под навесом было несколько сот метров, а от столовой до туалета, представлявшего собой длинный ряд круглых отверстий над выгребной ямой, — всего метров десять. Через пару недель нашего пребывания в лагере пару десятков студентов пожаловались на высокую температуру, сильные боли в животе и кровавый понос. Наши преподаватели — военные врачи нам ответили, что не нужно волноваться: «вероятно, эти симптомы связаны с повышенной жесткостью воды». Но студенты почему-то не поверили, что кристаллы в воде могут «царапать кишечник» до болей, температуры и крови. Кто-то позвонил в санэпидстанцию. Естественно, выявили возбудитель дизентерии, после этого весь туалет засыпали огромным слоем хлорки, так что к нему невозможно было подойти за несколько метров. Благо, вокруг была огромная казахская степь…

Заболевших студентов госпитализировали в инфекционную больницу. По окончании сборов встал вопрос, признать ли их ранеными и зачесть сборы или заставить пройти заново. Таки решили, что они раненые.

Еще до сборов у меня произошел курьезный случай с военной кафедрой. После четвертого курса пришел в наш институт запрос о переводе здоровых, хорошо успевающих студентов в Томский мединститут на военно-медицинский факультет. Естественно, после окончания этого факультета врачи уходили на действительную военную службу. Зарплата у военного врача была намного выше, чем у гражданского, и я по наивности подал заявление. Через несколько недель замначальника военной кафедры вызвал меня и по-дружески сказал: «Миша, ты хороший парень, но куда ты со своей пятой графой («национальность») лезешь?» Не взяли меня и еще одного студента, этнического немца. И, как чаще всего происходило в моей жизни — что ни делается, всё к лучшему!

Время моего студенчества (1983-1989 годы) совпало с периодом серьезных изменений в обществе. Закончилась эпоха социализма, умер Андропов, к власти пришел Горбачев, настало время перемен и гласности. Появились фильмы, стали издаваться книги, в которых критиковались сталинизм и период застоя. Я, помню, приходил после занятий домой, включал телевизор и слушал выступления Сахарова и других депутатов. Я заходил в общежитие мединститута, и мы бурно обсуждали все эти изменения.

Кроме светлых моментов в обществе начало появляться напряжение, все застарелые национальные конфликты и трения стали просыпаться, начались разговоры о суверенитете, допускались явные антисемитские высказывания. В Казахстане никогда не было национальных конфликтов, в нем спокойно жили люди многих народностей — и представители коренных наций (казахи, а на юге — узбеки), и те, кто приехал на фоне индустриализации и освоения целины, и те, что были высланы в Казахстан против своей воли: раскулаченные и просто политические ссыльные. Русские, украинцы, целые народы — поволжские немцы, крымские татары, корейцы — были высланы на территорию Казахстана по воле Сталина. Я не помню в школе каких-либо конфликтов на этой почве.

В 1986 году первым секретарем коммунистической партии Казахстана был назначен Колбин, русский, который никогда не жил в Казахстане и не знал его. В декабре этого года по Казахстану прокатилась волна протестов, особенно в тогдашней столице Алма-Ате. Информация была очень скудная, доносились слухи о множестве пострадавших от властей, о том, как курсанты военных училищ грубо избивали митингующих. В Караганде студенты-казахи высыпали из учебных классов и общежитий и блокировали здание обкома партии. Я помню, как к нам на лекцию вбежал перепуганный проректор, казах по национальности, и умолял не вмешиваться, убеждать товарищей не ходить на митинги, не протестовать. Многих студентов, принимавших участие в митингах протеста, исключили из института.

К концу нашей учебы мы все чаще слышали о межнациональных конфликтах — на Кавказе, в Средней Азии, в Молдавии. Было ощущение неизвестности и напряженности. Тем не менее в целом это на нас не очень влияло, мы учились, строили планы на будущее. Я продолжал упорно заниматься педиатрией, своей основной специальностью, ездил на республиканские олимпиады по педиатрии, но при этом не бросал увлечение психиатрией.

На последнем курсе я затеял дипломную работу вместе со своей будущей женой. Мы ходили в дом малютки. Брошенные дети, часто запущенные. Мы их обследовали на предмет задержки развития и пытались найти тесты, чтобы определить, связана ли задержка с органическим поражением мозга или она является следствием недостатка занятий. В последнем случае был шанс, что дети, возможно, смогут дойти до уровня сверстников с помощью профессионального ухода. Таким тестом мы пользовались, наблюдая за спонтанной и вызванной игрой ребенка.

________________

Мы поженились в январе 1989 года, на последнем курсе, перед распределением. С января и до лета мы с женой курсировали между двумя родительскими домами. Всю рабочую неделю мы проводили в квартире у моих родителей в Караганде, а на выходные уезжали в Темиртау, крупный промышленный город, где у родителей Ирины был свой дом с большим участком, на котором выращивали картошку, овощи и ягоды.

Конечно, проводить время в квартирах у родителей было удобно, но мешало ощущение зависимости от них, чувство, что мы — ненастоящая семья. Надежда, что в обозримом будущем мы обретем свое жилье, была призрачной, поэтому к концу учебы созрело решение уехать, отдалиться от родителей, построить свою жизнь с нуля, пусть с трудностями, но самостоятельно.

В конце обучения мы прошли распределение. В ту пору студенты после окончания института должны были отработать три года по месту, куда их направят. Места в комиссии были разные, а очередность устанавливалась в зависимости от успеваемости. Мы с Ириной могли рассчитывать на хорошие места, в том числе в Караганде и Темиртау, но мы выбрали нелегкий путь: поехать в Северный Казахстан, далеко от наших мест, подальше от родителей и их влияния на нашу жизнь.

Выпускные экзамены не были для нас тяжелыми. Я помню, пришел на госэкзамен по педиатрии, а экзаменаторами были пожилые доцентки, еврейки, с легким местечковым акцентом. Когда я собирался отвечать на вопросы в билете, они меня всё время прерывали, говорили: «Миша, ну ты это знаешь, лучше расскажи о своей жене, о том, куда ты едешь работать и какие у тебя там планы».

И вот мы оба закончили институт, получили дипломы. После окончания учебы поехали на отдых на озера в Казахстане. Впереди нас ждала новая, волнующая, неизвестная нам жизнь.

Интернатура

Итак, мы приехали по распределению в Петропавловск, центр Северо-Казахстанской области. Добирались мы 12 часов на поезде из Караганды. После оформления в областном отделе здравоохранения нас направили на работу в 3-ю городскую больницу педиатрами.

Жилье нам дали в общежитии горздравотдела. Это было пятиэтажное здание в котором проживали врачи, в основном, семейные — с длинными коридорами с туалетами по краям, без душа и с общей кухней на этаже. Мы получили комнату 2 на 3 метра на первом этаже возле входа. Стены, прилегающие к входу, были покрыты плесенью, избавиться от которой не было никакой возможности. Двуспальная кровать в эту комнату не помещалась, поэтому я, используя свой стройотрядовский опыт, соорудил двухъярусную кровать. Кроме нее мы постепенно внесли в комнату стол-буфет, маленький холодильник «Саратов», а через пару месяцев после переезда, с рождением нашего старшего сына, туда была внесена еще и коляска.

После переезда из Караганды, где со снабжением было туго, в Петропавловске мы обнаружили изобилие. Можно было без труда купить мясо, твердый сыр, тушенку, в кулинариях продавались торты — ореховые, медовые. Доступны были фрукты, овощи, индийский чай. Это было настоящее богатство по сравнению с обычным снабжением на закате Советского Союза. К общежитию примыкало здание чебуречной, в которой на рубль можно было купить шесть чебуреков. Вместе с чаем это был замечательный обед.

Мы устроились в интернатуру в многопрофильной городской больнице. Моим руководителем был назначен заведующий одним из трех детских инфекционных отделений, немец по национальности, очень солидный и грамотный врач, строгий и аккуратный до педантичности. Он многому меня научил. Он не позволял никаких нарушений дисциплины, учил тщательно обследовать пациента, глубоко вникать в его историю болезни, обдумывать план лечения и грамотно вести записи в истории болезни.

Детские инфекционные отделения (два с инфекциями кишечника и гепатита и одно воздушно-капельных инфекций) находились в отдельном корпусе. Также на территории больницы были родильный корпус и основной, большой корпус, в котором располагались все остальные отделения, — включая детское, в котором начала интернатуру Ирина.

Помимо работы в отделении я, разумеется, должен был выходить на ночные дежурства по всему детскому инфекционному корпусу. После каждого дежурства я был обязан доложить о том, как оно прошло, главному врачу больницы. Дежурства не всегда были легкими, потому что предусматривался всего один врач на три отделения, телефонов дома у старших врачей не было, поэтому посоветоваться было не с кем. Пришлось обложиться книгами, конспектами из мединститута, чтобы справляться с непредвиденными ситуациями.

Особенно запомнился один случай. Заступив на дежурство и обходя отделения, я интересовался, какие там есть сложные больные. В отделении воздушно-капельных инфекций медсестры рассказали, что поступил десятимесячный ребенок с острым воспалением гортани. Эта ситуация может привести, особенно у маленьких детей, к закрытию отёком дыхательных путей и даже к смертельному исходу. Я спросил, кто из родственников находится с ребенком. Мне ответили, что этот мальчик — единственный внук первого секретаря областного комитета партии (это как губернатор области по нынешним понятиям), а при нем находится его бабушка, т.е. жена этого первого секретаря. Я живо себе представил, что со мной, интерном-стажером, может произойти, если я не спасу ребенка. У меня подкосились ноги.

К вечеру состояние ребенка ухудшилось, появились признаки дыхательной недостаточности и отёка гортани. В течение всей ночи я практически не отходил от него, используя все средства, что были в отделении: инъекции антибиотиков и стероидных гормонов, ингаляции, помещение ребенка в паровую палатку с маслами эвкалипта, обёртывание ног горячими парафиновыми сапожками. Я не спал всю ночь. Под утро состояние улучшилось. Бабушка постепенно перестала переживать и, после появления завотделением, который буквально порхал вокруг этой «коронованной особы», она прошла мимо меня, даже не посмотрев в мою сторону. Я пришел домой, в общежитие, свалился замертво и проспал до обеда.

Но было на моем дежурстве и более значительное событие: Ирину госпитализировали в родильное отделение. Мне сказали, что через пару дней родит. Я в тот вечер остался на ночном дежурстве. Дежурство было спокойным, и я позвонил в родильное отделение поинтересоваться самочувствием Ирины. И тут мне доложили, что начались схватки. Но успокоили, сказав, что раз это первые роды, то открытие займет несколько часов и волноваться не о чем.

Через пару часов я снова позвонил, акушерка меня пожурила, что я нетерпеливый папаша и посоветовала перезвонить через пару часов. Не выдержав дольше часа, я вновь позвонил — и тут меня поздравили с рождением первенца. Я бросился в соседний родильный корпус. Сменив халат, в маске заскочил в родильное отделение. Акушерки и медсестры опешили, увидев в отделении неизвестного врача. Я только смог от волнения опустить маску, чтобы они разглядели мое лицо, и спросить акушерку: «Ну что, похож на меня?» Ошеломленная акушерка ответила: «Да похож, похож, папаша!»

Утром на докладе о дежурстве у главврача интерн-акушер, конечно, доложил обо мне. Главврач ехидно посмеялся надо мной, но потом искренне поздравил.

Как и многие родители, у которых родился первый ребенок, мы, а особенно я, стали использовать все новейшие методы воспитания: стимуляция развития, раннее отучение от подгузников (это предшественники памперсов — треугольники, сшитые из нескольких слоев марли, которые впитывали мочу и кал, и множество раз перестирывались). Прочитав о живительной пользе холода для предотвращения у грудного ребенка раздражения кожи и опрелостей, я, к ужасу Ирины, оставлял раздетого сына на короткое время у открытой форточки в ноябрьские и декабрьские морозы Северного Казахстана. Слава Богу, ребенок не простудился, а опрелости действительно быстро прошли.

Ирина после рождения старшего сына ушла в послеродовой отпуск, а я продолжил интернатуру. Проходил ротацию по другим детским отделениям — соматическом, для недоношенных, работал копедиатром в детской консультации.

К слову, когда я проходил курс в качестве неонатолога в отделении для недоношенных, в перинатальном центре попросили меня слетать по санавиации в один из районов области и привезти на самолете недоношенного ребенка, что родился в районной больнице. Я получил необходимое снаряжение и инструкции, как мне поступать в различных ситуациях при осложнениях в полете с недоношенным ребенком.

Я прилетел на легком самолете в районный центр. Меня встретил водитель «скорой помощи» и отвез в районную больницу. Главный педиатр района, женщина, вдвое меня старше и, разумеется во много раз опытнее, встретила меня как «врача с областного центра» и отвела в комнату для новорожденных родильного отделения. Осмотрев ребенка и расспросив об истории его внутриутробного развития, родах и послеродовом периоде, я собирался сразу взять его в самолет, но местный доктор попросила у меня консультацию по тяжелому ребенку в детском отделении. Осмотрев его, я проверил назначения, подправил их и заключил, что по состоянию здоровья ребенок не подлежит транспортировке самолетом. Я забрал недоношенного младенца, трясся над ним весь полет и довез в хорошем состоянии.

Параллельно с работой интерном я решил освоить еще одну специальность: медицинский массаж. Я обучился на месте, в отделении физиотерапии городской больницы, получил справку о прохождении курса и набрался опыта массажиста, а заодно и приличную добавку к зарплате стажера.

По окончании интернатуры все врачи должны были сдать экзамен, после этого интерн уже превращался в полноценного врача. Нас вновь вызвали в облздравотдел и спросили, куда бы мы хотели дальше пойти работать. Прожив целый год в общежитии для врачей, без всякой надежды, что в обозримом будущем сможем получить приличное жилье в городе, мы прямо сказали, что готовы переехать в любое место, где нам предоставят отдельную квартиру. Нам предложили поехать педиатрами в самый дальний конец области, в райцентр, до которого надо было добираться шесть часов на автобусе. Мы спокойно согласились, так как нас ничего не связывало с областным центром.

(продолжение)

Print Friendly, PDF & Email
Share

Один комментарий к “Михаил Токарь: Путь врача

  1. Editor8 Зайдентредер

    Карагандинский медицинский институт был создан в 1950 году. Этот год как раз был отмечен «делом врачей», антисемитским процессом накануне смерти Сталина. Врачи, в основном евреи, обвинялись в покушении на жизнь лидеров Советского государства. Часть «врачей-убийц» была расстреляна, часть отправлена в тюрьмы и лагеря.
    ———————————————————————————————
    «Дело врачей» — это 1953 год. По этому делу, по-моему, никого расстрелять не успели.
    Абзац, конечно, отредактировать. Антисемитский процесс в 1950 г. это про еврейских писателей.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.