Мне тоже довелось видеть разрушения, видеть раненых и убитых от попадания ракет, но, к моему счастью, я не был сторонним наблюдателем трагедии, а мог оказывать помощь. Это давало мне силы справляться со всей этой тяжелейшей ситуацией.
ПУТЬ ВРАЧА
(продолжение. Начало в № 2-3/2023 и сл.)
Болезнь старшего сына
В ту пору нашей семье пришлось пережить еще один непростой период. Мой старший сын, которому исполнилось 13 лет, как-то пожаловался на боль и припухлость на шее. Это выглядело как воспаление лимфоузла над ключицей.
Врачи сами не могут лечить своих близких: невозможно объективно оценить их состояние и правильно подобрать лечение. Поэтому, несмотря на то, что мы с женой оба врачи, я пошёл с сыном к участковому педиатру, очень грамотному доктору. Он согласился со мной, что это выглядит как воспаление лимфоузла, но с не очень типичным расположением. Он сказал, что необходимо сделать анализы крови и, может быть, компьютерную томографию. Но поскольку амбулаторное обследование займет время, он посоветовал немедленную госпитализацию. Сына положили в детское отделение, где он начал прием антибиотиков.
В больнице сразу взяли анализы и пригласили для консультации специалистов, включая гематолога. Последний высказал мысль, что надо исключить злокачественную лимфому, но на этом всё и остановилось. Под влиянием антибиотиков краснота вокруг узла исчезла, но сам узел не уменьшился в размерах. Мне сказали, что сына выписывают домой и что его пригласят на повторный прием через несколько недель. Я знал о предположении гематолога и потребовал исключить диагноз злокачественной лимфомы. Педиатры меня стали уверять, что это нелогично и маловероятно, и что не стоит зря мучить ребенка, причиняя ему боль во время хирургической процедуры забора ткани для биопсии.
Я сам врач, и я знаю, как врачи мыслят. В Израиле развитая медицина, хорошая подготовка врачей, отличная медицинская аппаратура. Но, несмотря на все возможности современной медицины, решения принимает врач. А он — всего лишь человек, со своими мыслями и страхами. В целом, у врачей есть два главных отрицательных фактора, тормозящих принятие правильных решений.
Первый фактор — это перестраховка, излишнее опасение что-то пропустить при постановке диагноза, неправильно назначить лечение, неправильно задокументировать. Врач боится, что его накажут, обвинят в халатности и что он потеряет уважение среди пациентов и коллег. Часто это страх парализует способность рационально мыслить. И тогда врач назначает лишние обследования и избыточное лечение. Даже при незначительных изменениях в анализах или радиологических исследованиях пациента начинают интенсивно лечить, часто во вред его здоровью.
Другой фактор, мешающий врачу принимать правильные решения, — это игнорирование на подсознательном уровне подозрительных симптомов, указывающих на тяжёлое заболевание. Врачу нелегко думать, что у его пациента опасная болезнь, поэтому он пытается оградить себя и пациента от этого страха. Он находит какие-то объяснения странных симптомов или результатов обследования. Врач — это человек, а человек подвержен влиянию своих чувств и своего прошлого опыта.
Один из способов преодоления влияния посторонних факторов на принятие решений врачом — это принятые во многих странах так называемые золотые стандарты в обследовании и лечении больных. Эти стандарты определены ведущими специалистами в данной области медицины. Это некий алгоритм принятия решений, практическое руководство для врачей. Он заставляет действовать чётко, логически, без эмоций, и в какой-то степени успокаивает врача и дает ему ощущение защищённости.
Но вернемся к моему сыну. Доктора в больнице пытались меня успокоить, что у моего сына ничего страшного нет. Надо только продолжать принимать антибиотик, а потом приехать на повторное обследование через несколько недель. Я же им ответил, что разделяю опасения гематолога насчёт злокачественной опухоли, поэтому не позволю им выписать сына, пока этот диагноз не будет исключен.
Я настоял на биопсии. У ребенка под общим наркозом взяли на обследование кусочек ткани из этого узла. Потом этот кусочек заморозили в жидком азоте и проверили под микроскопом. В тот же день меня успокоили, что по предварительному заключению диагноз опухоли исключен. Мы спокойно ушли домой. Через две недели мне позвонила секретарь детского гемато-онкологического отделения той же больницы и сказала, что я с сыном должен завтра явиться на встречу с детским онкологом, и добавила, что не имеет права разглашать подробности. Мы с женой и сыном приехали на эту встречу, полные страхов. Детский онколог сходу объявил нам, что пришли окончательные результаты биопсии и что речь идет о злокачественной опухоли из соединительной ткани (саркома). Мы были ошеломлены, а доктор запросто обратился к 13-летнему ребенку и сказал ему, что у него разновидность рака. Я не знаю, правильно ли с точки зрения этики так сообщать ребенку об онкологическом заболевании, но это было очень больно для всех нас.
Придя в себя после первого шока, я потребовал уточнений. Какой вид саркомы, какие обследования необходимо сделать, какие виды лечения надо пройти. О прогнозе выздоровления мы, конечно, не могли спросить в присутствии ребенка. Доктор сказал, что вид саркомы им не понятен, как бы не дифференцирован, поэтому они собираются лечить по широкому протоколу. Я поинтересовался у него, что они обычно делают в сложных случаях. Он ответил, что отсылают препараты биопсии к всемирно известному специалисту по патологической анатомии в США, в университет в Огайо. Тогда я потребовал, чтобы и препарат моего сына был отправлен к тому же специалисту. Они так и сделали. Мы продолжили радиологические обследования, а через пару недель по электронной почте пришел окончательный результат биопсии. Речь шла о злокачественной опухоли, источником которой была оболочка периферического нерва.
И встал вопрос об операции. Я понял, что могу надеяться только на себя. Я навел справки о том, кто считается в Израиле лучшим специалистом по операциям опухолей в области шеи, и мне дали телефон профессора, заведующего лоротделением в одной из больниц в центре страны. Я связался с ним, объяснил ситуацию, и он попросил, чтобы мы приехали к нему в клинику в Тель-Авиве. Я сам врач, и я знаю, как должно выглядеть по-настоящему грамотное обследование. Это не беглое ощупывание узла у постели пациента. Этот ВРАЧ внимательно выслушал и расспросил ребенка и нас. Полностью осмотрел шею, проверил нервы в районе шеи. Зная, что такой вид опухоли встречается при одной наследственной болезни, в ходе которой появляются узлы по всему телу, он полностью осмотрел сына. Он прочитал патолого-анатомическое заключение, пришедшее из Штатов, и с нашего позволения позвонил своей жене, которая работала патологоанатомом в детской больнице, и уточнил у нее об этой опухоли.
Этот доктор назначил нам операцию. Перед операцией рассказал о ее плане. Предупредил нас, что нередко в ходе удаления опухоли приходится действовать не по плану — в зависимости от того, что обнаружится при операции. В таком случае он пообещал приостановить операцию, выйти к нам и рассказать, нужны ли изменения. Он нам прямо сказал, что не хочет устраивать для нас тяжелые сюрпризы. Но все прошло по плану. Опухоль была удалена полностью. Позже этот хирург вызывал нас к себе в отделение. Осматривал, проверял снимки.
Сыну пришлось пройти 12 курсов химеотерапии и 30 облучений. Еще несколько лет он находился под наблюдением. Но, слава Богу, по прошествии многих лет болезнь не вернулась. Остались грубые шрамы. Осталась сожженная радиоактивным излучением щитовидная железа, для возмещения ее потерянной функции сыну приходится пожизненно принимать гормоны. Но это уже мелочи по сравнению со смертельной болезнью.
Полицейский округ Галилея
Примерно после трех лет службы в следственном изоляторе меня перевели на должность полицейского врача округа Галилея, самого северного и самого зеленого района Израиля, со множеством лесов, гор и озер. На севере Галилея граничит с Ливаном, а на востоке — с Сирией. Это большой по меркам Израиля округ, на его территории находилось десять полицейских станций, на которых служили около тысячи полицейских и офицеров.
Галилея отличается очень неоднородным составом населения в этническом и религиозном планах. Там живут евреи различной окраски — от киббуцников-социалистов до ультрарелигиозных, арабы-христиане и арабы-мусульмане, православные, католики, марониты. Есть там придерживающиеся своих патриархальных законов бедуины. Есть арабы-друзы, исповедующие религию, которая много веков назад отпочковалась от ислама, есть деревни черкесов, которых турки вывезли с Кавказа в девятнадцатом веке. Весь этот конгломерат бурлит от постоянных религиозных и национальных конфликтов, да еще в дополнение к ним уголовные преступления, аварии, теракты.
Как полицейский врач я должен был оказывать медицинскую помощь не только полицейским, но и арестованным. Также в мои обязанности входило быть «цеховым» врачом: давать рекомендации по службе в зависимости от проблем со здоровьем сотрудников, проводить санитарные проверки на кухнях и в столовых полицейских станций, участвовать в полицейских операциях. Большое внимание уделялось здоровому образу жизни сотрудников полиции: введение на кухнях правильного питания, организация курсов по прекращению курения и снижению веса, проверка состояния полицейских перед ежегодной сдачей норм физической нагрузки.
Когда я говорю об участии в полицейских операциях, я имею в виду и организацию охраны и порядка на множестве фестивалей, которые проводились на территории округа. Фестиваль театра, фестиваль танцев, фестиваль клейзмеров (еврейских народных музыкантов). Особое внимание уделялось поддержке порядка во время паломничества на гору Мирон. Каждой весной, на 33-й день после Песаха огромное количество религиозных евреев (около полумиллиона) приезжают со всего Израиля на могилу Рабби Шимон Бар Йохая. Рабби Шимон Бар Йохай жил во втором веке нашей эры и считается основоположником Каббалы, еврейского мистического течения. Его могила находится на склоне горы Мирон и к ней надо подниматься по узким горным дорогам. На сравнительно небольшом участке очень тяжело организовать движение множества автобусов и автомобилей и предотвратить травмы от скученности и давки.
Каждый год организация этого события — огромная головная боль для всех и особенно для полиции. Каждый год все полицейские Галилеи практически молились, чтобы во время их службы ничего страшного не случилось. Потому что это только дело случая, что огромная людская масса не потеряет контроль и не случится трагедия. Которая всё же произошла в 2021 году, когда в давке погибло 45 человек и еще множество было ранено.
Кроме охраны и поддержания порядка на различных массовых мероприятиях, проводились в Галилее и другие операции: например, разрушение незаконных построек в арабских деревнях. Это было довольно частое явление, когда дома строились без разрешения властей, а владельцы домов отказывались их разрушать, несмотря на решение суда. По прибытии инженерных подразделений все жители деревни выходили и пытались (часто силой) воспрепятствовать сносу дома. Чтобы обеспечить выполнение решения суда о сносе незаконного строения приходилось привлекать огромные силы полиции.
В качестве примера напряженных отношений евреев с арабами в этом районе можно привести футбольный матч высшей лиги Израиля между иерусалимским Бейтаром, чьи фанаты всегда были настроены против арабов, и командой из арабского города Сахнин, в которой тоже очень силен национально-религиозный настрой. Все игры между этими командами обычно заканчивались потасовками. Была предпринята попытка отменить этот матч или по крайней мере перенести его на нейтральное поле, но не получилось. Всё, казалось, было спланировано, на матч были стянуты значительные силы полиции, множество сотрудников частных охранных фирм.
Футболистов и болельщиков Бейтара провели к стадиону под охраной. Тут надо заметить, что матч этот проходил во время праздника Пурим, посвященного чудесному избавлению от гибели евреев Персии в пятом веке до нашей эры. И вот, в раздевалке стадиона, в центре арабского города Сахнин, собралось множество евреев, которые вместе молились и читали свиток Эстер о спасении еврейского народа.
Потом начался матч. Но основные события развернулись не на футбольном поле, а на трибунах и за пределами стадиона. Почти сразу начались взаимные угрозы болельщиков с обеих сторон. Каким-то образом появились бутылки, палки, на трибунах возникли перепалки и стычки. Кто-то из болельщиков команды Сахнина, видимо, позвонил своим и сообщил, что «наших бьют», и в скором времени десятки тысяч местных жителей окружили стадион.
Стычки на трибунах усилились, и командир округа приказал прекратить матч. Но открыть ворота и выпустить со стадиона болельщиков не было никакой возможности. Силы, охранявшие стадион снаружи, не могли сдерживать толпу, а открытие ворот привело бы к тому, что внутрь ворвалась бы возбужденная, кипящая от злобы толпа. Тогда решили, что болельщики сойдут на поле, чтобы избежать давки. Но на поле уже невозможно было разделить болельщиков, как на трибунах. Начались драки, полицейские бегали от одного очага к другому, было множество пострадавших от ударов, от слезоточивого газа. Я со своей медицинской сумкой бегал от одного раненого полицейского к другому, с реальной угрозой самому получить травму от разъяренной толпы. В конце концов всё закончилось, толпу снаружи оттеснили от стадиона, иерусалимскую команду и болельщиков вывезли под охраной из Сахнина. К счастью, кроме множества мелких травм, никто всерьез не пострадал — ни болельщики, ни полицейские.
В эту пору, когда я служил в галилейской полиции, в израильской верхушке власти были распространены страхи о «засилье русских». Как и в любой стране, к приезжим относились с опаской, навешивали ярлыки: русские женщины — продажные, разрушают семьи коренных израильтян, русские мужчины — алкоголики, специалисты — купили свои дипломы и т.д. Одним из самых сильных был страх перед «русской мафией». Все боялись, что «русские» придут в политику и будут влиять на жизнь в Израиле, что они проникнут в банковскую систему и станут отмывать деньги, полученные в России преступным путём. Во всех сферах жизни истерично искали следы «русской мафии». Я помню, меня вызвали в отдел по борьбе с преступностью и попросили перевести на иврит российскую брошюру с картинками уголовных наколок. Таким образом они собирались выявлять русских воров в законе на территории округа Галилея.
Естественно, никаких признаков разгула «русской мафии» в Израиле не обнаруживалось: слишком маленькая страна, маленький размах. Но однажды офицеры отдела по борьбе с преступностью попросили меня самого стать «русским мафиози». К ним поступила информация о краже большого количества лекарств с фармацевтического склада. Преступник искал способ, как сбыть эти лекарства, и обращался к владельцам частных аптек, чтобы его вывели на человека, который сможет купить их оптом. Один из таких владельцев аптек висел на крючке у полиции за всякие махинации, и он обратился к полицейским с этой информацией взамен на обещание, что против него закроют уголовные дела.
Офицеры отдела по борьбе с преступностью предложили мне сыграть «русского мафиози», который занимается аптечным бизнесом и, согласно легенде, согласен встретиться с этим преступником и договориться о покупке краденых лекарств. Мне было интересно, и я согласился. Мы встретились в ресторане. Там же сидел наш полицейский, который должен был меня прикрывать. На мне висел диктофон для записи нашей беседы. Встреча прошла нормально, но преступник, видимо, что-то заподозрил и не стал говорить в открытую о продаже краденых лекарств.
Программа размежевания
Летом 2005 года тогдашний премьер-министр Ариэль Шарон предложил программу размежевания с палестинцам. Для этого он решил вывести с части палестинской территории — сектора Газа и северной Самарии — крупные еврейские поселения. Этот план вызвал ожесточённое сопротивление значительной части еврейского населения, людей правых взглядов, религиозных евреев, верящих в неделимый Израиль и выступающих против территориальных уступок палестинцам.
Парадокс заключался в том, что именно Ариэель Шарон придерживался крайне правых взглядов и не верил ни в какие переговоры с арабами. Он всю свою политическую карьеру строил именно на развитии поселений на территориях, где проживали палестинские арабы. У него был имидж «ястреба», даже «мясника». Во всех арабских странах его обвиняли в резне в палестинских лагерях Сабра и Шатила во время Ливанской войны. Тогда ливанские христианские фалангисты убили огромное количество палестинцев, а Шарон, будучи военным министром Израиля, и израильские войска, которые в то время находились в Южном Ливане, не предотвратили эту резню.
Как я уже сказал, принятие плана размежевания вызвало бурю негодования среди большой части израильского общества. Эти поселения считались форпостами для защиты Израиля. Израильская армия и полиция перевели значительные силы к границе сектора Газа. Начались многотысячные, хотя и не агрессивные демонстрации, колонны людей двигались в сторону Газы, пытаясь помешать армии и полиции провести этот план. И хотя я служил в Галилее, на другом конце Израиля, полицейские силы нашего округа, как и других округов, создавали преграды для протестующих, не позволяя им помешать плану размежевания.
Мы пробыли там несколько дней, находясь в постоянной готовности не позволить протестующим приблизиться к границе Газы. Всё это время мы практически не спали. И вот, по окончании нашей миссии начальник нашего округа, славный офицер в звании бригадного генерала, нас всех собрал, чтобы высказать благодарность за службу. Во время беседы с нами ему позвонили на мобильный телефон, и мы увидели, как он изменился в лице. Все поняли, что случилось что-то страшное…
В тот период много было разговоров о том, как предотвратить или как помешать осуществлению плана размежевания, было много политических акций и демонстраций. И произошло событие, которое, по идее его исполнителя, могло повлиять на этот план. Солдат срочной службы, правых взглядов, решил, чтобы отвлечь полицейские силы на юге Израиля, устроить грандиозную провокацию и разжечь бунт арабского населения на севере Израиля. С этой целью он приехал рейсовым автобусом в центр арабского города Шфарам на севере страны, а по приезде выстрелил из автомата в пассажиров, убив и ранив несколько человек. Все они были жителями Шфарама. Вокруг автобуса тут же собралось огромное количество местного населения, которые хотели линчевать этого солдата. Но к этому времени успели подъехать полицейские с ближайшей полицейской станции, они вывели пассажиров из автобуса, забрали, естественно, у солдата оружие, заблокировали окна и двери автобуса и вызвали подкрепление.
Но основные силы округа в это время находились на другом конце Израиля, недалеко от сектора Газа, и дорога до Шфарама заняла у нас три часа. Я гнал на машине как сумасшедший, понимая, какое светопреставление там сейчас происходит. По дороге я слушал полицейские сообщения: что толпа разбила окна в автобусе и стала забрасывать внутрь, целясь в солдата, камни, бутылки, металлические прутья. Несмотря на то, что полицейские пытались прикрыть солдата своими телами, всё же его убили.
Мы въехали в Шфарам. Автобусы и автомобили нам пришлось оставить довольно далеко от автостанции, т.к. все дороги были забиты машинами местных жителей. Я надел бронежилет, за спиной висела каска, в руках я держал сумку врача. Вместе с полицейскими я стал продвигаться пешком в направлении автостанции. Все уже знали, что того солдата убили, и было ощущение, что с его смертью всё закончилось. Но как только полицейские попытались вытащить из автобуса тело солдата, гнев и злость толпы вспыхнули с новой силой. На нас обрушился град камней и бутылок. Мы в спешке стали надевать каски, пытались как-то защититься, но всё же многие полицейские успели получить мелкие ранения. Я отошел в сторону от дороги, на автозаправку, и, разложив на капоте одного из автомобилей свою сумку врача, стал перевязывать и оказывать медицинскую помощь раненым полицейским. Через пару часов всё это закончилось, тело солдата удалось вывезти, толпа стала расходиться по домам. Пришел приказ, что основные силы полиции свободны.
От Шфарама до моего дома было около двадцати минут езды на машине. Но по дороге мне пришлось несколько раз останавливаться, потому что у меня не было сил ехать, особенно ночью. Несколько бессонных суток, дальний переезд, сильный всплеск адреналина, когда под градом камней, бутылок и металлических прутьев мне пришлось оказывать медицинскую помощь… После отдачи отбоя вдруг всё напряжение, что держало меня, спало, и у меня не осталось сил просто доехать домой. Но всё же я смог добраться до дома и отдохнуть. А через несколько дней меня направили во временный палаточный городок рядом с границей сектора Газа непосредственно участвовать в изгнании поселенцев из их домов и хозяйств и разрушении всего того имущества, что они создавали и развивали многие годы.
Силы армии и полиции входили ежедневно в сектор Газа. В местах еврейских поселений особого сопротивления не было, но солдатам и полицейским было очень тяжело выгонять из домов семьи с детьми. Они не были преступниками, они просто создавали свои дома и поселки, поля и теплицы по призыву правительства и в соответствии с истинной верой, что они строят свою страну — а через много лет их заставили всё это покинуть, они увидели, как их мир рушится.
Я не покидал палаточный городок, был при амбулатории на его территории. Работы для врача было немного: в основном, мелкие травмы при падении, иногда признаки обезвоживания (всё-таки разгар лета, пустыня), а также борьба с педикулёзом, или по-простому, вшами в палатках девушек-солдаток. Арабы из сектора Газа продолжали свою обычную жизнь, периодически обстреливали из самодельных ракет «Кассам» ближайший к сектору город Сдерот. Меня всегда занимал вопрос: наш палаточный городок с сотнями солдат и полицейских находился как раз посередине между границей сектора Газа и Сдеротом, так почему же боевики из Газы не стреляли в сторону нашего палаточного городка? Ведь солдаты и полицейские для них более привлекательная цель, а брезент палаток менее надежно защищает от попадания ракет, чем бетон бомбоубежищ. Ответа на этот вопрос я так и не получил. Период изгнания поселенцев из сектора Газа прошел без особых событий. Мы вернулись к своей рутинной службе на севере Израиля, в свой родной округ Галилея.
Когда я заступил на службу в полицию, в 2000 году, отношение ко мне было довольно прохладным, если не сказать пренебрежительным. Мне не раз напоминали, что я попал в полицию вопреки желанию начальства, «просто так сложилось». Большинство врачей в полиции были коренными израильтянами, и тот факт, что я «русский» и что до прихода в полицию не работал долгие годы в израильских больницах, вызывал ко мне отношение как к «второсортному» человеку, случайно затесавшемуся в их славные ряды.
Но я не унывал. Я не очень-то старался угодить своим коллегам, полицейским врачам, и с задором стал работать с простыми полицейскими и офицерами полиции. Я стал продвигать в своем округе ряд проектов, сделал так, что мой начальник округа не мог обойтись без меня при планировании и осуществлении спецопераций. Я доказал, что без медицинского обеспечения и согласования с государственными медслужбами — больницами, крупнейшей организацией амбулансов «Красный щит Давида» (аналог Красного Креста и полумесяца) — спецоперации проводить нельзя. Со мной советовались офицеры полиции, я стал получать благодарственные письма от важных лиц и организаций. Копии этих писем отсылались моему медицинскому начальству. Естественно, это не могло остаться без последствий.
Ко мне стали относиться уже без пренебрежения. Но с опаской. Медицинское начальство стало пристально приглядываться к моей работе, находя мелкие недочеты и всячески раздувая их. А я к тому времени уже потерял бдительность, мне казалось, что я выше всего этого, что меня ценят и уважают. Где-то я потерял связь с реальностью, не понимал, что полиция — это строгая иерархическая организация, для которой важнее не отдельные индивидуальности, как бы они ни были хороши, а устойчивость структуры, вертикаль власти. В ответ на замечания я организовывал еще один проект, получал еще одно благодарственное письмо, что, разумеется, вызывало еще большую злость у моего медицинского начальства. А я даже не пытался наладить нормальные отношения с ними. Мне казалось, что я такой замечательный, уважаемый старшими офицерами и генералами, что мне никто не сможет навредить. После первых лет службы в полиции, после довольно уничижительного отношения я вдруг взлетел, как Икар к солнцу. Но развязка была не за горами. Она лишь немного отложилась из-за тяжелого для всего Израиля, а особенно для округа Галилея, события — Второй ливанской войны.
Война
Войну эту назвали Второй ливанской, хотя по большому счету не было такого понятия — Первая ливанская война. В 1982 году была объявлена военная операция «Мир Галилее», в ответ на многочисленные теракты, которые осуществляли палестинские боевики с территории Ливана. Израильские войска вошли в Южный Ливан на пике тамошней гражданской войны. Множественные ливанские силы — христиане, мусульмане сунниты, мусульмане шииты, друзы, а также палестинские арабы — воевали друг с другом за власть и влияние в стране. Израиль планировал войти в Южный Ливан, уничтожить базы палестинских боевиков и тем самым ликвидировать угрозу, исходящую от них жителям северных частей Израиля. Операция планировалась на короткий срок, но в итоге израильская армия и дружественная Израилю так называемая Армия Южного Ливана остались там до 2000 года.
После решения о выводе израильской армии из Южного Ливана, там обосновалось и окрепло боевое крыло шиитского движения Хизболла, тесно связанное с Ираном. Были установлены тысячи ракет, направленных в сторону Израиля. Усиливались группы боевиков, готовых проникнуть на территорию Израиля с целью терактов.
Летом 2006 года я отправил жену и обоих сыновей в Казахстан, к родителям и сестре Ирины. Я еще думал, как мне будет скучно одному в доме. А через несколько дней всё и началось. Со стороны Ливана боевики Хизболлы обстреляли военный джип, который двигался вдоль границы Израиля. Оба солдата погибли, их тела были вывезены на территорию Ливана. В ответ на это армия Израиля стала обстреливать территорию Ливана и базы Хизболлы. Те, в свою очередь, стали выпускать до тысячи ракет в день по Израилю — в основном, по району Галилеи. Через некоторое время сухопутные силы Израиля вторглись на ливанскую территорию. В общем, началась крупномасштабная война, которая продлилась более месяца.
Пока армия воевала с Хизболлой, вся тяжесть заботы о гражданском населении севера Израиля упала на плечи полиции. Тогда еще не было развитой системы тыловой защиты, имелись лишь небольшие единицы командования тыла, укомплектованные, в основном, резервистами. И тогда полиция взялась за защиту населения: помощь в эвакуации, разминирование невзорвавшихся ракет, охрану зданий, предотвращение мародерства в пораженных районах, обеспечение населения всем необходимым. Полиция координировала работу пожарных, сил спасения и медицинских учреждений. Также полиция взяла на себя охрану приграничных населенных пунктов от проникновения в них боевиков Хизболлы.
Лично моя задача заключалась в медико-психологическом обслуживании полицейских нашего округа, а также других сотрудников полиции, которых прислали для усиления. Полицейские работали в тяжелых условиях, с раннего утра и до позднего вечера, без выходных, под бомбежкой. Они видели раненых и убитых, разрушения от попадания ракет. Мне приходилось объезжать на своей машине полицейские станции вдоль границы, и практически каждый день недалеко от меня падали ракеты. Но я видел, что моя помощь, мое участие, мои слова, а иногда и лекарства, приносили облегчение моим подопечным. Я думаю, что в какой-то мере мои помощь и участие предотвратили развитие у полицейских нашего округа признаков посттравматического расстройства. Я держал в голове принципы оказания психологической помощи — сочетание близости помощи к месту и моменту психологической травмы и возможности дать человеку, пережившему травму, почувствовать, что он не один, что он способен выбраться из этой ситуации.
Мне тоже довелось видеть разрушения, видеть раненых и убитых от попадания ракет, но, к моему счастью, я не был сторонним наблюдателем трагедии, а мог оказывать помощь. Это давало мне силы справляться со всей этой тяжелейшей ситуацией.
Я не был в то время психиатром и не проходил никаких курсов. Но я интересовался, читал, по ходу службы встречал военных и гражданских психологов и социальных работников и от них приобретал навыки работы в ситуации стресса. Возможно, этот опыт повлиял на меня и на мое будущее в профессиональном плане.
Большую роль в снятии стресса играл юмор, правда, это был черный юмор. Помню, я был на полицейской станции в городе Цфате, и к нам приехали какие-то чины из центрального штаба полиции отметиться, что они были «на передовой». Как раз в тот момент была передышка между ракетными обстрелами, и они самонадеянно заметили: «А у вас тут тишь да гладь…» В ответ на это начальник полицейской станции сказал им, что, по-видимому, полицейскую волну прослушивают в Ливане боевики Хизболлы, и для наглядности взял полицейскую рацию и произнес: «Скажите Фатиме, чтобы поменяла подгузники Насралле (лидеру Хизбаллы)». Буквально через пару минут на территорию, прилегающую к полицейской станции Цфата, упали несколько ракет — так что столичные визитёры еле успели унести ноги, стремглав влетев в бомбоубежище. Непонятно, что это было: может быть, боевики Хизболлы действительно прослушивали полицейскую волну и обиделись за своего лидера, или это было просто совпадение. Я этого так и не узнал.
Со временем, с моим «боевым» опытом я приобрел определенные знания об орудиях, о типах ракет и их особенностях. Например, я часто заезжал в город Кирьят-Шмона на северо-востоке Израиля, практически на самой границе с Ливаном. За городом размещались артиллерийские орудия, обстреливающие ливанскую территорию, и мне поначалу было сложно различать свист и грохот падения ракеты от грохота и свиста снаряда, вылетающего из орудия. Потом я уловил разницу. Это как крик и шум падения человека, выпавшего с первого или десятого этажа. Звуки снаряда — это как шум от человека, упавшего с первого этажа: сразу бум, а потом крик боли. А звуки от падающей ливанской ракеты — это как шум от человека, упавшего с десятого этажа: сначала долгий крик, а потом бум. К моему счастью, после окончания войны, по крайней мере, на момент написания этой рукописи, больше мне эти «важные» знания не понадобились.
В течение всей Второй ливанской войны я чувствовал себя на подъёме. Я был важным человеком для других, мою помощь ценили, меня пригласили дать интервью русскоязычному израильскому каналу, обо мне написали статью в полицейском журнале, с фотографией «врач на войне». Я получал высокую оценку от представителей других служб, от командования тыла, медицинских служб и т.п. Единственным органом, который никак не реагировал на мою службу, не оказывал никакой помощи и поддержки была медицинская служба полиции. Маховик моего отторжения был запущен еще до начала войны и, разумеется, никакие мои действия не могли его остановить, даже наоборот: чем больше я себя проявлял, тем больше у них было желание избавиться от меня. Пока я бегал под ракетами, мой непосредственный начальник, старший врач полиции, готовил обширный документ, где доказывал мою профнепригодность и рекомендовал не продлевать мне срок службы в полиции.
